Михаил Осипович КояловичИсточник epub pdf Оригинал: 4МбСм. также:Разбор критики К.Н. Бестужева-Рюмина на сочинение М.О. Кояловича: «История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям»Разбор критики Д. Корсакова на сочинение «История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям» и уяснение современного состояния науки русской историиВ книге публикуется главный труд выдающегося русского историка и национального мыслителя Михаила Осиповича Кояловича «История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям». Впервые изданный в 1884 г. труд М. Коялович-а стал одним из фундаментальных произведений русской национальной мысли, настольной книгой многих русских людей. Л. Тихомиров считал обязательным иметь ее у себя каждому думающему русскому человеку.Памяти Михаила Осиповича Кояловича (23 августа 1891 г.)ПредисловиеГлава I. Состояние науки русской истории и ее литературыГлава II. ПервоисточникиГлава III. Иностранные писателиГлава IV. Первые опыты прагматического изложения событийГлава V. Время ПетровскоеГлава VI. ШлецерГлава VII. Разработка науки русской истории во второй половине XVIII столетияГлава VIII. Н.М. КарамзинГлава IX. Скептическая школаГлава X. Противники скептиковГлава XI. Новый поворот к изучению русских древностейГлава XII. Западнославянские ученые и их влияние на нашу наукуГлава XIII. ЗападникиГлава XIV. Изложение славянофильской теорииГлава XV. С. М. СоловьевГлава XVI. Последователи воззрений С.М. СоловьеваГлава XVII. Реалистическая теория для объяснения нашего прошедшегоГлава XVIII. Научное изучение естественных условий русской жизниГлава XIX. Федеративная теорияГлава XX. Новые научные требованияГлава XXI. Влияние археологических изысканий на дальнейший ход исторических работГлава XXII. Господство сравнительного приема при изучении истории Памяти Михаила Осиповича Кояловича (23 августа 1891 г.)123 августа 1891 года скончался почетный член С.-Петербургского Славянского Благотворительного Общества, заслуженный ординарный профессор С.-Петербургской Духовной Академии Михаил Осипович (Иосифович) Коялович, бывший профессором Академии свыше 35 лет и состоявший членом Славянского Общества непрерывно едва не целых 25 лет (с 23 мая 1868 г.). Следовательно, почти четверть столетия имя и деятельность Михаила Осиповича связаны с жизнью нашего Общества, связаны почти с зарождением этого Общества в Санкт-Петербурге сначала (с 1867 до 1877 г.) в качестве Отдела Московского Славянского Благотворительного Комитета, а потом (с 1877 г.) – самостоятельного Славянского Общества. И за это время ныне покойный Михаил Осипович был не только членом, всегда искренно сочувствовавшим целям и задачам нашего Общества, не только участвовал в его деятельности своими обычными денежными взносами и пр., но и горячо содействовал выполнению высоких его целей братской помощи и культурного нашего взаимообщения с заграничным Славянством. Поэтому, когда в прошлогоднем торжественном собрании Славянского Общества (25 ноября 1890 г.) председатель наш – граф Николай Павлович Игнатьев предложил общему собранию от имени Совета Общества в почетные члены Михаила Осиповича вместе с другим «достойнейшим нашим сочленом Афанасием Федоровичем Бычковым» как «неустанно служивших славянскому делу с самого основания Общества», «трудившихся в Совете Общества и его издательской комиссии», «то предложение это встречено было долго несмолкаемыми рукоплесканиями»2. Итак, год тому назад мы с радостью и полным единодушием приветствовали своего почетного члена Михаила Осиповича, который «дарил нас в общих собраниях своими всем памятными, прекрасными чтениями», и которого теперь – увы! – нет уже в живых. Если наше Общество с благодарностью принимает всякий посильный труд и нравственное участие в исполнении своей задачи от каждого из своих членов, то оно, конечно, с большей признательностью имеет право и обязано относиться к деятельности тех своих членов, которые «неустанно служили» его целям, с мужеством выступали на защиту славянского знамени, кирилло-мефодиевских преданий и заветов наших славных учителей-предшественников, горячих и вдохновенных поборников кирилло-мефодиевской идеи. Поэтому да позволено будет мне сказать в этом собрании несколько слов о деятельности одного из таких бескорыстных борцов за славянскую идею – о деятельности незабвенного Михаила Осиповича. Я коснусь только той стороны его деятельности, которая имела непосредственное отношение к жизни Славянского Общества, хотя, нужно заметить, все стороны его жизнедеятельности так тесно связаны одна с другой, что почти невозможно их отделять или рассматривать вне связи с общим ходом развития его направления. Поэтому приходится в данном случае коснуться и таких сторон, которые уже были затронуты в различных некрологах о нем3, но которые, конечно, ждут еще в будущем своего специального биографа. Материалом же для биографии Михаила Осиповича могут служить не только его многочисленные печатные труды, но и оставшаяся после него весьма любопытная переписка с разными общественными, литературными деятелями и людьми науки (особенно обращает на себя внимание его переписка с различными деятелями в западнорусском крае, начиная главным образом со времени польской смуты 1863 г. и до последних дней жизни). Я пользуюсь, в частности, любезно предоставленной мне наследниками – сыновьями покойного М.О. Кояловича – его перепиской с И.С. Аксаковым, в изданиях которого, кстати, заметим, принимал деятельное участие Михаил Осипович (особенно в газете «День» и др.).Михаил Осипович Коялович родился в местечке Кузнице Гродненской губернии, в 1828 году. Отец его – священник, почти товарищ по Виленской Академии (моложе курсом) приснопамятного Митрополита Литовского Иосифа Семашко. Время и место, где он родился, среда, в которой он начал свое сознательное детство, – все это налагало особый отпечаток на его восприимчивую душу. Подавление в крае русского элемента польским, шляхетско-панским, с одной стороны, и начавшееся возбуждение, и подъем русского народного духа через воссоединение униатов – с другой – все это отражалось на его впечатлительной душе и определяло отчасти дальнейшее направление его жизнедеятельности. Начав свое образование с Духовного училища (1841 г.), продолжив его в Духовной семинарии (1845–1851 гг.) и завершив в Санкт-Петербургской Духовной Академии в 1855 г., он после этого выступает определенно с теми идеалами, которые постепенно уяснялись в период его школьного образования и практическое осуществление которых обусловливалось теперь степенью их научного обоснования и сознанием нравственной целесообразности. Так, через год по окончании курса в Академии Михаил Осипович пишет к одному из своих дальних родственников4 следующее воспоминание о своем студенчестве: «Вам, вероятно, известно, что студенты академий наших в последнем году своего образования, т. е. в четвертом, пишут курсовые сочинения на степени. Обращаю ваше внимание на это потому, что избранная мною тема для этого сочинения решила мою участь, кажется, окончательно, навсегда. Писал я именно о давно задуманном, близком и родном моему сердцу – как литовец, писал историю Унии в Литве. Громадность этого предмета, живейший интерес и совершенная неразработка его ни в России, ни в Польше пробудили во мне всю энергию к трудам, к какой только я был способен. Ближайшее знакомство с предметом, открытые новые факты и взгляды при помощи богатейших, никем не тронутых источников, хранящихся в Императорской Публичной библиотеке, приводили меня в пафос. Я думал весь этот год только об Унии, дышал ею и грезил о ней во сне. Она стала для меня любимейшим занятием, лучшей пищей ума; и тогда-то я решил окончательно посвятить лучшие годы своей жизни этому труду и для этого во что бы то ни стало остаться на службе в Петербурге вблизи ко всем ученым средствам... Жизнь ученая при какой бы то ни было обстановке и в какой бы то ни было оболочке, если так выразиться, представлялась мне в самых радужных цветах, и в ней-то сосредоточивались все мои стремления». Так писал Михаил Осипович в 1856 г., когда уже намечался или, точнее, намечен был для него путь ученой карьеры5. Но еще ранее, непосредственно по окончании академического курса, после некоторых испытанных им неудач при отыскании себе соответствующих занятий6 он писал: «...как трудно разгадать свою участь, как трудно развязать этот гордиев узел! Тысяча мыслей, планов переплетаются между собой в какой-то хаос, в котором изредка блеснет светлый луч, вливающий отраду в душу. Куда кинуться среди этих запутанных обстоятельств; где путь моей жизни, путь к счастливому будущему, к тому состоянию, которое бы принесло мне радостное сознание, что я стою на видной, благородной ступени в общественной жизни и живу, и тружусь не напрасно, сообразно с настроением, требованиями души и обязанностями?! Как добиться решения тех задач жизни, которые я соблюл в душе своей, как заветную святыню, как лучшую разработку моих мыслей, и решился беречь, проводить невредимо сквозь все затруднения и преграды! Задушевные, взлелеянные так заботливо мысли и планы! Вас ожидает пробный камень и, конечно, не один! Странные обстоятельства, странна жизнь человека! Вот человек составит себе те или другие затеи. Думаешь, ломаешь голову: как привести их в исполнение. Летит прочь покой, развлечение и сладкий сон. Думаешь, соображаешь, и нет конца бесконечной нити соображений, предположений, заключений, решений и надежд! Вдруг одно неожиданное обстоятельство – и вся головоломная работа упрощается, как Бог весть что. Дивный урок самоуверенной душе! Промысл Всевышний, кажется, так и говорит ей: не хлопочи слишком, не бери на себя больше чем следует; сама не решишь своей участи собственными силами, стараясь и трудясь над собою сама; предоставь с покорностью Богу для решения долю в твоей участи, в твоем будущем! Он лучше тебя знает, что тебе нужно и какая доля следует тебе! Испытал я над собою этот урок самым ощутительным образом. Вот оканчивал я курс наук. Жизнь души моей составляли три идеи: отблагодарить Родину за жизнь и воспитание учеными трудами в истории Унии, быть опорой матери и