Добавлен труд Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 36–52

Read post on feeds.feedburner.com

Источник epub pdf Оригинал: 21МбСодержание№ 36. Сентября 4-гоПопов Г. Участие духовенства в материальном обеспечении учащихся в духовно-учебных заведениях // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 36. С. 1–11.Кактынь А. Приготовление к пастырскому служению в католичестве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 36. С. 11–20.Вопиющие недочёты нашего церковного хозяйства // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 36. С. 21–28.№ 37. Сентября 4-гоН. Гр., свящ. Мир с Японией // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 37. С. 29–32.Сельская община и её значение в церковно-приходской жизни // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 37. С. 32–42.Кактынь А. Приготовление к пастырскому служению в католичестве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 37. С. 42–51.Вопиющие недочёты нашего церковного хозяйства // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 37. С. 51–62.Воззвание // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 37. С. 62.№ 38. Сентября 18-гоПальмов Н. К вопросу о положении престарелых священников // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 38. С. 63–77.Максаков Ан. Вечный мир // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 38. С. 77–85.Приготовление к пастырскому служению в католичестве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 38. С. 85–94.№ 39. Сентября 25-гоН. Гр., свящ. Чья вина? // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 39. С. 95–100.С. А. В. Необычный писатель и странная книга // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 39. С. 100–105.Кактынь А. Приготовление к пастырскому служению в католичестве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 39. С. 105–114.К вопросу о возрождении прихода // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 39. С. 115–120.№ 40. Октября 2-гоПальмов Н. Несколько слов об „Инструкции Благочинному приходских церквей“ // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 40. С. 121–129.С. А. В. Необычный писатель и странная книга // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 40. С. 129–139.Кактынь А. Приготовление к пастырскому служению в католичестве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 40. С. 140–144.Окружные пастырские собрания // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 40. С. 144–150.№ 41. Октября 9-гоМ. Гн. Государственная дума // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 41. С. 151–158.Максаков Ан. Вечный мир // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 41. С. 158–170.А. Тр. К вопросу о предполагаемой реформе духовных семинарий // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 41. С. 171–180.№ 42. Октября 16-гоПестряков В., свящ. О мерах к лучшей постановке церковного пения в сельских храмах // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 42. С. 181–185.Пальмов Н. Несколько слов об „Инструкции Благочинному приходских церквей“ // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 42. С. 185–192.Кактынь А. Приготовление к пастырскому служению в католичестве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 42. С. 193–198.К реформе нашего епархиального управления // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 42. С. 199–204.№ 43. Октября 23-гоЦерковные общины сестёр милосердия // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 43. С. 205–211.Кактынь А. Приготовление к пастырскому служению в католичестве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 43. С. 212–226.Васильев М. О произношении проповедей с церковной кафедры // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 43. С. 226–231.Пестряков В., священник. Выдача метрических выписей // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 43. С. 231–234.О церковном чтении и пении в школе // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 43. С. 234–236.№ 44. Октября 30-гоНовая жизнь // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 44. С. 237–241.Кактынь А. Приготовление к пастырскому служению в протестантстве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 44. С. 242–247.Пальмов Н. Интересный документ // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 44. С. 247–254.N. Эстетическая сторона в православном богослужении и её значение // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 44. С. 254–260.№ 45. Ноября 6-гоП-в Н. Замечательный юбилей // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 45. С. 261–264.