Французский ученый, профессор Коллеж де Франс Филипп Агийон только что был удостоен Нобелевской премии по экономике 2025 года вместе с американо-израильтянином Джоэлем Мокиром и канадцем Питером Хауиттом за их работу о влиянии новых технологий на экономический рост. По этому случаю мы повторно размещаем интервью, которое Филипп Агийон дал газете Le Monde и которое было опубликовано 10 октября 2025 года. ИноСМИ теперь в MAX! Подписывайтесь на главное международное >>> Филипп Агийон — французский экономист, родился в 1956 году. Он является специалистом по вопросам экономического роста и инноваций. Будучи профессором Коллеж де Франс, INSEAD и Лондонской школы экономики, он разработал теорию шумпетерианского роста. Его исследования подчеркивают важность конкуренции, а также инвестиций в образование и экологический переход. Запад "блеснул" логикой: Путин проигрывает на Украине, поэтому завоюет НАТО — Как вы сегодня определяете экономическую мощь? — Экономическая мощь опирается на несколько элементов, включая валюту, способность занимать средства у остального мира, вес в мировой торговле... Но, на мой взгляд, сегодня как никогда ключевым фактором является технологическое лидерство. Если американская экономика так сильна, то это потому, что Соединенные Штаты являются самой инновационной страной. Они доминируют над другими странами в области прорывных инноваций и в высокотехнологичных секторах: цифровые технологии, искусственный интеллект (ИИ), биотехнологии. Это позволяет им контролировать цепочки создания стоимости, утверждать свою торговую мощь и обеспечивать верховенство доллара, привлекая иностранные сбережения для финансирования своего долга. Если все готовы одалживать им деньги — это их знаменитая "чрезмерная привилегия" — то в значительной степени потому, что именно в этой стране сбережения наиболее эффективно направляются в инновации. В XIX веке и вплоть до 1920-х годов, когда Великобритания была мировым технологическим лидером, именно британский фунт стерлингов доминировал в мире. Отсюда и настоятельная необходимость для Франции и Европы остановить свое технологическое отставание от Соединенных Штатов, чтобы вернуть себе место в сообществе ведущих держав. — Упадок европейской и французской мощи — это структурное явление или все же можно надеяться на возрождение? — Это фундаментальный вопрос, на который пытается ответить доклад Драги о конкурентоспособности Европы. Европейский союз (ЕС) — это рынок с населением 447 миллионов человек, который составляет 21,7% мирового валового внутреннего продукта (ВВП), занимая второе место после Соединенных Штатов (24,3%) и опережая Китай (15%). Однако ВВП на душу населения во Франции и в Европейском союзе снижается по сравнению с США и Китаем. И это происходит, несмотря на наши неоспоримые преимущества: наши математики, инженеры и IT-специалисты — одни из лучших в мире. Кроме того, мы сохраняем лидерство в таких областях, как авиастроение, ядерная энергетика и предметы роскоши. Наконец, Франция сыграла основополагающую роль в развитии искусственного интеллекта (ИИ), во многом благодаря таким выдающимся ученым, как Ян Лекун. Так что мы вовсе не обречены на упадок! — Почему же, несмотря на все эти преимущества, Франция находится в упадке? — В период "славного тридцатилетия" Франция переживала быстрый экономический рост, но в значительной степени это был рост за счет имитации и догоняющего технологического развития. Благодаря плану Маршалла и эффективно работавшим в то время образовательным системам нам удалось восстановить наш запас физического капитала, в значительной степени разрушенный во время войны, и импортировать из США вторую технологическую революцию, связанную с электричеством. Но в итоге мы исчерпали ресурсы для догоняющего развития как раз в тот момент, когда в Соединенных Штатах происходили революции в области ИКТ (информационно-коммуникационных технологий) и биотехнологий. Проблема в том, что мы не сумели извлечь выгоду из этих революций, в основном из-за институциональной косности, которая помешала нам перейти от роста за счет имитации к росту за счет прорывных инноваций. Именно этому и посвящен доклад Драги. — Часть работодателей также возлагает вину на 