искать семейного счастья... Для осуществления этих целей необходимо остаться в Петербурге. В другом месте – гроб для той, другой или третьей идеи. Бог видит мою душу, что это не фантазия, не пустое пристрастие к столичному шуму и разнообразию жизни, а серьезные причины, золотые, благородные узы, которые привлекают меня к Петербургу. Но куда деться с этими идеями, как подладить к ним обстоятельства, где найти для них уютный уголок, где бы можно было их пригреть и пр.?»7 Вот, следовательно, с каких пор ясно определился тот план жизнедеятельности Михаила Осиповича, который намечался и впечатлениями его детства, и природными дарованиями, и школьным образованием, в особенности в Высшем духовно-учебном заведении – в Духовной Академии. Но, однако, не сразу по окончании курса ему пришлось приступить к осуществлению своего плана: назначенный сначала в преподаватели Духовной семинарии в Ригу, скоро переведенный на ту же должность в Петербург, он, естественно, не мог пока сосредоточить всех своих забот и внимания вокруг заветных своих идей; только со времени своего поступления на службу при Академии сначала на кафедру сравнительного богословия и русского раскола, а затем вскоре – на кафедру русской истории (гражданской и церковной)8, начинается та пора в жизни Михаила Осиповича, к которой ранее стремилась полная энергии, сил и благородных порывов его душа. Отсюда начинается его профессорская деятельность, с которой неразрывно связаны многочисленные ученые труды и занятия, а также и его общественная деятельность, тесно соприкасавшаяся, в частности, с жизнью, существованием нашего Общества и направленная нередко к выяснению его задач и действий в те или другие моменты его существования.Не моя задача характеризовать здесь профессорскую деятельность Михаила Осиповича9; нет времени подробно исчислять его многочисленные ученые труды. Укажу только главнейшие, для наглядного представления о тех его научных интересах, которые, бесспорно, имели важное жизненное значение и по отношению к нашему Обществу. Ибо не раз сам он высказывал, что приведение в порядок наших западнорусских дел и вообще отношений на нашей юго-западной окраине, служивших, кстати, главнейшим предметом его изучения, должно отразиться благотворным образом на общеславянских делах и взаимоотношениях, составляющих существенный предмет внимания и попечения нашего Общества.Так, в 1859 г. Михаил Осипович напечатал первый том своей магистерской диссертации «Литовская церковная уния», а в 1862 г. – второй том того же сочинения. В том же 1862 г. он напечатал «Лекции о западнорусских братствах», печатавшиеся в издании И.С. Аксакова «День». В 1864 г. он напечатал «Лекции по истории Западной России», перепечатанные потом в 1883–1884 гг. вторым, третьим и четвертым изданиями с приложением Этнографической карты. В 1865 г. по поручению Археографической комиссии им были изданы «Документы, объясняющие историю Западной России и ее отношения к Восточной России и Польше» – с переводом на французский язык. В 1867 г. по поручению Академии наук издана «Летопись осады Пскова Стефаном Баторием». Через два года, в 1869 г., по поручению Археографической комиссии издан «Дневник Люблинского сейма 1569 г.» – с переводом на русский язык. В 1872 г. по поручению той же Комиссии издан 1-й том Русской исторической библиотеки – с переводом на русский язык заключающихся здесь дневников Смутного времени. А в 1873 г. он напечатал свое докторское сочинение «История воссоединения западнорусских униатов старых времен (до 1800 г.)». В следующем, 1874 г., по поручению Археографической комиссии им была издана вторая половина выпуска Макарьевских Четьих-Миней (октябрь, с 4 по 19 число), а в 1880 г. издан конец (октябрь, с 19 по 31 число), с необходимыми сличениями текста с греческими и латинскими подлинниками и с более древними русскими рукописями Библиотеки Санкт-Петербургской Духовной Академии. В том же 1880 г. он напечатал свою актовую (произнесенную на годичном акте в Духовной Академии) речь «Три подъема русского народного духа для спасения Русской государственности в смутные времена» (в «Христианском Чтении» за этот год и отдельным изданием). А через четыре года, именно в 1884 г., Михаил Осипович издает свой обширный (часть своего курса по «Русской истории») труд «История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям» (IX и 592 с.), который составляет как бы завершительное слово многолетней профессорской деятельности и полного научного миросозерцания, какое он проводил в своих ученых трудах и в публицистических статьях, а также в речах, с которыми неоднократно выступал при различных случаях в наших общих и торжественных собраниях. В Предисловии к своему труду, определяя направление, которому следовал и следует в своей научной деятельности, он говорит, что, так как «в истории область объективных истин весьма невелика, а все остальное субъективно и неизбежно субъективно, нередко даже в области простейших голых фактов...», то он следовал такому субъективизму, который больше всех других «обнимает фактическую часть русской истории и лучше других освещает действительные и существенные ее стороны» и к которому он пришел, говоря его же словами «не только по указанию русского чувства, но и по научным требованиям» (с. VI). «Такой русский субъективизм, – писал Михаил Осипович, – я находил и нахожу в сочинениях так называемых славянофилов. Он лучше других и в народном, и в научном смысле, и даже в смысле возможно правильного понимания и усвоения общечеловеческой цивилизации. Сказав это о субъективизме так называемых славянофилов, я этим самым обозначаю и свой собственный субъективизм» (с. IX). С точки зрения этого «субъективизма», научно обоснованного, он перед своими слушателями в аудитории блестяще излагал курс «Чтений по русской истории»10, и в своих печатных трудах научно освещал вопросы науки, служившие предметом его исследований и многочисленных статей, а также безбоязненно и смело высказывал его в своих публичных речах и пр. В данном случае, конечно, нет возможности доказывать все это подробными выписками из различных сочинений и статей, но нельзя, однако, не привести хоть некоторых суждений и тех данных, которые освещают характер его научно-литературной деятельности и, в частности, его отношение к цели и задачам Славянского Общества.Как видно из перечня главнейших ученых трудов Михаила Осиповича, его внимание по преимуществу обращено было на изучение истории западнорусского края; и в этом отношении его самостоятельные ученые работы и издания прояснили в первый раз такие стороны в исторической жизни края, которые до того времени не были так полно и ясно освещены. В своих работах о «Литовской церковной унии», в лекциях «О западнорусских братствах» и «По истории Западной России» он показал, между прочим, преимущественно в высших слоях западнорусского общества, падение, а в известной части народа – живучесть тех начал жизни, против которых неустанно боролась соседняя и потом – господствовавшая здесь некогда Польша, постоянно стремившаяся к осуществлению своих притязаний на этнографическую часть Русской земли; а в упомянутых изданиях по истории Западной России («Документы, объясняющие историю Западной России и ее отношение к Восточной России и к Польше», «Летопись осады Пскова Стефаном Баторием», «Дневник Люблинского сейма 1569 г.») он нашел ясное подтверждение и разъяснение той мысли, что, несмотря на провозглашенное соединение Литвы и Польши в 1386 г. Ягайлом и несмотря даже на Люблинскую политическую унию 1569 г., это соединение не могло проникнуть в глубь местной русско-народной жизни11. Правда, Брестская церковная уния (1596 г.), сопровождавшаяся отторжением от праотеческой веры высших классов литовско-русского общества и даже значительной части народа, говорит об успехах этого соединения. В своем труде о «Литовской церковной унии» Михаил Осипович показывает процесс латинизации и полонизации края; но в другом своем ученом труде – «Истории воссоединения западнорусских униатов старых времен» он представляет как бы процесс возрождения подавленного старорусского начала, восстановления попранных прав, что, однако, еще полнее выразилось уже в настоящем столетии после воссоединения униатов в 1839 г. Но начатый труд по истории воссоединения униатов не доведен до этого времени, хотя отдельные эпизодические работы в этом отношении продолжены и отчасти напечатаны, как, например: «Разбор сочинения П.О. Бобровского «Русская греко-униатская церковь в царствование императора Александра I. Историческое исследование по архивным документам» и указание, на основании архивных документов, иной постановки всех главных униатских вопросов того времени» (СПб., 1890) и некоторые другие12. Как бы продолжением его ученых и издательских трудов по истории латинизаторских усилий Запада на русской территории служат печатаемые им (по поручению Археографической комиссии) «Тайные письма иезуитов, бывших в России при Петре Великом», но при жизни автора так и не вышедшие в свет.