Беседа с геополитическим аналитиком Бернхардом Зейрингером о просчетах Европы в промышленной политике, возвращении Трампа, долгосрочной стратегии Китая и конце западных иллюзий. "Трамп, Маск, принц Эндрю": любовница Эпштейна спалила еще сто звездных участников педофильских вечеринок Бернхард Зайрингер, стратегический консультант AFUSS Consulting и научный сотрудник Австрийского института европейской политики и политики безопасности (AIES). Геополитический аналитик, признанный эксперт в области международной промышленной политики, в интервью рассказывает о геополитическом слогане 2025 года, пределах европейской климатической политики, иллюзиях технологического суверенитета и многослойных взаимосвязях между Россией и Китаем. Он призывает к трезвому анализу слабых сторон Европы и к трансатлантическому наступлению в области технологий. Berliner Zeitung: Г-н Зайрингер, какой геополитический термин вы выбрали словом 2025 года? Бернхард Зайрингер: "Пик зеленого". Я убежден, что мы достигли пика климатической политики, которая в первую очередь ложится бременем на промышленность и граждан, в то время как ее реальный эффект для климата остается все более незначительным. Эта политика упирается в физические, экономические и политические пределы. Даже если это еще не отражено в текущих аналитических докладах Всемирного экономического форума или крупных консалтинговых компаний, я считаю, что мы находимся в переломном моменте. Представление о том, что можно перестроить целые промышленные системы с помощью регулирования, игнорируя геостратегическую логику, оказалось иллюзией. Вы считаете, что Европа находится в особой опасности? Да. В Европе, особенно в Германии, слишком долго полагались на то, что промышленность будет проходить трансформацию при поддержке государства, не задумываясь о том, что это на самом деле означает. Считалось, что можно просто отказаться от двигателя внутреннего сгорания и без проблем перейти на китайские электромобили, не поставив себя в геополитически невыгодное положение. Ставили на регулирование — сначала принимали законы, а потом думали о последствиях. Это было промышленно-политическое харакири, которое в Китае, вероятно, встретили с улыбкой. Ведь в Пекине едва ли смогли бы лучше спланировать такой ход событий. Что это означает для европейской промышленной политики? Это шок от реальности. Многие ожидали, что в какой-то момент появится козырь, который решит все проблемы — технологическое чудо или геополитический поворот. Но никакого козыря нет. Европа пожертвовала ключевой технологией промышленной политики — двигателем внутреннего сгорания — не создав достаточных альтернатив. Теперь они проснулись и поняли: конкуренция не нейтральна. Геополитическое пространство — это поле конфликта за ресурсы, технологии, власть. Нельзя просто пожелать себе процветающего промышленного будущего. Тем не менее, ЕС продолжает преследовать идею технологического суверенитета, например, в производстве полупроводников. Насколько это реально? Цели Еврокомиссии в области полупроводников — 20% собственного производства к 2030 году — просто иллюзорны. Технологии, на которые делается ставка, например, производство на уровне 2–5 нанометров, в Европе вообще не нужны и в любом случае должны быть перенесены в Азию для окончательной сборки. Европейские мощности по окончательной сборке микросхем фактически отсутствуют. Напротив, Европа даже рискует потерять долю рынка в тех областях, где она сильна, например, в производстве силовых полупроводников для электромобилей, потому что Китай систематически стремится вытеснить ее с рынка. Это не прихоть партийного руководства, это глубоко укоренилось в промышленной политике Китая, по крайней мере, с момента принятия китайским правительством в 2015 году программы промышленной политики "Сделано в Китае 2025", направленной на превращение Китая в ведущую высокотехнологичную страну и систематическое сокращение зависимости от иностранных технологий. Есть ли у Европы еще какой-либо стратегически приемлемый путь? Единственный реалистичный вариант — это трансатлантический технологический пакт. Европа и США должны объединить свои усилия, если они хотят сохранить конкурентоспособность по отношению к Китаю. Золотая середина — ни Китай, ни США — уже давно не является вариантом. Это решение было принято не в Брюсселе, а в Пекине. "Сделано в Китае 2025" на самом деле было объявлением войны Западу — экономической, технологической, геополитической. С января Дональд Трамп снова в Белом доме. По прошествии почти шести месяцев последствия для трансатлантических отношений кажутся драматическими. Пока что развитие событий вполне предсказуемо. Трамп остается верен себе: он выдвигает жесткие требования, угрожает ввести штрафные пошлины, блокирует отдельные многосторонние процессы, но, на мой взгляд, за этим не стоит принципиальный отказ от Запада, а скорее прагматичный расчет. Он оказывает давление на Европу, чтобы добиться более выгодных сделок, а не для того, чтобы развалить НАТО. В области внешней политики он продолжает линию своего первого президентского срока: жесткая позиция в отношении Китая не только сохранилась, но даже усилилась. Трамп использует прежде