Н. Гр., свящ. Пастырские союзы и собрания // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 45. С. 264–269.Кактынь А. Приготовление к пастырскому служению в протестантстве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 45. С. 270–276.С. В. Д. Бегство семинаристов из духовного ведомства // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 45. С. 277–280.К вопросу о благочинных // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 45. С. 280–282.Объявление // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 45. С. 283–284.№ 46. Ноября 13-гоБулгаков А., проф. О свободе человека христианина // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 46. С. 285–293.Кактынь А. Приготовление к пастырскому служению в протестантстве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 46. С. 293–302.Рыб. Из религиозной жизни Запада // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 46. С. 302–308.№ 47. Ноября 20-гоМ. Гн. Царство божие внутри вас // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 47. С. 309–321.Кактынь А. Приготовление к пастырскому служению в протестантстве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 47. С. 321–327.Рыб. Из религиозной жизни Запада // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 47. С. 327–332.№ 48. Ноября 27-гоЕпископ Феодосий. В единении сила // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 48. С. 333–345.Кактынь А. Приготовление к пастырскому служению в протестантстве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 48. С. 345–349.П. К. Современные события и школа народная // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 48. С. 349–356.№ 49. Декабря 4-гоМ. Гн. Участие православного духовенства в выборах членов Государственной Думы // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 49. С. 357–367.Епископ Феодосий. В единении сила // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 49. С. 367–373.Кактынь А. Приготовление к пастырскому служению в протестантстве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 49. С. 373–378.От редакции // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 49. С. 378–380.№ 50. Декабря 11-гоПестряков В., свящ.Товарищеский суд чести в среде духовенства // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 50. С. 381–388.М. Гн. Участие православного духовенства в выборах членов Государственной Думы // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 50. С. 388–400.Кактынь А. Приготовление к пастырскому служению в протестантстве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 50. С. 401–405.От редакции // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 50. С. 406–407.Запасные священники // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 50. С. 407–408.№ 51. Декабря 18-гоЕпископ Феодосий. Клерикально ли наше духовенство? // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 51. С. 409–419.Волнин А. По поводу двух фельетонов „Нового времени“ о нашем церковном отщепенстве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 51. С. 419–429.Рыбинский Б., проф. Из религиозной жизни Запада // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 51. С. 429–433.От Редакции // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 51. С. 434–436.№ 52. Декабря 25-гоОт редакции // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 52. С. 437–439.М. Гн. К пастырям // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 52. С. 439–450.Епископ Феодосий. Клерикально ли наше духовенство? // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 52. С. 450–458.Волнин А. По поводу двух фельетонов „Нового Времени“ о нашем церковном отщепенстве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 52. С. 459–469.Из религиозной жизни Запада // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 52. С. 470–478.Объявление // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 52. С. 479–480.№ 36. Сентября 4-гоПопов Г. Участие духовенства в материальном обеспечении учащихся в духовно-учебных заведениях // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 36. С. 1–11.Вопрос о необеспеченности лиц, служащих по духовно-учебному ведомству, является своего рода гордиевым узлом, разрубить который, при современных условиях, почти нет никакой возможности. Хотя этот вопрос неоднократно занимал нашу духовную литературу, тем не менее возвращение к нему является необходимым уже по самой жгучести и жизненности его.