Михаил Осипович известен не только как профессор, ученый, обогативший науку своими научными вкладами, но и как писатель-публицист, делившийся с обществом богатством своего научного содержания. Ту и другую деятельность он совмещал без ущерба для какой-нибудь одной из них или, точнее, будучи кабинетным ученым по призванию, он выступал в публицистической деятельности тогда именно, когда вызывали его к тому или настоятельные нужды того края, который составлял главнейший предмет его изучения, или столь же настоятельные интересы популяризации своих научных сведений для исправления господствующих в обществе и печати недоразумений, или просто – когда находил досуг и свободное от научных занятий время и в то же время горел желанием поделиться своими благородными думами с обществом, которое нуждалось в его слове. Он сотрудничал во многих периодических изданиях: в «Церковном Вестнике» и «Христианском Чтении»13 (изд. при Санкт-Петербургской Духовной Академии), в «Журнале Министерства народного просвещения»14, в газете «День»15 и других изданиях покойного И. С. Аксакова, в «Русском Инвалиде»16, в «Гражданине» (прежней редакции 1872 г.)17, в «Правде» (изд. 1888–1889 года)18, в «Новом Времени»19, в «Известиях Санкт-Петербургского Славянского Благотворительного Общества»20 и др. Почти не было более или менее важного события или вопроса в общественно-религиозной жизни нашего юго-западного края, которого бы не касался Михаил Осипович в своих разнообразных статьях. Он чутко прислушивался к движениям общерусской жизни, всегда внимательно относился к явлениям общеславянской истории и современности. Везде он, воспитавшись сам среди борьбы и страданий своей Родины от латино-польских притязаний на западнорусский край, указывал смысл этой борьбы как борьбы за православно-русское, православно-славянское или иначе – греко-славянское культурное начало против завоевательных притязаний латинства и германизма (вторгавшегося через Польшу), следовательно, против латино-германских начал западноевропейской жизни. Поняв это, он бодро, даже ревниво стоял на страже русско-славянских народных интересов, особенно там, где они были обуреваемы прибоем волн иноземного враждебного влияния. Поэтому не удивительно, что в публицистических статьях, как и в ученых трудах, главное внимание свое он обращал на западнорусские дела, где опасность иноземного влияния сказывалась сильнее и заметнее. Но при этом он не останавливался только на провинциальных интересах края: дорожа некоторыми его особенностями, он тесно связывал их с ходом русской жизни; был горячим и убежденным поборником единства Русской земли и ее духовных, культурных связей с родственным заграничным Славянством. Так, когда в 1861 г. на приглашение И.С. Аксакова21 сотрудничать в его газете «День» Михаил Осипович ответил согласием, И.С. Аксаков (22 сентября 1861 г.) писал ему: «Вот уже для одного этого стоит издавать газету, чтобы дать в ней место свободному голосу двух-трех людей, как вы! Мне некогда очень много писать, но мне хотелось только выразить ту истинную душевную отраду, которую мне доставило ваше горячее письмо, и передать вам, что я вполне и всем сердцем вам сочувствую. Вы увидите, что под знаменем истинной Москвы как представительницы всея Руси могут стать в братском союзе и Великая, и Малая, и Белая, и Червонная, и Черная Русь, и Литва и проч. Вспомните стихи Хомякова к России:...и все народыОбняв любовию своей,Скажи им таинство свободы,Сиянье веры им пролей!»Если в этом письме И.С. Аксаков разъясняет свой взгляд по поводу высказанных, вероятно, некоторых недоумений М.О. Кояловича, взгляд на отношения «истинной Москвы» к тем коренным «особенностям Литвы», которые дают ей только «внутреннюю самобытную силу», то в следующих затем письмах он уже не имеет повода касаться этих вопросов, будучи знаком с его основными воззрениями из его сочинений, печатавшихся в «Дне» статей и из частной их переписки, которая содержит разные подробности относительно присылаемых М.О. Кояловичем статей и их значения для тогдашней русской общественной мысли, относительно вообще того широкого и горячего участия, какое принимали в тогдашнем положении западнорусского края М.О. Коялович, с одной стороны, и И.С. Аксаков – с другой. Так, еще в 1861 г. (4 ноября), получив от М.О. Кояловича статью22, И.С. Аксаков пишет ему: «Не смущайтесь ничем, дорогой сотрудник! Пусть шипит злоба и клевета! Пусть вооружается против нас петербургский псевдолиберализм: так и быть до́лжно! Плохо бы было, если бы мы его не задели за живое! В теперешнее хаотическое время нужнее, чем когда-либо, неуклонная верность своему нравственному путеводному началу и безбоязненное ему служение. На вас вскипят злобой тысячи человек, но если вы единого от малых сих спасли и обратили, так вы уже совершили целый подвиг. Вспомните, что вы можете оживить, поднять и возродить духовно целый край! Нет, крепче соединимся вместе, во имя всея России, всего русского народа...». И.С. Аксаков дорожил сотрудничеством М.О. Кояловича в своей газете. Так, когда в 1863 г. М.О. Коялович печатал свои статьи в «Русском Инвалиде»23 и посылал некоторые в «Московские Ведомости», И.С. Аксаков (5 декабря 1863 г.) писал ему: «Ваша ревность к Западному краю заставляет вас метаться во все стороны, и это, подрывая несколько ваш авторитет, нарушая стройность системы, порождая путаницу понятий, отзовется вредом самому краю. Больше было бы пользы, если бы огонь вашей батареи был сосредоточеннее, сдержаннее, а не рассыпался во все стороны». Поэтому он настойчиво просил Михаила Осиповича посылать ему статьи, и, печатая их, неоднократно имел случай восторгаться тем впечатлением, какое они производили в свое время на общественное мнение в отношении к западнорусскому краю. Так, еще в 1861 г. (22 октября) И.С. Аксаков писал М.О. Кояловичу: «Статья ваша24 имела успех блистательный и разом осветила для публики неясный для нее вопрос отношений Литвы к Польше. Решительно все от нее в восхищении. Буду с нетерпением ожидать новой статьи вашей по прочтении вами памятников, изданных Дзялынским»25. Также и в 1863 г. (22 апреля) И.С. Аксаков пишет М.О. Кояловичу: «Статья ваша в № 15 («Дня») произвела большой эффект»26. Начавшееся при посредничестве В.И. Ламанского знакомство М.О. Кояловича с И.С. Аксаковым продолжалось потом во все последующее время, продолжалась между ними переписка и до самой кончины И.С. Аксакова27.Знакомство с Аксаковым и сочувствие к издательской деятельности последнего, сочувствие к одушевлявшим его идеям сблизило Михаила Осиповича с другими выдающимися представителями того же направления – Ю.Ф. Самариным, А.Ф. Гильфердингом и многими другими, возбудило в нем живое стремление к научному уяснению этого направления. Впрочем, это стремление сознательно выросло и развивалось у него под влиянием тех научных разысканий, которые составляли его призвание, заветную мечту с самой студенческой скамьи. Изучение исторических судеб западнорусского края выдвигало перед ним вопросы и решения их в такой постановке, в какой они соответствовали «научным требованиям», а также указаниям истинно русского чувства и истинно русских, общеславянских интересов. Михаил Осипович неоднократно указывал на эту связь в деятельности наших славянофилов в Западном крае. Так, например, в речи своей, посвященной памяти Ю.Ф. Самарина28, он говорил: «Позволю себе напомнить дела, по-видимому, совершенно забытые, русско-польские, и указать взгляд Ю.Ф. с точки зрения одной из этих окраин, к которой принадлежу по моему происхождению и специальным моим занятиям. Не могу забыть того времени, когда я в первый раз увидел нашу знаменитую триаду – Н.А. Милютина, Ю.Ф. Самарина и князя Черкасского... когда я увидел ее у покойного графа Блудова и когда затем мы отправились в дом одного из ближайших друзей Ю.Ф. – князя Оболенского... На меня, тогда только что вступавшего на поприще общественной деятельности, эта славная триада произвела могущественное, неизгладимое впечатление. Живо помню и другое время, когда я видел Ю.Ф. здесь же в Петербурге, после возвращения его из Польши, где он изучал с Н.А. Милютиным и князем Черкасским крестьянское дело и собирал материалы для составления Положения о польских крестьянах. Когда я начал с ним беседу о разных западнорусских неудачах и недостаточности там русской поддержки, Ю.Ф. почти с жестокостью сказал мне, что сами западноруссы виноваты: сами бы они должны были работать и поправлять свои дела Я был поражен этими словами и готов был думать, что ему мало известны или даже чужды дела западнорусские; но вскоре мне стало ясно, что Ю.Ф. не чужды были эти дела, а, напротив, очень близки... он возмущался безжизненностью русских сил в Западной России; но когда в этой стране оживали эти силы и сказывались в делах, тот же Ю.Ф. сам шел к ним навстречу, сам спешил ближе ознакомиться с ними и заезжал, между прочим, ко мне».При оценке значения деятельности Ю.Ф.Самарина на окраинах М.О. Коялович обращался к тому общему, не раз высказанному и подробно выясненному им взгляду, что направление, к которому принадлежал Ю.Ф. Самарин, т.е. «славянофильство», давая «жизненное, русское содержание, способное привлечь к себе людей», имело «самое могущественное и благотворное влияние в Западной России». Поэтому не удивительно, что под это знамя стекались все лучшие западнорусские силы, что под него встал и Михаил Осипович с самых первых лет своей литературной деятельности. Стоя под этим знаменем, вооруженный историческими знаниями и вообще наукой, он освещал прошлую и современную жизнь не одного только западнорусского края, но и всей Русской земли и даже целого Славянства. К сожалению, теперь нет возможности выяснить это подробно, хотя бы из того, так сказать, свода его научных воззрений в области изучаемой им специальности, который представляет обширный труд «История русского самосознания». Но мне хотелось бы, по крайней мере, остановить внимание собрания на тех речах покойного Михаила Осиповича, которые он произносил в собраниях Славянского Общества, и которые, служа выражением его славянофильского мировоззрения, представляют данные для подтверждения высказанных мыслей (о его взглядах на движение общерусской жизни и отношения общеславянские). Для этого я остановлюсь на некоторых только речах и комментариях к ним из других мест его статей и сочинений.Прежде всего, я остановлюсь на его речи «Историческая живучесть русского народа и ее культурные особенности», сказанной в заседании Славянского Общества 23 января 1883 г.29В начале своей речи он говорил: «В бесконечном споре между так называемыми у нас западниками, или поборниками правового порядка, с одной стороны, и народниками, самобытниками – с другой постоянно поднимается вопрос: что самобытно-культурного выработало наше русское прошедшее, каковы самобытные идеалы России? И если судить по той нашей текущей литературе, какая больше всего обращается в массе русских читателей, то придется признать, что с самой большой смелостью и самоуверенностью вопрос этот решается отрицательно (это и легко делать, не нужно для этого больших знаний), а положительное решение его дается с недостаточной ясностью или полнотой, по самому свойству предмета, требующего больших русских знаний и мало удобного для легкого изложения». Михаил Осипович старается раскрыть в своей речи «положительное, богатое культурное содержание нашего русского прошедшего», указывая «выдающиеся факты об исторической живучести русского народа, как одно из главнейших условий прочной культурности», причем раскрывает «степень даровитости народа» и «самые культурные явления и силы нашего прошедшего».