35-часовую рабочую неделю. Имеет ли она какое-либо влияние, в частности на процесс деиндустриализации? — Я не склонен объяснять все проблемы исключительно введением 35-часовой рабочей недели, хотя ее последствия были явно негативными в сфере госуслуг, и в первую очередь в больницах. В промышленном секторе большинство предприятий сумели к ней приспособиться. Я скорее согласен с диагнозом, поставленным Марио Драги: проблема в кумулятивном эффекте от чрезмерного госрегулирования на рынке товаров и услуг — нормативные акты отдельных стран — членов ЕС накладываются на общеевропейские нормы. К этому добавляются: неразвитость финансовой экосистемы (нехватка венчурного капитала, слабое участие пенсионных фондов, недостаточное использование секьюритизации) для финансирования инновационных стартапов на всех этапах их роста, а также неэффективная государственная поддержка инноваций — плохо выстроенная, нецелевая и зачастую не подвергающаяся адекватной оценке. — В чем заключается риск того, что выбор в пользу сферы услуг в ущерб промышленности может, как иногда говорят, ослабить экономическую мощь страны? Ведь американские банки, киноиндустрия и компании GAFAM (Google, Apple, Facebook*, Amazon, Microsoft) тоже относятся к сектору услуг? — Развитие сферы услуг само по себе не является чем-то плохим. Именно на них будет все больше ориентирован спрос в будущем. Кроме того, они меньше загрязняют окружающую среду, чем промышленность. Но все дело в пропорциях. Промышленность структурирует территории, что не характерно для сферы услуг. Во Франции целые регионы пришли в упадок из-за исчезновения промышленных предприятий. Более того, деиндустриализация ведет к потере контроля над глобальными производственными цепочками, что ставит страну в уязвимое положение на торговых переговорах и повышает уязвимость потребителей и компаний в периоды кризисов. Мы видели это во время COVID-19, когда стало очевидно, что нам не хватает масок, аппаратов ИВЛ и действующих веществ для производства основных лекарственных средств. Отказ от целых отраслей промышленности ведет к потере экспертизы и навыков. Например, решение прекратить инвестировать в атомную энергетику привело к потере ценных компетенций в этой сфере, что поставило нас в затруднительное положение, когда потребовалось помочь финнам в строительстве новой АЭС. — Долгое время Франция развивала своих "национальных чемпионов" в стратегических секторах (энергетика, транспорт, оборона) и в индустрии роскоши. Замедляет ли эта модель сейчас инновации и гибкость? — В отраслях с высокими постоянными издержками можно понять логику создания национальных чемпионов. В Европе сложно иметь больше одного предприятия, подобного Airbus. Постоянные издержки, а также соображения безопасности объясняют и низкий уровень конкуренции в сфере ядерной энергетики. В некоторых высокотехнологичных секторах также может быть желательно способствовать появлению "чемпионов" по стратегическим соображениям — я имею в виду государственную поддержку компании Mistral AI в области искусственного интеллекта. Что касается меня лично, то я не сторонник того, чтобы правительства выбирали национальных чемпионов. Действительно, политики и чиновники — не самые подходящие люди для отбора перспективных компаний, и существует риск искажения конкуренции. Я гораздо больше предпочитаю систему ARPA (Advanced Research Projects Agency – Управление перспективных исследовательских проектов). ARPA — это форма промышленной политики, которая поощряет конкуренцию. Правительство определяет приоритетные сектора — оборонный, здравоохранение, энергетика — в которых необходимо активное и скоординированное участие игроков и ресурсов для достижения стратегической цели. Затем государственные средства выделяются руководителям проектов из научной среды или промышленности. Эти руководители получают полную свободу привлекать конкурирующие компании или лаборатории для выполнения поставленной задачи. Например, в Соединенных Штатах именно конкуренция между несколькими лабораториями, стимулированная федеральным финансированием через BARDA (аналог ARPA для биотехнологий), позволила наладить крупномасштабное производство мРНК-вакцин против COVID-19. Следует отметить, что