Если настоящие политические и гражданские затруднения нашего отечества, отражаясь и на течении духовно-учебной жизни, делают указанный вопрос для высшей духовной власти трудноразрешимым, то, думаем, само духовенство обязано хотя временно облегчить необеспеченность лиц, посвящающих свой труд воспитанию его детей. В настоящее время приходится убеждаться, что люди с высшим образованием часто живут в худших материальных условиях, чем даже сельское духовенство. В южных епархиях кое-где ещё существуют местные прибавки из епархиальных сумм к казённому жалованью. Но эти прибавки, при условиях дороговизны жизни в сильно-культурных южных городах, не значительны сравнительно с потребностями образованного человека. Об этом говорит недавно вышедшая брошюра преподавателя Екатеринославской семинарии П. Левитова: „Необеспеченность преподавателей семинарии“. Екатеринославская епархия, как известно, отличается особенным богатством, так как на обширном пространстве её разбросана масса заводов, фабрик, экономии и различных культурных ассоциаций. Что̀ же, поэтому, придётся сказать о семинариях в центральной России? Для примера можно сделать такую справку: „в Рязанском епархиальном женском училище преподаватели, исключительно состоящие на службе, получают по 50 р. за годовой урок – в пределах 12, во вторые 2 года – по 60 рублей и по истечении четырёх лет – по 75 руб.; а за каждый урок сверх 12-и получают по 40 рублей в год“1. Немудрено, поэтому, если некоторые знакомые нам преподаватели семинарии и духовных училищ решительно не имеют возможности жить семейной жизнью. – Что же касается остальных служащих – воспитателей, надзирателей, классных дам, фельдшериц, фельдшеров, которые нередко посвящают духовной школе всю свою жизнь и здоровье, то здесь о необеспеченности и говорить нечего, – потому что она ещё более естественна при небольших окладах жалованья.И тем не менее, тяжёлого экономического положения служащих по духовно-учебному ведомству духовенство в некоторых случаях даже не признаёт. Мы имеем в настоящее время постановление общеепархиального съезда духовенства Донской епархии, отказавшего в просьбе двух преподавателей об увеличении им жалованья из местных средств. Просившие, в виде основания, указывали на невозможность посторонних заработков, на дороговизну городской жизни, при условиях которой затруднительно удовлетворение насущных потребностей культурного человека. Насколько последнее верно, видно из того, что даже преподаватели семинарии, располагающие свободными утренними часами и имеющие возможность зарабатывать на стороне, жаловались на недостаток в средствах для выписки журналов и газет. Если такие, можно сказать, счастливицы, имеющие посторонние занятия, испытывают нужду, то что же нужно сказать об остальной братии, которая большею частью напряжённо и тщетно ожидает какой-нибудь платной работы и дружно забрасывает прошениями учреждение, дающее возможность хотя бы самой ничтожной заработной платы? Должности надзирателей, классных наставников, преподавателей новых языков, библиотекарей, оплачиваемые, в сущности, грошовыми суммами, брались в родном нам городе чуть ли не с бою. И между тем, съезд духовенства, не рассматривая внимательно такого тяжёлого материального положения просителей, отказывает им по чисто внешним и поверхностным соображениям. Съезд ссылается на то, что просители, Б. и П. недавно поступили на духовно-учебную службу, а не являются „исключительно состоящими на службе“... А нам думается, что это-то обстоятельство и побудило их обратиться к духовенству за помощью: под живыми впечатлениями необеспеченной жизни и захотелось сказать горькое слово правды родителям воспитываемых детей. А люди, „исключительно состоящие на службе“, зная всю бесплодность таких попыток, уже притерпелись к своему положению и перестали надеяться на помощь духовенства… Если духовенство желает своим детям добра, то оно должно не только удовлетворять скромные просьбы преподавателей, но даже само должно идти к ним с предложением материальной помощи. Наш народ, любящий и уважающий школьных учителей, всегда считает своим долгом восполнить, насколько возможно, казённые ресурсы работников на его пользу. Напротив, отказ упомянутого съезда продиктован холодною, недоброжелательною мыслью: „хватит и того, что̀ имеете! Другие ещё хуже живут“! „Г. Б. при 24 уроках русского языка с церковно-славянским получает 1440 р. в год и за чтение сочинений 60 руб., всего 1500 р.; а г. П. при 24 уроках – 1440 рублей». Далее следует приведённая выше ссылка на преподавателей Рязанской епархии, получающих в женском училище первые два года 600 рублей, вторые два года – 720 р., а по истечении четырёх лет – 900 рублей (при 12 уроках); ссылаются оо. депутаты съезда и на местных преподавателей духовного училища, из которых один получает только 1200 рублей, а другой – 1440 р., причём посторонних занятий не имеют; „оба же они, – заключает съезд, – кандидаты академии“. Действительно, после такого холодного приёма, на съездах не будет уже прошений лиц, которым отказано; новички попытаются опять, но съезды систематически будут указывать на тех, кто удовлетворился постановлением: „просьбу преподавателей Б. и П. и вообще об увеличении им жалованья по службе в училище оставить без удовлетворения“2.