«Всем известно, – продолжает он, – как громадно наше отечество по своему пространству и народонаселению. На пространстве четырехсот с лишним тысяч квадратных миль Русского государства живут, по одним подсчетам, около ста миллионов, а по новейшим сведениям – будто бы даже свыше ста миллионов жителей. Всякому очевидно, что только сильный, исторически живучий народ мог образовать такие громадные величины»; этот «великий исторический труд мог совершить народ не только исторически живучий, но и даровитый, тем более, что это не был какой-либо азиатский труд, как лава быстро и опустошительно разливающаяся и скоро потухающая. Это был европейский труд – медленный, упорный и крайне тяжелый»... (с. 5, 6). «Распространяясь на северо-восток по нынешней России, русский народ с древнейших времен шел в эти огромные и неведомые тогда для него страны со своим народным; а потом и с христианским сознанием, что так прекрасно для старого времени и так укоризненно для нашего выражено на первых страницах нашей Древнейшей летописи. Летописец великолепно знает вообще славянские племена, с заботливостью замечает, что и то и другое из русских племен – Славяне же, и дает точный список славянских и не славянских племен Русской земли, прибавляя, что первые уже христиане, крещеные во едино Крещение» (с. 7). «Под этими-то двумя знаменами – сперва народным, а потом и христианским, соединившимися затем в единое знамя Святой Руси, русский народ сохранил себя как народ и развивал свои славянские способности и наклонности» (там же). Затем Михаил Осипович отмечает следующие особенные явления в исторической жизни русского народа. Это, прежде всего, «любовь его к земледелию и настойчивое стремление к обладанию лучшей землей, – к обладанию обоими нашими черноземными бассейнами – юго-западным и юго-восточным», и в этом стремлении «русский народ развивал культурную форму жизни – земельную общину со сходкой, или русским миром,– общину, которая является у него тоже с древнейших времен и коренилась не на первобытных родственных отношениях – родовом быте, а на начале полюбовного соглашения» (с. 8). «Вместе с любовью к земледелию, – продолжает он, – русский народ тоже с древнейших времен обнаруживал любовь и способность к промышленности, торговле, показывал замечательное умение овладевать речными, водными путями и берегами прилегавших к его земле морей» (как, например, русская Тмутараканская колония у Керченского пролива, походы русских к Каспийскому морю в конце IX и в начале X в., новгородская торговля по Балтийскому морю и мн. др.). И в торговой жизни, подобно общине в земледельческой, русский народ развивал ту же культурную форму – вечевую форму общественной своей жизни, а при передвижении с одного места на другое он вырабатывал разного рода дружины: военные, торговые, промышленные, сохранившиеся отчасти в нашей теперешней артели (с. 8, 9). «Наконец, – говорил Михаил Осипович, – развивая свою земскую жизнь в селах и городах, русский народ в весьма раннее время сознал необходимость государственного строения, государственной объединяющей власти», выразившейся в Московском единодержавии «с земскими соборами и с земским всенародновластным царем во главе» (с. 9). Этот многовековой, настойчивый, можно даже сказать подвижнический труд русского народа, обнаруживший в нем столько крепких сил и выработавший столько хороших качеств (терпение в строительной государственной работе, несмотря на затруднения, несмотря на жестокости Ивана Грозного и «потрясения», т. е. «преобразования Петровские», – человечность в отношении к другим) – ручательство за будущие успехи России» (с. 11). Этому росту основного русского этнографического зерна России не могут мешать другие вошедшие в него этнографические группы.Приступая к разъяснению этого вопроса, Михаил Осипович прежде всего спрашивает: «...Каковы же отношения к ним (т. е. инородческим этнографическим группам) русской этнографической массы, чем она их держит и в чем историческое, т. е. культурное оправдание власти над ними этой массы»? Разъясняя эти вопросы, признавая культурные начала воздействия России на инородцев, он выражается, между прочим: «На всех важнейших наших окраинах самой историей поставлена русскому народу счастливейшая и благороднейшая задача – охранять исконное, туземное население от пришельцев и нередко насильников, и восстанавливать в их отношениях нравственную правду (например, в Финляндии охранять туземцев Финнов от пришельцев Шведов; в Балтийских областях – Эстов и Латышей от Немцев, в Польше – «простой польский народ от сделавшихся ему во многом чужими польских панов и ксендзов» и т. д.) (с. 21). «Не одна историческая случайность дала России такую счастливую и благородную постановку ее отношений к инородцам – отношений человечного уважения к законным нуждам и благам меньших людей, отношений истинного христианского братства» (с. 22), лежащих в основе русской исторической жизни. «Те же начала сказались» в лучших типах русской земельной общины, выразились в освобождении наших крестьян с землею, в последней нашей Восточной войне – в защите южных славян от насильников турок, «без всяких видов на корыстную награду». Причем «наша русская вера освящает наши искренние русские начала, и в этом совпадении – величайшее наше историческое счастье и благо» (с. 23). «Все это, естественно, давая внутреннюю силу самой России, привязывает к ней и ее инородцев, приобщая их к внутренним, основным началам русской жизни» (с. 26).Вышеприведенными выдержками из прекрасной и поучительной речи Михаила Осиповича (рекомендуем ее почитать!) не исчерпывается, конечно, все ее богатое содержание; но из приведенных кратких извлечений можно видеть характер того направления, под знаменем которого стоял М.О. Коялович, глубоко веривший в «историческую живучесть русского народа», несмотря ни на какие временные испытания. Причем он неустанно проповедовал также о роли целого Славянства, объединенного кирилло-мефодиевской идеей, несмотря ни на какие веяния в обществе и направления в политике. В этом последнем отношении необходимо, однако, указать некоторые данные. Еще в начале 60-х годов в издании И.С. Аксакова «День» (1861–1862 гг., № 6) по поводу возгоревшейся тогда греко-болгарской распри М.О. Коялович писал редактору: «Ваше сердце сжималось, когда вы читали и печатали в № 3 (за 22 октября 1861 г.) вашей газеты письмо г. Жинзифова о невежестве Русских по отношению к Болгарии. Сжималось от него сердце и у многих ваших читателей... Нельзя в самом деле не почувствовать всей горечи от этого неуместного, непростительного невежества... И чтобы сколько-нибудь ослабить эту несправедливость, уменьшить это невежество, мне кажется, необходимо теперь раскапывать, раскрывать все их проявления, как бы это ни было неприятным нам Русским и самим Болгарам». Эту мысль о необходимости знания различных частей славянского мира Михаил Осипович постоянно при всяком удобном случае высказывал и доказывал примерами, фактами не только племенного родства, но и практической важности славянского взаимообщения. Даже в одной из своих речей, произнесенных в Славянском Обществе 6 апреля 1887 г.30, под влиянием продолжавшейся тогда австрофильской политики Милана в Сербии, начавшегося стамбульского террора в Болгарии и других неурядиц в разных частях славянского мира, он указывал на большую целесообразность в данный момент литературного научения Славянства, чем на благотворительную деятельность: «Нам, членам Славянского Общества, – говорил он, – по моему мнению, важнее всего теперь заняться выяснением в нашем и славянском сознании старых и новых путей как нашего разъединения, так и нашего единения, т. е. в деятельности нашего Славянского Общества, по моему мнению, должна преобладать не благотворительная деятельность, весьма теперь трудная и малонадежная (о принятых обязательствах и необычайных нуждах не говорю здесь), а деятельность ученая и литературная, так как теперь особенно нужно выяснить в общественном сознании положение и задачи Славянства и ставить противовес тому умственному культурному завоеванию, какое даже теперь производит в Славянстве Западная Европа». Но, указывая на предпочтительную важность теоретического изучения Славянства, особенно в данный неудобный для развития практического славянского взаимообщения момент (т. е. в 1887 г.), Михаил Осипович связывал вообще интересы того и другого сближения, указывал на практическую важность теоретического изучения и напоминал не раз о необходимости более живых славянских связей и даже тесного славянского единения. Об этом единении он говорил обыкновенно с точки зрения культурной, не вмешиваясь в область политики. Он говорил о единении Славян под знаменем кирилло-мефодиевской идеи. Так, например, в достопамятный день 6 апреля 1885 г. он начинал свою речь31 в торжественном собрании Славянского Общества следующими словами: «Сказывается во всем величии тысячелетняя сила подвигов наших славянских апостолов. Воскресают в славянских сердцах лучшие заветы прожитой тысячелетней истории, и с ними связываются лучшие задачи нашей современности». При других случаях он ближе и частнее определяет эти «лучшие заветы прожитой тысячелетней истории и лучшие задачи нашей современности». Так, например, по поводу известной «Апелляции» теперь также уже покойного отца И.Г. Наумовича к папе Льву XIII32 и под влиянием известного галицко-русского судебного процесса (1882 г.) по обвинению лучших галицко-русских деятелей в государственной измене Михаил Осипович в общем собрании Славянского Общества (17 ноября 1883 г.) говорил: «Мы не можем не заботиться об охранении Славянства от разрушительных влияний и не обдумывать средств к восстановлению и поддержанию внутреннего единства между Славянами. Что же нам желать и что ждать ввиду таких явлений (т. е. ввиду галицко-русских дел)? Желать и ждать, чтобы все Славяне сделались православными? Да, желать и ждать этого, несмотря ни на что, что бы ни говорили о нас... Но необходимо признать, что эта перемена в жизни Славян не может совершиться ни скоро, ни легко; необходимо даже думать, что это крайне трудно осуществимо, а между тем единение Славян крайне и настоятельно нужно»33.