французская модель "национальных чемпионов" не показала себя более эффективной, чем немецкая или итальянская модель, опирающаяся на малые и средние предприятия (МСП), которые сотрудничают для завоевания экспортных рынков. Эти страны смогли сохранить свою промышленную структуру лучше, чем мы. Не в последнюю очередь это связано с тем, что МСП в меньшей степени подвержены регуляторным ограничениям и бюрократическим проволочкам. — Является ли Европейский союз фактором усиления или, наоборот, ограничением экономической мощи Франции? — До сих пор Европейский союз (ЕС) скорее мешал развитию: ограничение дефицита госбюджета до 3% от ВВП, установленное Маастрихтским договором, и политика в области конкуренции, которая препятствовала любой промышленной политике. Основатели Евросоюза превратили его в нормативного гиганта и бюджетного карлика. Но он может стать катализатором. Особенно с тех пор, как Германия изменила свою стратегию, объявив о намерении увеличить государственные инвестиции. Чтобы стать настоящей экономической державой, Европа должна встать на путь, указанный Марио Драги. Она должна завершить формирование единого рынка, чтобы стимулировать конкуренцию и расширить рынок сбыта для новых инновационных продуктов; ей необходимо создать финансовую экосистему, которая направляла бы сбережения в инновации, подобно Швеции, которой удалось создать пенсионные фонды и мобилизовать сбережения для финансирования рисковых проектов, не переходя при этом на накопительную пенсионную систему. Кроме того, необходимо развивать создание лабораторий передового опыта (LabEx), чье влияние на прорывные инновации уже доказано. — Следует ли проводить промышленную политику на национальном уровне или на уровне всего Европейского союза? — Я не считаю, что мы можем эффективно действовать напрямую в составе всех 27 стран. Но я выступаю за создание "коалиций желающих", за "коалиции доброй воли". Например, можно представить проекты, которые предусматривали бы создание организаций по типу ARPA в сфере здравоохранения, энергетического перехода или искусственного интеллекта и которые первоначально объединили бы Францию, Германию и Великобританию, а также любую другую страну, пожелавшую присоединиться к этой группе. Такие проекты, как Airbus или ЦЕРН, доказали, что европейцы способны на подобные инициативы. — Что должна сделать Франция, чтобы сохранить статус экономической державы? — Прежде всего, она должна инвестировать в систему образования. Во Франции потенциал многих Альбертов Эйнштейнов и Марий Кюри остается нераскрытым — речь идет об одаренных детях, которые не получили доступа к знаниям, необходимым, чтобы стать инноваторами. Качественная система образования — это краеугольный камень любой серьезной инновационной политики. Для этого нужны хорошо подготовленные и достойно оплачиваемые преподаватели, организация выполнения домашних заданий в школе и индивидуальный подход к каждому ученику. Кроме того, Франции необходимо более эффективно направлять свои значительные сбережения в рисковые проекты. Например, налоговый кредит на исследования, возможно, помог избежать переноса производств за рубеж, но он не способствовал ни прорывным инновациям, ни крупномасштабному развитию высокотехнологичных отраслей. Мы по-прежнему застряли на уровне средних технологий и постепенных улучшений. — Европейская социальная модель — это ограничение экономической мощи или, напротив, инструмент ее укрепления, поскольку она повышает устойчивость обществ и их привлекательность? — На самом деле, мы можем одновременно улучшать нашу социальную модель и становиться более инновационными. Например, инвестируя в образование, мы подготовим больше новаторов и наше общество станет более инклюзивным. С тех пор как Дональд Трамп оказался в Белом доме, у Европы появился шанс привлечь таланты и инвестиции. Именно она теперь олицетворяет демократию и свободу. Кроме того, Европа несет в себе социальный идеал и твердую приверженность защите окружающей среды. Эти три преимущества наделяют ее значительной "мягкой силой". Нам, европейцам, остается лишь в полной мере этим воспользоваться. * Деятельность компании Meta (соцсети Facebook и Instagram) запрещена в России как экстремистская