Но кто-либо скажет, что не всякая епархия обладает достаточными средствами для вспомоществования преподавателям. – Действительно, не везде одинаковы источники епархиальных доходов, так как многие епархии в этом отношении не упорядочены: свечные епархиальные заводы существуют не во всех епархиях; затем – самая экономическая жизнь многих епархий стоит на низкой ступени, что отражается на свечном доходе, этом, можно сказать, главнейшем источнике епархиального благосостояния. Всё это верно. Но если епархия не может делать единовременных отчислений в пользу учащихся в духовно-учебных заведениях, то у неё есть другое средство выразить своё естественное чувство благодарности трудящемуся на его пользу классу педагогов. Этим средством являются существующие во всех епархиях братские кассы и – в некоторых – кассы единовременных пособий. Почему бы духовенству не принять в число членов этих касс немногочисленную для каждой епархии семью педагогов духовно-учебных заведений? Ведь те пенсии, которыми живут состарившиеся преподаватели духовно-учебных заведений, значительно менее самых окладов. Поэтому, если и последние являются недостаточными для удовлетворения насущных нужд образованного городского жителя, то что же надо сказать о пенсионном окладе? – Духовенство делало бы большое добро, если бы пополняло их из своих эмеритурных касс. Ведь потребности и здоровье преподавателя, при условиях городской жизни, совсем не таковы, каковы создаются условиями жизни деревенской. Принуждённый проводить большую часть дня в закрытых, душных помещениях, преподаватель в то же время должен ежедневно напрягать свою грудь и горло. Эта ежедневная потеря сил и напряжение нервов, не пополняемые городским питанием и жизнью, создаёт обычно нервозного, слабогрудого и с горловым катаром человека, который только мечтает об отдыхе „на лоне природы“, приводить же в исполнение таких дум о даче, деревне не может, по отсутствию „остатков“ от годового жалованья. Нам приходилось встречать больных, разбитых физически и душевно, бывших преподавателей, которые молодые годы посвятили заботам о братьях и сёстрах, пропустили, поэтому, годы женитьбы, и к старости сделались людьми одинокими, заброшенными, без всякой семейной опоры. Жизнь в одиночку, без ласки и родственной заботы, сделала из них каких-то сухих, скучных людей, тяжёлых и для себя, и для других. „С сожалением смотрю я на своих учеников, – говорил один старичок-преподаватель, – которые обзаводятся хорошими, мирными семьями; не их жалею, а себя за то, что жизнь моя помешала мне устроиться подобным же образом“. И такой дряхлый старик остаётся доживать свою одинокую жизнь без всякой поддержки близкого человека только потому, что условия его жизни не позволили ему приспособить внешнюю жизнь к потребностям своей личной жизни. – Затем, семейные преподаватели-старики, принуждённые часто подолгу оставаться на службе, значительно задерживают движение молодых сил по учебно-воспитательным должностям. Мы думаем, что этого долгого засиживания стариков не было бы, если бы епархиальное духовенство открыло им доступ к участию в братских кассах. Что же касается стариков-холостяков, то по отношению к ним эта мера вспомоществования является решительно необходимой. Человек, отдавший своё здоровье и семейное счастье другим, имеет полное право на внимание к себе пользовавшихся его трудами. Насколько жива и тесна связь между сельским духовенством и преподавателями, свидетельствуют восторженные приветствия первого в дни двадцатипятилетних торжеств наших педагогов. Особенно выдающиеся деятели оставляют в учениках хорошую память, которая и выражается тогда довольно заметно. Вот пример. Духовенство Ставропольской епархии „на своих благочиннических съездах единодушно высказалось за то, чтобы педагогическая деятельность преподавателя семинарии Васильева не была оставлена без внимания со стороны епархиального духовенства“3. Результатом этого было учреждение на личные средства духовенства при местной семинарии „стипендии имени преподавателя Ставропольской духовной семинарии Васильева“4. Это симпатичное дело было одобрено такою резолюцией местного епископа: „Весьма похвально, что духовенство епархии сочувственно относится к трудам преподавателя Васильева. Да благословит Господь доброе