Однако Михаил Осипович не смущался этими трудностями, верил в святость дела и, не колеблясь в этой вере, неизменно призывал к ней, призывал к необходимой для этого неустанной деятельности. Так, например, когда постигла неудача наших добровольцев в Сербии и обрушились против них и Славянского Общества различные обвинения со стороны нашей лжелиберальной печати, то он в одной из своих статей (хотя и по другому случаю – «по поводу известия из Праги о принятии Православия Сладковским») писал: «У нас едва ли не вошло в обычай указывать лишь на дурные стороны славянского оживления34, причем творятся часто волей и неволей весьма нехристианские дела: позорятся смерть и страдания русских людей, погибших за славянское дело; позорятся доблести лучших русских людей, неповинных вовсе в дурных делах своих собратов; позорятся лучшие проявления сердца – сочувствие и помощь несчастным»35. Затем, когда под влиянием начавшегося в Болгарии стамбульского террора, а также и других печальных явлений в славянском мире известная часть нашего общества пришла в уныние и даже разочарование в великих недавно еще совершенных подвигах нашего славянского братства, М.О. Коялович говорил опять в Славянском Обществе36: «Идея славянского единения жестоко страдает (как это доказывают не одни дела Болгарии, Сербии, дела некоторых чешских партий и дела Поляков всех государств, по которым они разбиты)... Наша деятельность как Славянского Общества обставлена самыми неблагоприятными условиями и в других славянских странах, и в нашей собственной Русской стране; и я уверен, что всем нам, вообще Славянам, давно не приходилось взирать с таким смущением, как теперь, на это наше общеславянское знамя (причем указано было на хоругвь с изображением святых Кирилла и Мефодия) и на эти святые лики братьев славянских апостолов – этих древнейших и могущественнейших насадителей славянского единоверия и единомыслия. Но как бы ни было велико и сильно теперь славянское смущение, оно не должно быть бесплодным соболезнованием, а должно возбуждать в нашем славянском сознании новые лучи, которые бы озаряли наше положение, наши задачи и направляли наши силы к плодотворной деятельности37. Содействовать всему этому – долг каждого из нас, членов Славянского Общества, и, позволительно надеяться, долг вообще членов русского общества, сочувствующих нам». И Михаил Осипович не только не отказывался служить этому делу всеми возможными и зависящими от него средствами, но и горячо призывал к нему других, не смущаясь ни нападками лжелиберализма наших «европейцев», ни равнодушием даже русского общества, увлекающегося обыкновенно порывами и удивительно скоро разочаровывающегося при каких-либо, даже временных, наших неудачах. Его вдохновляла и освещала ему путь та великая кирилло-мефодиевская идея, лучшие проявления которой в славянской истории и современности разрешали его недоумения и, не давая места колебаниям, питали в нем надежду, веру в ее жизненность и несомненную нравственную победу, потому он и горел пламенным желанием видеть ее осуществление в целом Славянстве. Да будет же ему наша нелицемерная благодарная память и да возгорается пламень его веры и любви к славянскому делу во всех славянских сердцах; пусть продолжает гореть и не гаснет он, в частности, в сердцах бывших его многочисленных слушателей в наших собраниях, которые некогда и неоднократно приветствовали восторженно его горячее, убежденное славянское слово с этой кафедры.И. ПальмовПредисловиеС самого начала моей профессорской деятельности я считал первейшей своей обязанностью вводить моих студентов прежде всего в область литературы науки русской истории и давать им такие указания, которые помогали бы сразу определять нужные им по тому или другому вопросу книги и узнавать при первом ознакомлении с новой книгой, что ждать от нее, что искать в ней. Поэтому я обыкновенно начинал мой курс «Русской истории» с истории этой науки. С годами отдел этот увеличивался и требовал более и более времени для его изложения, так что, наконец, я вынужден был употребить на это весь учебный 1880–1881 год. Тогда же эти «Лекции» были мною написаны, а затем до последнего времени я их исправлял и дополнял, насколько мог, и дал им вообще тот вид, в каком они теперь являются в печати.Главнейшая задача, которую я старался выполнить и которая обозначается самим заглавием книги, могла бы быть поставлена гораздо шире. Можно было бы проследить русские сочинения по всем у нас наукам, не исключая даже естествознания и математики, и показать, какие русские особенности они отражают в себе38. Я, конечно, не мог взять на себя такой широкой задачи. Она превосходит и мои знания, и мои силы. Даже в области предметов, подлежавших моему исследованию, я многое не успел сделать.В трудах такого рода, как настоящий мой труд, равномерность исследования (разумею не внешние ее качества, а внутренние) – дело крайне трудное. Одни литературные явления, т. е. сочинения, ускользают от внимания иногда по самой пустой случайности, в других не легко поддаются изучению существенные их особенности39, третьи – новейшие сочинения по тому уже самому, что недавно явились, труднее попадают на принадлежащее им место. Я, конечно, не избежал этих трудностей, да и не одни эти трудности приходилось преодолевать и перед некоторыми из них даже прямо отступать.Сводя в одно разные труды по русской истории, устанавливая их взаимное отношение, разделяя по группам и показывая в каждой основные начала, я привожу при этом нередко мнения одних историков и других, но далеко не все мнения их, а еще реже – мнения не историков. Между тем ту и другую работу, особенно последнюю, можно было бы вести очень далеко. Можно было бы проследить по журналам и газетам все мнения о наших исторических трудах и исторических вопросах, мнения и ученые, и не ученые. Тогда было бы видно, как наше русское общество относилось к русской истории и к важнейшим явлениям в этой науке, т. е. тогда видно было бы вообще русское самосознание по отношению к нашему прошедшему. В моем труде я наметил некоторые выдающиеся моменты в этой особого рода истории нашего русского самосознания, но от полной разработки ее должен был удержаться. Хотя у нас дело библиографии двинуто уже далеко благодаря трудам лиц, которых я перечисляю в начале моей книги, но кто перебирал наши русские библиографические указания для строго научной цели, тот знает, как все сделанное еще далеко от того, что нужно было бы иметь; а без этого собственный труд, по указанной выше задаче, мог бы быть специальным трудом всей жизни одного лица, а не частью его деятельности, как было со мною. Всем известно, как не легки собственные поиски этого рода, особенно в старых журнальных изданиях. С великой благодарностью я вспоминаю при этом, как много облегчали мне эту работу, даже в малом ее виде, некоторые новейшие сочинения, как например, М.П. Погодина о Карамзине, г. Незеленова о Новикове, г. Иконникова о скептиках, г. Анненкова о первых временах школ славянофильской и западнической. Эти сочинения указали мне некоторые новые вопросы и дали возможность с меньшим трудом восстановить некоторые части моей собственной работы, которую я не раз производил в области старых журналов, но не всегда находил время записать все сделанное.За все такие и им подобные недочеты я прошу у читателей снисхождения, которое, вероятно, и дано мне будет, по крайней мере, некоторыми из моих собратий по разработке русской истории, хорошо знакомых с трудностью и сложностью такой работы. Но в чем я ни у кого не буду просить никакого извинения или снисхождения, потому что дело касается сложившегося и окрепшего в течение многих годов убеждения, это в следующем.Еще в юные годы моих изысканий по русской истории, когда приходилось вращаться в необозримой массе фактов, как в громадном, густом и темном лесу, я, естественно, искал в этом лесу тропинки, дороги, проложенные и прокладываемые другими к изучению этого леса и к выходу на такую возвышенность, с которой можно было бы обозревать все его пространство и узнавать главнейшие его части, изученные по этим тропинкам и дорогам. На этих путях я часто видел как бы руководящие надписи: «Объективность, научность»! Но историческое чутье и горький опыт слишком часто показывали, что эти надписи неверны, что вместо них нужно бы написать: «Субъективность, известный угол зрения»! Я возвращался назад с этих путей, забирался в новые чащи леса фактов, искал новые указания, но опять находил ту же неверность и на новых путях. В томительных поисках надежных путей к истине я стал обращаться к ученым, известным во всем мире своей объективностью, – к немецким ученым, занимавшимся русской историей; но к величайшему изумлению увидел, что у них еще большая неверность в надписях на путях знания «объективность, научность», что у всех этих гг. Байеров, Миллеров, Шлецеров под внешней оболочкой научности, объективности скрывается самый узкий, немецкий субъективизм. Теперь это уже не какое-либо открытие, не новость в нашей науке. Как увидим, об этом в новейшее время уже немало говорят наши русские ученые. Но в те мои годы, о которых я говорю, т. е. около 30 лет тому назад, это открытие для меня было ново и сильно меня поражало.В настоящей моей книге я собираю из трудов Байера, Миллера, Шлецера и старые, и новые данные в подтверждение этой мысли; прибавляю новые изыскания по этому вопросу в области научных трудов по русской истории наших балтийских немецких ученых; затрагиваю данные для изучения других инородческих у нас изысканий по русской истории и ставлю вопрос: больше ли произошло пользы или вреда от вмешательства иноземцев в разработку русской истории?