всего двусторонние рычаги — это неудобно для европейцев, но заставляет их наконец повзрослеть в геополитическом плане. Трамп уже пригрозил ввести новые штрафные пошлины на продукцию европейской промышленности. Не грозит ли нам трансатлантическая торговая война? Я бы не стал драматизировать. Трамп всегда угрожает — это часть его тактики ведения переговоров. Я думаю, что "30-процентная пошлина с 1 августа", которая сейчас обсуждается, будет действовать по аналогичной схеме. В Белом доме поняли, что угрозы введением пошлин подходят для средств массовой информации. Здесь каждый, вплоть до последнего руководителя филиала провинциального банка и задворного политика, может выражать свое возмущение. Торговая политика сама по себе очень сложна. В первую очередь это меры перед введением пошлин, которые применяет Китай, и которые экономисты в основном игнорируют, поскольку сосредоточены на самих пошлинах. На самом деле конфликты уже давно разворачиваются в сфере промышленной поддержки, субсидий, доступа к важным сырьевым ресурсам. В последние годы Китай систематически оказывал давление на Запад в этих областях. Внимание Трампа к Гренландии и проходам в Северном Ледовитом океане было не причудой, а абсолютно оправданным с геополитической точки зрения: именно там будет решаться, кто в перспективе получит доступ к стратегическим ресурсам и новым морским путям. Это вопрос, который Европа до сих пор пугающе недооценивает. Трамп неоднократно заявлял, что положит конец конфликту на Украине в течение 24 часов. На данный момент ничего подобного не наблюдается. Владимир Путин решительно придерживается тактики затягивания и изматывания. Как это можно объяснить? С самого начала эта риторика о 24 часах была нереалистичной. Конфликт на Украине не может быть разрешен символическим рукопожатием. Трамп по-прежнему ищет решение, которое он сможет преподнести как личный успех, но даже для него нет простых рычагов влияния. Путин придерживается своих максимальных требований. В целом все — и Россия, и Украина, и европейцы — преследуют свои собственные цели. Кроме того, США не заинтересованы в Украине, они стремятся к более крупной геополитической игре: вовлечение России в борьбу с Китаем, ослабление российско-китайского сближения и укрепление трансатлантических зон влияния. Изменилось ли с 2017 года отношение Трампа к НАТО? Возможно, в нюансах. Трамп по-прежнему скептически относится к НАТО как к коллективной институции — его внимание сосредоточено на двусторонних соглашениях. Но в первые месяцы своего второго срока он дал понять, что не намерен активно разрушать НАТО. Он хочет пересмотреть распределение нагрузки, увеличить вклад Европы — все это мы знаем по его первому сроку. Решающий вопрос заключается в том, воспользуется ли Европа на этот раз шансом взять на себя стратегическую ответственность или снова впадет в шоковое оцепенение и будет надеяться, что все уладится само собой. Чего хочет Китай в украинском конфликте? Китай преследует множество интересов: с одной стороны, Пекин хочет предотвратить интеграцию Украины в западный мир — до начала боевых действий с Украиной были тесно связаны слишком многие интересы в области военных технологий и экономики. С другой стороны, ни поражение, ни победа России нежелательны для Китая. Это уменьшило бы зависимость Москвы от Пекина. Китай во многом выигрывает от этого изнурительного конфликта: Россия ослаблена экономически, зависима технологически и вынуждена открываться для китайского рынка. В то же время Китай позиционирует себя как потенциальный партнер по восстановлению Украины — это тоже часть долгосрочной стратегии по приближению к рынку ЕС за счет производственных мощностей на Украине. Насколько прочно партнерство между Китаем и Россией? Это союз по интересам с асимметричными преимуществами для Китая. В Москве очень хорошо знают, что Китай не является надежным партнером. Китай регулярно напоминает, что территории на Дальнем Востоке России исторически считаются китайскими. Отношения между странами характеризуются взаимным недоверием и оппортунизмом. Россия поставляет энергоносители, Китай использует слабость Кремля — но это не любовная история. Попытки обойти SWIFT с помощью цифрового юаня также имеют ограниченный успех. Большая идея дедолларизации мировой торговли в настоящее время нереалистична. Но разве Китай и Россия не разделяют хотя бы цель ослабить глобальное влияние США? Да, цель схожа, но представления о мировом порядке различаются. Россия следует классической модели многополярного порядка с сильными национальными государствами. Китай, напротив, стремится к поствестфальской модели — цивилизационному порядку, в центре которого находится Китай. Концепция "общности судьбы человечества", продвигаемая Си Цзиньпином, нацелена на порядок, в котором международные организации систематически продвигают интересы Китая. Влияние Китая на Организацию Объединенных Наций, например, через целенаправленные назначения в органы ООН, является здесь стратегическим инструментом. Эта модель находит отклик во многих странах глобального Юга, в том числе потому, что она ставит под сомнение западные концепции универсальных прав человека и демократических стандартов.