дело“. Да, учреждение стипендии имени выдающихся лиц служит в настоящее время обычной формой выражения симпатии общества к видным его деятелям. С этой стороны и поступок Ставропольского духовенства можно только приветствовать, как проявление солидарности мыслей и чувств учителей и учеников, школы и семьи. Но когда выражают симпатию только имени лица, а не самому лицу, заслужившему общественное внимание, то бывает в этих случаях нечто такое, что диктуется и другими, низшими побуждениями. Не всегда возможна добродетельная нищета, не всякий может чувствовать себя удовлетворительно только от того, что имя его „славится“ в обществе. Это бывает не по эгоистическим и корыстным побуждениям, а и по другим условиям, требующим от человека больших затрат, напр. – на лечение, на помощь семье. Здесь-то имеет громадное значение субсидия преподавателю семинарии из епархиальной кассы благодарного духовенства. Ставропольское духовенство учредило стипендию для своих нужд. Что личный элемент в этом случае сыграл большую роль, видно из отношения съезда к просьбам преподавателей, обратившихся к нему за материальною помощью. Здесь – целый ряд просьб. Преподаватель истории и обличения раскола просил съезд ассигновать 150 рублей в вознаграждение за заведование фундаментальной библиотекой. Удовлетворение этой просьбы вполне было возможно для такой сравнительно богатой епархии, тем более что в других семинариях должность библиотекаря оплачивается приблизительно такой же, суммою, о которой просил преподаватель (8–10 р. в месяц). Но съезд отказал, сославшись на то, что „заведывание фундаментальной библиотекой относится к прямым обязанностям преподавателя истории и обличения русского раскола“5. Просивший, конечно, это хорошо сознавал; но он, думается, искал у съезда не напоминания о своих обязанностях, а снисхождения к своему труду, на которое он рассчитывал по примеру своих собратьев в других епархиях. Другая, наиболее выдающаяся, просьба, принадлежащая преподавателям семинарии, духовного училища и других деятелей по духовно-учебному ведомству состояла в следующем. Все эти лица просят съезд принять их в братскую кассу и кассу единовременных пособий. Но съезд не удовлетворяет всех, а даёт часть просимого некоторым. Всем просителям в участии их в братской кассе, дающей 240 рублей ежегодной пенсии священнику, отказано – на том основании, что удовлетворение такой просьбы стоит в противоречии с § 3-м устава кассы, по которому на участие в кассе имеют право только те лица, „которые уже состояли членами её ранее утверждения устава кассы“6. Неужели же нельзя было ввести, в виде исключения из этого правила, постановление касательно деятелей по духовно-учебному ведомству, если духовенство ценит их труд? А между тем, выходит, наоборот. Съезд даже и не подумал об изменении § 3-го; напротив, он в особом совещании признал устав братской кассы весьма пригодным, так как при действии его „капиталы кассы не только остались неприкосновенными, но даже ежегодно возрастали“7. Такого основания для оставления устава неприкосновенным недостаточно, так как, вследствие его неприкосновенности, духовенству пришлось, по § 3-му, огорчить своим отказом тружеников на пользу его детей. А такое постановление, по которому ректору и преподавателям семинарии даётся право на участие в единовременных пособиях похоронной кассы (она выдаёт вдове умершего 1200 рублей8), не могло удовлетворить просителей, так как оно только отчасти давало надежду на материальную помощь, да притом и касалось только немногих лиц. Вовсе не удовлетворённые могут обижаться на духовенство, а получившие право на выдачу, в случае их смерти, их семьям пособия в 1200 руб., могли быть покойными не за себя, а за семью – и то отчасти. Вот почему ректор семинарии снова просит съезд принять его в число членов кассы9, – но тщетно: съезд убеждён в пригодности устава кассы, в непогрешимости своих прежних постановлений по таким же просьбам. Ему только остаётся напомнить просителю о безуспешности последних, как веском доказательстве того, что духовенство уже оценило труды своих педагогов по достоинству.