Читатели могут видеть, что я пришел к этому вопросу не только по указанию русского чувства, но и по научным требованиям. Занимая столько лет кафедру русской истории, я не мог не полюбить исторической истины, и не менее других могу уважать научные приемы знания, облегчающие достижения ее. Но чем дальше, тем больше я приходил также и к тому убеждению, что в истории область объективных истин весьма невелика, а все остальное субъективно и неизбежно субъективно, нередко даже в области простейших, голых фактов40. И древнейший наш летописец, писавший бесхитростно свою летопись, и последний подьячий московских времен, составлявший простую бумагу, и ученейший русский историк новейших времен – все субъективны, все высказывали и высказывают так или иначе свое понимание дел. Я не думаю, чтобы позволительно было скрывать это или следовало стыдиться. Да и напрасно было бы скрывать и стыдиться. Раньше или позже это откроется.Такое понимание дела и было причиной тому, что я всегда отдавал много времени изучению истории науки русской истории, и это же служит причиной, почему я дал такое заглавие настоящей моей книге. Желая не менее других, чтобы в нашем знании по русской истории увеличивалась более и более сумма достижимых объективных истин, но в то же время устраняясь от бесплодной погони за объективной истиной там, где ее в чистом виде быть не может, я признал более научным и полезным разобраться, прежде всего, в разного рода субъективизмах по изучению русской истории.При исследовании этих субъективизмов главнейшей моей задачей было определить: какой из них обнимает большее число фактов и лучше обнимает, чем другие. На этом пути изысканий мне приходилось делать любопытные наблюдения.Я встречал больше всего такие субъективизмы, которые обнимали только часть изложенных фактов, а остальные факты привязывались к субъективизму историка схоластическим способом, строгим или даже совсем нестрогим. Тут я видел то невыработанность субъективизма и колебание автора забрать под свой субъективизм собранные им факты, то жестокую борьбу смелого субъективизма историка с его твердой честностью. Таковы субъективизмы: первый – в «Истории» митрополита Макария, второй – в «Истории» С.М. Соловьева.Далее, я находил субъективизмы не только смелые, но и ничем уже не сдерживаемые, при которых авторы, по-видимому, все собирали и объединяли одним началом. Но при внимательном изучении оказывалось, что факты не собираются, а выбираются, и не объединяются, а насильно подгоняются под начала, наперед составленные, взятые готовыми у чужих людей – у разного рода западноевропейских ученых. Такова большая часть сочинений наших западников и тесно с ними связанных реалистических. Самое видное в этом отношении место в числе западнических сочинений по талантливости и знанию занимает сочинение г. Чичерина «Областные учреждения», а в числе реалистических – сочинение Щапова «Социально-педагогические условия умственного развития русского народа».Недавно, когда уже печатание моей книги приближалось к концу, мне представилось для наблюдения новое явление в этом роде, в высшей степени любопытное. Неутомимый г. Пыпин печатает в «Вестнике Европы» (сентябрь) новое исследование о народности и доказывает в нем, что народность не представляет ничего устойчивого, что устойчива только раса, т. е. то, что в человеке могут изучать анатомия и физиология. Исследование густо пересыпано ссылками на авторитеты всей Западной Европы и одушевлено указаниями на громаднейшие и широчайшие задачи науки в области изысканий доисторических времен, на которые, как известно, направились в последнее время и русские ученые силы. Кто не пожелал бы, чтобы эти задачи хорошо выполнялись и вносили в науку действительный вклад? Мы и указываем в своем месте на пользу от разрешения этих задач. Но пока вклад этот, если брать во внимание не количество поднимаемых в нем вопросов и не внешний объем его, а внутренние качества, очень невелик, а в той постановке, какую ему дает г. Пыпин, даже весьма сомнителен и в настоящее время, несомненно, охвачен самым узким и вредным для успехов науки русской истории субъективизмом чужой народности и чужого увлечения модной теорией. В числе авторитетов г. Пыпина самые важные – французские, которым, по чисто узким народным их воззрениям, весьма желательно оправдать научно свое историческое вавилонское смешение рас, племен, языков, а может быть, и понятий, и начал жизни. Затем, естественно, возникает недоумение: почему кости и даже физиологические процессы в человеке так устойчивы – пребывают неизменными тысячелетиями, а то, что в человеке выше анатомии и физиологии, не имеет ничего устойчивого? А потому, что анатомия и физиология человека, даже древнего, изучаются усердно и сравнительно легко, а то, что выше анатомии и физиологии – не так легко поддается изучению и даже пренебрегается, потому что наперед решено модной теорией, что человек – то же, что животное; и если известна его анатомия и физиология, то уже и все остальное известно, все остальное уже будет лишь совокупностью явлений, подлежащих всяким изменениям, что и составляет по этой теории прогресс, цивилизацию и т. п., т. е. наперед закрывается или толкается на узкую дорогу исследование в человеке всего стоящего вне анатомии и физиологии. От такого субъективизма наука русской истории не много выиграет.Наконец, я находил такой русский субъективизм, который и больше всех других обнимает фактическую часть русской истории, лучше других освещает действительные и существенные ее стороны. Такой русский субъективизм я находил и нахожу в сочинениях так называемых славянофилов. Он лучше других и в народном, и в научном смысле, и даже в смысле возможно правильного понимания и усвоения общечеловеческой цивилизации.Сказав это о субъективизме так называемых славянофилов, я таким образом обозначаю и свой собственный субъективизм. Читатели увидят, что и этот субъективизм я не считаю изъятым от погрешностей, неизбежных во всяком, даже лучшем субъективизме, и что я не задавался мыслью кого-либо призывать к нему. Но к чему я считаю своей обязанностью располагать и призывать всех, так это к тому, чтобы все мы давали себе ясный отчет, какому субъективизму мы следуем. Тогда все мы и вернее будем идти к истине, и скорее сойдемся на этом пути друг с другом при всех наших русских субъективизмах, конечно, научных и честных, а не каких-либо иных.* * *Примечания1Речь, произнесенная проф. И.С. Пальмовым в торжественном общем собрании Славянского Благотворительного Общества 1 декабря 1891 г.2См. протокол общего торжественного собрания Славянского Общества 25 ноября 1890 г. в «Славянских Известиях» (1891. – № 12. – С. 204). Упоминая о «чтениях» М.О. Кояловича в Славянском Обществе, председатель разумел главным образом следующие его сообщения и речи, произнесенные в общих собраниях членов Славянского Общества: 1) Разбор сочинения Ф.М. Уманца «Вырождение Польши» (14 февраля 1872 г.); 2) Эпизод из истории Западнорусской церковной унии начала нынешнего столетия (11 мая 1874 г); 3) По поводу кончины Ю.Ф. Самарина (28 марта 1876 г.); 4) В память в Бозе почившего Государя Императора Александра II (22 марта 1881 г.); 5) Историческая живучесть русского народа и ее культурные особенности (23 января 1883 г.); 6) О положении русских галичан (23 апреля 1883 г.). Все эти сообщения и речи напечатаны, между прочим, в сборнике «Первые 15 лет существования Санкт-Петербургского Славянского Благотворительного Общества 1868–1883 гг.» (Спб., 1883. – С. 197–200, 270, 271; 371–378; 669–671; 746–755; 774–777), некоторые же (как, например, 3, 5 и 6) – отдельными брошюрами; 7) Об «Апелляции» к папе галицкого униатского священника Иоанна Наумовича, отлученного от Церкви по обвинению в схизме, и о значении этого памятника с русской и общеславянской точки зрения (17 ноября 1883 г.; напечат. в «Известиях Санкт-Петербургского Славянского Благотворительного Общества». – 1883. – Декабрь. – № 3.); 8) О Грюнвальдской битве 1410 года (Там же. – 14 февраля 1885 г. – № 3); 9) Несколько данных из литературной истории Паннонских житий святых Кирилла и Мефодия и Церковнославянской грамоты (7 апреля 1885 г. Там же. – 1885. – Апрель. – № 4); 10) Историческое разъяснение вопроса, что делать теперь нашему Славянскому Благотворительному Обществу (Там же. – 1887 – 6 апреля. – № 5–6. – Май–июнь); 11) Речь, посланная в Киев по случаю празднования в 1888 году девятисотлетия со времени Крещения Руси (Там же. – 1888. – Июнь–июль – № 6–7,); 12) Пятидесятилетие воссоединения униатов в 1839 г. и историческое значение этого события (11 мая 1889 г., напечат. в «Славянских Известиях». – 1889. – № 22) и некоторые другие.3См., например, некролог в «Церковном Вестнике» (1891. – 29 августа. – № 35). Ср. с этим некрологом биографические сведения о М.О. Кояловиче, напечатанные по случаю празднования 35-летия его службы (в прошлом (1890) году, 6 ноября) в «Церковном Вестнике» (1890. – 8 ноября. – № 45). В «Церковном Вестнике» (№ 35 за текущий год) вместе с некрологом о М.О. Кояловиче помещены и надгробные речи, сказанные его сослуживцами, слушателями и почитателями, прекрасно характеризующие его как профессора, общественного деятеля и человека (см., например, речь преосв. Антония, ректора Академии и др.). См. также тщательно написанный г. Бершадским некролог о М.О. Кояловиче в Журнале Министерства народного просвещения (1891, октябрь); статью проф. И.П. Филевича в «Варшавском Дневнике» (1891. – 27 августа. – № 190) и в других изданиях.4Это некто Ярослав Михайлович Онацевич, «умный и хороший человек», замечает М.О. Коялович на копии своего письма, «не отставший, однако, от полонизма». Копия этого письма (без конца) также любезно предоставлена мне наследниками – сыновьями покойного М.О. Кояловича.5Ибо в копии имеющегося у меня письма к Я.М. Онацевичу М.О. Коялович упоминает уже о предложении ему академической кафедры со стороны ректора Академии.6В том же письме к Я.М. Онацевичу М.О. Коялович указывает, например, на неудачу переговоров с обер-гофмаршалом двора Его Императорского Величества Олсуфьевым относительно поступления в преподаватели и гувернеры к 12-летнему его сыну и о других неудачах.7Заимствовано из собственноручной записи М.О. Кояловича, писанной им 15 августа 1855 г. и представляющей как бы жизненный завет самому себе при вступлении в общественную жизнь и на службу.8До 1869 г. М.О. Коялович преподавал в Академии русскую церковную историю и гражданскую, т. е. обе половины русской истории; а с 1869 г. вследствие разделения этих двух половин и приурочения каждой из них к особой самостоятельной кафедре занимал кафедру русской гражданской истории вплоть до самой кончины.9В этом отношении не лишен интереса по искренности и правдивости чувства Адрес студентов-слушателей М.О. Кояловича, поднесенный ему в день исполнившегося 25-летия его службы 6 ноября 1890 г. «Ваши лекции, – писали студенты, обращаясь к М.О. Кояловичу, – заставляли нас с живым интересом вникать в события родной истории, видеть поражающую мощь и доблесть русского народа и его замечательные зиждительно государственные способности, и тем научили нас сознавать себя русскими людьми, обязанными ценить все хорошее русское, относясь вместе с тем беспристрастно и к плодам Европейской цивилизации. Представляя в делах лучших русских людей живую историю русского народного самосознания, Вы стремились образовать в нас просвещенный взгляд на исторические судьбы Родной земли, чтобы тем побудить сознательно проводить в жизнь народные начала и отстаивать русское дело, и в этом отношении Вы дали нам превосходный образец: и в профессоре-теоретике и в практическом деятеле в Вас был всегда виден один и тот же истинно русский человек, неуклонно проводящий и твердо отстаивающий основные принципы русской исторической жизни – Православие и народность». Полный текст Адреса напечатан в «Церковном Вестнике» – 1890. – № 45.10Для подтверждения этого можно опять сослаться на Адрес студентов-слушателей, поднесенный ему в день исполнившегося 35-летия его службы.11Журнал Министерства народного просвещения. – 1891. – Октябрь.12См. указатель разных его статей в примечании 13.13Указывая в этом и других следующих примечаниях ряд статей М.О. Кояловича, напечатанных им в разных периодических изданиях, мы, конечно, не претендуем на полноту своего списка, который может быть пополнен еще другими статьями, почему-либо не вошедшими в настоящий список. В «Церковном Вестнике», изд. с 1875 г., М.О. Коялович был постоянным деятельным сотрудником до самой своей кончины. В период с 1875 по 1891 г. им были там напечатаны, например, следующие статьи: в 1875 г. – Воссоединение с Православной Церковью холмских униатов (№ 16, 18 и 20), Новые взгляды на православные западнорусские братства (№ 40); в 1876 г. – Новейшие известия о делах в Холмско-Варшавской епархии (№ 17); в 1877 г. – По поводу известия из Праги о принятии Православия Сладковским; в 1879 г. – О почившем архиепископе Василии Лужинском (№ 5), О покойном русском историке С.М. Соловьеве (№ 41), Вопрос о примирении с поляками (№ 48); в 1880 г. – Измена Варлаама Шишацкого, архиепископа Могилевского (№ 24), Куликовская битва и ее значение в истории Русской государственности и Русской Церкви (№ 39), Глумление над русским и православным делом в Западной России (№ 45), Свислочская смута (№ 47 и 48); в 1881 г. – Вероисповедные обращения и совращения в Западной России (№ 12), Виленские раскопки у Пречистенского собора по документам (№ 19), Значение латинского прославления наших славянских апостолов святых Кирилла и Мефодия (№ 36), Как восстает наше русское общество из своего нравственного падения (№ 46, 47, 48 и 50); в 1882 г. – Воспоминание о 19 февраля 1861 г. на лекции по русской истории в Сибирской Духовной Академии (№ 9), Идеальные религиозные требования и русская религиозная действительность (№ 11–13), Прежние взгляды Кулиша на Россию и Польшу, на Православие, Унию и Латинство (№ 21–23), Разъяснение папских замыслов касательно русского народа (№ 27 и 29), Церковные перемены в Галиции и их значение для нас (№ 38 и 39), Состояние православного духовенства на Западной окраине России в связи с некоторыми вопросами, касающимися всего русского духовенства (№ 42–44), Недуги нашего времени и общественное сознание их (№ 50); в 1883 г. – Наши русские исторические знамена веры и народности (№ 8, 9, 11, 13 и 14), Оценка деятельности в Западной России графа М.Н. Муравьева (№ 22), Новое положение латинского духовенства в России (№ 29 и 30), Наша русская общественность и ее воспитательное влияние (№ 37, 38 и 39), Соединение церквей Восточной и Западной в действительной жизни униатов (№ 43, 45, 47 и 50); в. 1885 г. – Современные вопросы русской науки, особенно духовной (№ 10 и 11), По поводу посещения Митрополитом Платоном латинского костела в м. Коростышеве (№ 32), Предстоящее (в 1885 г.) тысячелетие кончины славянского апостола Мефодия (№ 49), в 1885 г. – Еще о праздновании тысячелетия святого Мефодия (№ 5), Латино-польская ловля русского человека в Холмской Руси (№ 18), Папское умиротворение смущенной совести верующего (№ 23); в 1886 г. – Несколько слов об И.С. Аксакове (№ 5), Поездка в Западную Россию (№ 45–52); в 1887 г. – Продолжение описания путешествия (№ 3–6, 8, 10, 11), Современное папство и наше сильное оружие против него в Западной России (№ 38), Польский отзыв о церковнославянском богослужении в костелах Западной России (№ 38), Новые задачи и новые трудности нашему русскому духовенству (№ 40), Естественные ожидания от Папы в дни его юбилея (№ 46), Судьбы русского просвещения и русской религиозной жизни на окраинах России (№ 49 и 50); в 1888 г. – Разгадка современного кризиса в папстве (№ 11), Старое и новое русское понимание Латинства и отношение к нему России (№ 16, 19 и 20), По поводу предстоящего соглашения с Римом (№ 23), Сила влияния нашего равноапостольного Владимира на латинский мир (№№ 36–38); в 1889 г. – К предстоящему пятидесятилетию воссоединения западнорусских униатов 1839 г. (№ 9–13), Заметка М.О. Кояловича об ответе ему П.О. Бобровского по вопросу о воссоединении униатов (№ 19), Историческое значение воссоединения с Православной Церковью западнорусских униатов в 1839 г. и естественные особенности празднования его пятидесятилетия (№ 20–22), Новый вопль из Галиции (№ 33), Новый папский призыв к религиозной вражде (№ 36, 37 и 45), История проектов об учреждении в Вильне Духовной Академии и современная нужда в ней (№ 47–49); в 1890 г. – Заметка по поводу проекта г. Струнникова о новой Академии (№ 1), Проект Православной Духовной Академии в Вильне Митрополита Макария (№ 2), Новые усилия развенчать приснопамятного Митрополита Иосифа Семашку к славе и чести (№ 11–12), Призывал ли император Николай I Иосифа Семашку к Православной вере (№ 21) и др. В «Христианском Чтении» были напечатаны, между прочим, следующие статьи: Замечания об источниках для истории Литовской церковной Унии (1858 г., ч. 2); Разбор сочинения Вердье о начале Католичества в России (1858 г., ч. 1), Об отношениях западнорусских православных к литовско-польским протестантам во времена унии (1860 г., ч. 2), Борьба Униатского митрополита Ипатия Поцея с литовско-русскими православными в 1599–1613 гг., (1860 г., ч. 2), Две критико-библиографические статьи (1861 г., ч. 2), О почившем Митрополите Литовском Иосифе (1868 г., ч. 2, 1869 г., ч. 1), Церковно-исторический памятник из времен Первого раздела Польши с Предисловием М.О. Кояловича (1872 г., ч. 2), Деятельность Георгия Конисского после Первого раздела Польши (1873 г., ч. 1), Три подъема русского народного духа для спасения нашей государственности во времена самозванческих смут (1880 г., ч. 1), Разбор критики К.Н. Бестужева-Рюмина на сочинение М.О. Кояловича «История русского самосознания» (1885 г., ч. 1).14В Журнале Министерства народного просвещения напечатаны, между прочим, следующие статьи: Рецензия по поводу 3-го тома Археографического сборника -документов, относящихся к истории северо-западной Руси (1868 г., ч. 139), О заслугах покойного Митрополита Литовского Иосифа в деле русского образования в Западной России (1868 г., ч. 140), Трехсотлетняя годовщина Люблинской унии (1869 г., ч. 143), Рецензия на статью Трачевского «Польское бескоролевье и румынская неурядица во 2-й половине XVI в.» (1869 г., ч. 146), Рецензия на статью М.И. Смирнова «Ягелло–Яков– Владислав и первое соединение Литвы с Польшей» (1869 г., ч. 146); по поводу Книги кагала – Материалы для изучения еврейского быта и Описание дел, хранящихся в архиве Виленского генерал-губернаторства (1870 г., ч. 152); О разделах Польши (1871 г., ч. 158), Рецензия по поводу издания Каталог древним актовым книгам губерний: Виленской, Гродненской, Минской, Ковенской и проч. (1872 г., ч. 164), Просьба жителей Западной Малороссии о принятии в русское подданство 1773 г. (1872 г., ч. 163), Яков Смогоржевский – полоцкий униатский архиепископ, впоследствии Униатский митрополит (1873 г., ч. 165), Прежние воззрения польского писателя Крашевского на бывшее Литовское княжество, т. е. Западную Россию (1883 г., ч. 225), Рецензия на «Записки» Иосифа Митрополита Литовского (1884 г., ч. 231), Разбор сочинения П.О. Бобровского «Русская греко-униатская церковь в царствование императора Александра I» (1890 г., июнь).15В газете И.С. Аксакова «День» с 1861–1862 гг. напечатаны, например, следующие статьи: в 1861–1862 гг. – Несколько слов по поводу болгарского вопроса – Письмо к редактору (№ 6), Люблинская уния Литвы с Польшей (№ 10–12), Заметки о проекте ксендза-иезуита (№ 20), Своекоштные студенты и вольнослушатели Сибирской Духовной Академии (№ 21), О западно-русских церковных братствах (№ 36–42), Сведения о современном состоянии западнорусских братств (№ 44–45), Известия из Белоруссии (№ 46); в 1863 г. – Письмо к редактору о братствах (№ 3), Давайте книги для западно-русского народа или бросьте все заботы об открытии для него школ (№ 6), Что нужно Западной России? (№ 10), По поводу указа Сенату (31 марта) о даровании амнистии поднявшим оружие против правительства в Западных губерниях (№ 15), Народное движение в Западной России (перепечат. из «Русского Инвалида», № 81), О расселении племен Западного края России (№ 20), Встреча народности Западной России с Русской государственностью и великорусской народностью (№ 23, перепечат. из «Русского Инвалида», № 117), Спор униатов с латинянами – Исторический документ (№ 26), Об отношении русского общества к Западной России (№ 27), Пора собираться домой (№ 28), Три мученические кончины (№ 29), Где наши силы? (№ 31), Верноподданничество поляков (№ 39), Приглашение записываться в церковные братства Западной России (№ 46), О церковных братствах (№ 52); в 1864 г. – О разных недоумениях и странных суждениях по поводу западнорусских братств (№ 8), Несколько слов о графе Д.