Таковы неутешительные данные, характеризующие оценку педагогического труда в духовно-учебных заведениях духовною семьёю. Не хочется верить, что дело обстоит так везде. И тем не менее – это факт неоспоримый. Особенно же таким он является после того, как современные волнения в семинариях, принявшие какой-то эпидемический характер и доходящие до уголовщины, разделили духовную семью, которая испытывает результаты этих волнений, и нашу школьную корпорацию, принуждённую быть в них судьёю и решительницею судьбы увлекающихся юношей. Это обстоятельство, вероятно, отодвинет разрешение вопроса об обеспечении служащих по духовно-учебному ведомству из местных, епархиальных средств. А жаль!.. Многие родители увлечения детей своих, за которые им пришлось пострадать, часто слишком близко принимают к сердцу, в результате чего исключения из заведения представляются ими, как какая-то жестокость. Мы хорошо знаем, что для семинарских корпораций такая жестокость является ещё более неприятной и тяжёлой, чем для самих лиц, на которых она сказывается. Но что̀ можно сделать, когда факт буйства совершён, и с ним приходится считаться? – Скажут, что до этого не до́лжно доводить юношей. Но – заметим – о причинах волнений, в которых педагоги безусловно не виновны во всей своей совокупности, и о способах их удаления говорить трудно. Вот что̀ об этом пишет „Церковный Вестник“: „На посвящающих себя духовно-учебной службе не может не действовать удручающим образом факт наблюдаемого за последние годы шатания и беспорядочности в духовно-учебных заведениях“… Причина волнений семинарской молодёжи, обостряющей отношения семьи к педагогам, часто лежит не в этих лицах, которые подвергаются незаслуженным обвинениям со стороны родителей. „В чём изъян в наших семинариях – никому не известно. Производятся официальные расследования; в центральном управлении вырабатываются очень умные теоретически мероприятия, но всё это беде не помогает. Нужно, – продолжает упомянутый журнал, – придумать что-нибудь иное, и, кажется, всего было бы естественнее пойти по следам Министерства Народного Просвещения. Там для упорядочения школьного дела признано необходимым сблизить семью и школу, призвать родителей к деятельному участию в школьной жизни и в обсуждении школьных вопросов. То же самое следовало бы допустить и в Духовном Ведомстве, воспользовавшись для этого епархиальными и окружными съездами духовенства, как готовым уже и наиболее сподручным орудием общения между духовной школой и духовной семьёю. Само собою понятно, что при этом пришлось бы расширить компетенцию съездов, имеющих пока крайне одностороннюю соприкосновенность с духовно-учебными заведениями10. А чтобы это вполне разумное желание могло быть приведено в исполнение, необходима подготовка в самых отношениях школы и семьи, необходимо хотя небольшое чувство солидарности, по крайней мере, на почве экономической; этой большой стороне всего нашего Духовного Ведомства. Нужно признать до известной степени справедливое положение экономического материализма, что жизнь двигается материальным началом экономического благосостояния. Отсутствие экономической поддержки со стороны духовенства значительно препятствует солидарности интересов учащихся с теми, благосостоянию которых служат последние. А если к этому присоединяется решительное нежелание духовенства ведать нужды учащихся; то это, кроме порчи отношений школы к семье, приводит ещё к вредным явлениям в самой постановке нашего учебного дела.Г. ПоповКактынь А. Приготовление к пастырскому служению в католичестве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 36. С. 11–20.IКатолическое церковное устройство зиждется на началах абсолютизма, – тех самых началах, на которых некогда была построена и государственная жизнь императорского языческого Рима. Во главе церковного управления стоит римский епископ – папа, pontifex maximus, видимая глава Церкви и наместник Божий на земле: Он держит в руках все нити, приводящие в движение сложный механизм церковного управления, и абсолютная власть святого отца чувствуется всюду в католической Церкви, с верху её до низу. Проводником и исполнителем папской власти является многочисленное духовенство, „чёрная армия Церкви“, как называет его Ренан. Миряне, приход, в церковном отношении совершенно лишены права голоса и к течению церковной жизни относятся вполне пассивно. Таким образом, каждый католический священник является необходимым исполнителем какой-либо функции в громадном и сложном организме церковного управления, одним из бесчисленных колёсиков правительственного механизма. Все его права и обязанности строго регламентированы; для собственного творчества, для собственной инициативы даётся очень мало места. В своих действиях он совершенно подчинён папе. Над ним постоянно висит верховный контроль; в пастырской деятельности он следует раз навсегда установленному режиму. Католичество не знает свободы богословского мнения. Оно приказывает – а не убеждает и не располагает – верить так, а не иначе. Все пункты веро-и нравоучения в католической Церкви определены с педантической точностью, разработаны до мелочей средневековыми схоластиками и позднейшими казуистами, и всякое отступление от них, малейшее разномыслие встречают суровое осуждение Церкви. Ежегодно в Index librorum prohibitorum заносятся сотни книг самого разнообразного содержания; и туда попадают не только такие, в которых проводятся явно нехристианские или нецерковные взгляды, но и книги, в которых недостаточно оттенена католическая точка зрения. Католическая Церковь не соглашается ни на какие компромиссы с наукой и новейшим миросозерцанием, не идёт ни на какие уступки. Ввиду этого, научно образованному и добросовестному человеку тяжело быть католическим священником. Если в сознание его закралось сомнение относительно истинности хоть нескольких пунктов церковного учения, он чувствует себя поставленным в необходимость совершенно порвать связь с Церковью, совершенно отказаться от духовного служения. Ренан в своих „Воспоминаниях детства и юности“ (стр. 46) выражает сожаление, что он – не протестант: Он тогда мог бы быть философом, мог бы заниматься критическим исследованием текста Свящ. Писания и в то же время оставаться священником. Ренан, как известно, оставил духовное звание. Но он – явление далеко не единственное в своём роде. За последние годы в одной Франции ушло не менее 400 священников11 и по тем же, приблизительно, причинам, как и Ренан: они глубоко возмущены разладом, какой в настоящее время царит между католической Церковью и католическим богословием – с одной стороны, и новейшим миросозерцанием, культурой и научными изысканиями – с другой. Они указывают на то, что Церковь живёт своею особенною жизнью, а образованные классы общества – своею; и Церковь совершенно утратила своё влияние на последние. Духовное служение, по их мнению, перестанет быть мучительным лишь тогда, когда между Церковью и обществом, между богословием и новейшей наукой будет выработан более сносный modus vivendi.Кроме того, в католичестве существует обязательное безбрачие духовенства, введённое с тою целью, чтобы окончательно закрепостить духовенство папе, чтобы уничтожить всякую связь духовенства с миром – семьёю, обществом и государством – и сконцентрировать всё его внимание, всю энергию на служении католичеству и его интересам. Каким горнилом искушения должно явиться безбрачие для человека, не чувствующего себя от природы способным „вместить“ его, и в то же время не желающего нарушить данный обет! Сколько нравственных пыток должен вынести он, прежде чем примириться с мыслью об одинокой, холодной старости, не согретой ничьим близким участием, ничьею любовью! Сколько раз должен восставать пред ним грозный призрак греха! – Естественно, что перспектива безбрачия пугает многих кандидатов священства, и понятны те грехи духовенства, которые бичуются католическими писателями, и которые история окрестила одним общим именем конкубината.Ясно, что при таком порядке вещей главными добродетелями католического священника должны быть признаны отречение и повиновение – отречение от мира и потребностей личной жизни и повиновение верховной церковной власти, подчинение ума и воли, подчинение всей личности беспощадно-суровому папистическому режиму. И действительно, эти качества более всего ценятся в католическом духовенстве, особенно низшем, более чем сильный ум и склонность к научным изысканиям, которые вообще не пользуются особым благоволением Рима. Отсюда, и главным элементом католической системы воспитания кандидатов пастырского служения является суровая дисциплина ума и воли в связи со своеобразным нравственным аскетизмом.* * *Начало истории пастырского приготовления на Западе католические учёные относят к весьма раннему времени. Уже в V веке бл. Августин основал для клириков своей церкви общежитие, которое сделалось потом настоящей школой для приготовления кандидатов священства: всякий, кто хотел получить рукоположение от бл. Августина, должен был сначала пройти низшие степени клира в учреждённом им общежитии. Этот благодетельный институт был принят многими выдающимися епископами Карфагенской церкви, а затем, когда, по случаю вторжения вандалов, христианская Церковь подверглась преследованиям, был перенесён бежавшими из Африки пастырями в Сицилию, Сардинию и Италию.