Н. Блудове: Западной России на память, (№ 9), Лекции по истории Западной России (с № 14 по № 29 включительно), Желают быть русскими и православными (№ 36), Нужны промыслы, нужны ремесла в западнорусском народе (№ 46), О холмских униатах (№ 48), Заметка о материалах для этнографии Царства Польского (№ 50); в 1865 г. – Настало ли время мириться с поляками? (№ 1), Разбор сочинения Д.А. Толстого о Католицизме в России (№ 2, 6 и 18), Новые сведения о почитании нового латинского мученика Андрея Бобола (№ 3), По поводу вновь изданного иезуитом отцом Мартыновым сочинения Якова Суши о жизни и подвигах Иосафата Кунцевича (№ 14), Как устроить нормальное положение в Западной России (№ 20), Ответ газете «Голос» по поводу критики «Лекций по истории Западной России» (№ 44), Разъяснение газете «Голос» (№ 49) и др.16«Русский Инвалид» 1863 года (№ 91, 117). См. в предыдущем примечании.17В «Гражданине» 1872 г. помещены, например, следующие статьи: Исторические письма – Дотатарская Русь (№ 1, 3, 6, 13, 14, 18), По поводу столетия со времени первого раздела Польши (№ 18), Новая политика польской эмиграции (№ 23), Старокатоличество в польском мире (№ 25 и 27) и др.18В «Правде» за 1888–1889 гг. М.О. Коялович напечатал множество статей, из которых мы укажем, например, следующие: в 1888 г. – К Западной России – статьи по еврейскому вопросу (№ 2, 36), Русские историки провинились – по поводу исследования иезуита Пирлинга о браке Иоанна III с Софиею Палеолог (№ 3–8), О XIV томе Актов Виленской Археографической комиссии (№ 9–10), Чего хочет от нас Западная Европа (№ 22), Об изд. П.Н. Батюшкова «Волынь» (№ 23–24), Владимировы дни (№ 28), В защиту славянофилов (№ 29–31), Об «Истории Польши» М. Бобржинского в русском переводе (№ 32–33, № 40–48); в 1889 г. – Новогодние заметки (№ 1), Русский народ, его инородцы и наплыв иноземцев (№ 5–9), К пятидесятилетию воссоединения западнорусских униатов 1839 года (№ 12) и мн. др.19Несколько статей напечатано в «Новом Времени», например: Новые явления в русско-польском вопросе (1880. – № 1725 и 1755) и мн. др.20См. примечание 2.21Это приглашение было сделано в письме от 13 сентября 1861 г. Ввиду важности и общего интереса этого письма для характеристики того литературного направления, с которым приходилось теперь ближе стать покойному М.О. Кояловичу, мы позволим себе привести в целом письмо И.С. Аксакова: «Милостивый государь Михаил Иосифович, В.И. Ламанский подал мне приятную надежду иметь вас сотрудником. Не будучи знаком с вами лично, хотя и коротко знаком с вашими сочинениями, я не решался обратиться к вам прямо с предложением принять участие в моем издании, тем более, что настоящая программа моя, где объяснялось направление газеты, осталась не напечатанною. Тем более рад я обязательному посредничеству Ламанского, давшему мне возможность стать с вами в прямые отношения. Я нисколько не намерен стеснять вас в выборе предмета, но желаю, однако же, откровенно объяснить, какой именно помощи жду я от вас в настоящую минуту, или, вернее, какой именно темный вопрос требует если не разрешения, то освещения от ваших знаний и дарований.Для нас теперь всего важнее вопрос Польский, и именно о границах польских. Я уже давно, года три тому назад, хотел поднять этот вопрос в литературе, с тем, чтобы полюбовно размежеваться с поляками (в области литературы), но тогда мне это не удалось. Думаю, что теперь удастся. Отношение Литвы и Белоруссии к Польше может быть настоящим образом определено только с помощью исторических, статистических и этнографических данных. Русская так называемая образованная публика отличается совершенным невежеством во всем, что не заключается в учебниках исторических Вебера или в географии Бальби и Риттера, следовательно, во всем, что касается истории и географии Польши, Литвы, Белой и Червонной Руси и всех славянских племен. А как моя газета со всею искренностью, серьезностью и строгостью убеждения посвящена делу нашего народного самосознания, то содействие таких людей, как вы, для нее драгоценно. Вы, может быть, по слухам, составили себе ложное понятие о моем патриотизме и о славянофильстве вообще. Смею вас уверить, что мы умеем сочетать любовь и веру в народ русский со строгим и беспристрастным судом над древней и современной Русью и способны глядеть в лицо истины без страха, а потому в этом отношении вам нечего опасаться».22Не разумеется ли здесь начало тех статей («Люблинская уния Литвы с Польшей»), которые помещались в газете «День» (1861–1862 гг.) не с № 7, как обещал И.С. Аксаков в своем письме, а с № 10?23См. примечание 15.24Не разумеется ли здесь критическая статья, напечатанная в № 1 «Дня» (за 15 октября 1861 г.) под заглавием «Киевская комиссия дня издания древних грамот и Актов Юго-Западной России и польские патриоты. Немецко-австрийские тенденции»?25Дневник Люблинского сейма 1569 г.26По поводу указа Сенату (31 марта) о даровании амнистии поднявшим. оружие против правительства в Западных губерниях. – День. – 1863. – 15 апреля. – № 15.27Сохранившаяся переписка обнимает главным образом период времени с 1861 по 1865 г. Сохранилось, впрочем, одно письмо от 1884 г., в котором И.С. Аксаков благодарит за присланную ему в дар М О. Кояловичем книгу «История русского самосознания» («это – превосходнейший и крайне полезный труд» – писал И.С. Аксаков) и сообщает о своем намерении приостановить на время издание газеты «Русь», а потом возобновить ее в «преображенном и усиленном виде» (т.е. в виде еженедельного издания). Последнее письмо (из имеющихся у меня, по крайней мере, в руках) И.С. Аксакова к М.О. Кояловичу написано 15 апреля 1885 г. (из Ялты) по поводу совершившегося чествования тысячелетия со времени блаженной кончины святого Мефодия 6 апреля 1885 г., причем И.С. Аксаков писал М.О. Кояловичу: «Читаю всё ваши речи, и всегда читаю их с искренним удовольствием и умилением: так неослабно горит ваше священное пламя любви к Руси и к Родине; никакие личные несчастья и испытания, никакие недуги и жестокие удары судьбы не ослабили вашей энергии».28Речь эта произнесена была в общем собрании членов Санкт-Петербургского Отдела Московского Славянского Благотворительного Комитета 28 марта 1876 г. (см. выше примечание), напечатана и в брошюре «В память Юрия Федоровича Самарина. Речи, произнесенные в Петербурге и в Москве по поводу его кончины». – СПб.: Издание Славянского Общества, 1876.29Речь эта напечатана также и отдельной брошюрой (28 с). – Сибирь, 1883.30См. примечание 2.31См. примечание 2.32Апелляция к папе Льву XIII русского униатского священника местечка Сталат (Львовской митрополии в Галиции) Иоанна Наумовича против Великого отлучения его от Церкви по обвинению в схизме (в переводе с латинского подлинника), 1883 г. Ср. выше, примечание 1.33В деле духовного объединения Славян М.О. Коялович возлагал твердые упования на наше духовенство, ссылаясь, например, на его незабвенные пастырские заслуги и дела христианской любви во время прошлой русско-турецкой войны. Говоря о значении Православия, «того великого живительного славянского начала, которое так высоко подняло дух нашего народа в настоящие времена» (т. е. во время русско-турецкой войны), М.О. Коялович писал: «Нельзя при этом не указать как на великое знамение времени на то положение, какое занимает наше духовенство в деле... объединения всех Славян. Когда у нас началось народное движение на помощь южным Славянам, то наше духовенство поняло своим историческим чувством, подобно народу, своим разумением действительного пастырства, что настало великое время православной славянской деятельности, и, никем не понуждаемое, заговорило о милосердии и любви к ближнему. Все уже теперь знают, что религиозная сторона сильнее всего в отношениях нашего народа к южным Славянам: кто же теперь может сказать, что наше духовенство не поняло своего дела? Оно, очевидно, поняло его лучше других, а со временем, может быть, откроется, что его понимание привлечет к нам и западных Славян». См.: Церковный Вестник. – 1877. – № 4.34Текст выделен автором.35Церковный Вестник. – 1877. – № 4.36См. выше, примечания 2, 18.37Текст выделен автором.38Так, например, в русском естествознании любопытным предметом изучения могло бы быть постоянное стремление его заходить в область предметов, стоящих вне пределов естествознания. В этом сказывается и чисто русская несдержанность, и в то же время чисто русская потребность цельного миросозерцания. Точно так же в истории русской математики могли бы быть предметом любопытного исследования четвертое и даже больше четвертого измерения. Наконец, могло бы быть еще более любопытным исследование теории нашего русского спиритизма в связи с теориями указанных наук и разного рода явлениями нашей русской жизни.39Так, например, много лет находится у меня загадочная книга Иванова о хронографах, и много раз я в нее вчитывался; но только недавно уяснил себе, что главная особенность этой книги – не только не хронографы, о которых он больше всего говорит, а разбор научности Байера и Шлецера и программа тех вопросов по русской истории, которые у нас запущены благодаря этим ученым немцам.40В конце XV века у нас был случай, что даже древнейшая хронологическая дата подверглась чисто субъективной критике. Когда пришлось решать, будет ли Кончина мира с окончанием семи тысяч лет от Сотворения мира, что падало на 1492 год, то даже Иосиф Волоколамский, как бы с трудом расставаясь с укоренившимся мнением, обращал внимание на то, что есть разные счисления годов от Сотворения мира.Источник: История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям / Михаил Коялович. - Москва: Ин-т русской цивилизации, 2011. - 682, [2] с. (Русская цивилизация).