С VI века образование западного духовенства переходит в руки монашеских орденов и совершается в монастырских школах, или так называемых коллегиях, которые, в сущности, ничем не отличались от школ епископских, так как образ жизни западных клириков, среди которых рано начало распространяться безбрачие, малым чем разнился от монашеского. Дисциплина в этих школах была строго монастырская; образование – лучшее или худшее, смотря по способностям руководителей школы – состояло в изучении trivium’a (грамматики, диалектики и риторики) и quadrivium’a (арифметики, геометрии, музыки и астрономии). Апостол англосаксов Августин перенёс их в Британию. В сравнительно короткое время сетью их покрылась Ирландия, Франция и Италия. В Германии монастырские школы стали заводиться в VIII веке и достигли полного расцвета при Бонифации, апостоле германцев. Карл Великий, который на всё смотрел глазами Церкви и справлялся с мнением Церкви во всех делах государственного управления, составил даже особую „Constitutio de scholis per singula episcopia et monasteria instituendis“. Эти школы, в которых воспитывалось одинаково и белое и чёрное духовенство, процветали в общем до XII столетия. К этому времени „Constitutio“ Карла уже потеряла свою силу; духовенство, развращённое властью, которую оно имело в то время над невежественным народом, перестало вести монашеский образ жизни, перестало поддерживать и посещать монастырские школы, и школьное дело в них пришло в упадок. С другой стороны, в это время один за другим стали появляться в разных местах Западной Европы университеты, и духовенство, насколько оно нуждалось в образовании и ценило его, охотнее поступало в университеты, где было много свободнее, чем в монастырских школах. Римская курия, по необходимости мирившаяся с наличным порядком вещей, никогда, всё-таки, его не одобряла, и многие папы, как, напр., Александр III, Иннокентий III, Григорий IX и другие, употребляли все старания, чтобы отвлечь клириков от университетов и вновь вернуть их в церковные школы. С этой целью предпринимались даже преобразования и улучшения монастырских школ. Но старания пап мало имели успеха. Не оказали влияния на образование духовенства и преобразовательные соборы – Констанский и Базельский, хотя на них и была речь об этом предмете.В таком положении дело оставалось до половины XVI века, до Тридентского собора, который дал делу пастырского приготовления ту постановку, какую оно имеет ещё и теперь, и с которого, собственно говоря, и следует начинать современную историю пастырского приготовления в католичестве12. Занявшись на 23-м из своих заседаний, по предложению кардинала Поля и Карла Барромея, указанным вопросом, собор сделал следующие постановления, изложенные в 18-й главе канонов и декретов Sacrosancti et oecumenici concilii Tridentini13.Все кафедральные церкви, епископские и митрополитские, по мере сил и сообразно пространству епархии, должны открывать коллегии, – которые собор впервые называет семинариями, – и содержать и воспитывать в них известное число детей своего города или епархии, или, если там не отыщется потребного количества их, своей провинции. В коллегию поступают мальчики не ранее двенадцатилетнего возраста, рождённые только от законного брака, обученные уже чтению и письму, и притом такие, природные наклонности которых подают надежду, что они всю жизнь останутся в должностях церковных. Собор выражает желание, чтобы дети бедных родителей принимались предпочтительно пред детьми богатых; впрочем, не запрещает принимать и этих последних, если они выкажут особую расположенность к служению Богу и Церкви и, если обяжутся притом воспитываться на свой собственный счёт. По числу, возрасту и успехам в церковной дисциплине епископ разделяет всех мальчиков на столько классов, сколько найдёт нужным. Если он определит одних воспитанников на служение Церкви, то тотчас же должен на их место принять новых, так, чтобы коллегия представляла постоянный рассадник служителей Божиих (ita, ut hoc collegium Dei ministrorum perpetuum seminarium sit). Далее собор кратко, но точно и выразительно определяет характер семинарской дисциплины. Каждый семинарист должен иметь тонзуру и постоянно носить платье, усвоенное клирикам. Воспитанники должны ежедневно присутствовать на богослужении, исповедоваться каждый месяц и причащаться всякий раз, когда найдёт нужным духовник. В праздничные дни они присутствуют при совершении богослужения в кафедральной или какой-либо другой из местных церквей и прислуживают священнослужителям. Круг обучения в семинарии должен состоять в изучении грамматики, церковного пения, пасхалии и особенно Свящ. Писания и творений отеческих, вообще – тех наук, которые рассуждают о церковных предметах: совершении Таинств, обрядах и всей церковной практике.Частнейшее развитие и восполнение этих, изложенных в самых общих чертах, правил предоставляется местному епископу, который является бесконтрольным управителем и неограниченным хозяином в своей семинарии. Он в сообществе с двумя старшими канонниками из капитула, которых сам же избирает, должен как можно чаще посещать семинарию, следить здесь за преподаванием и учением, наказывать неуживчивых, неисправных и ленивых, увольняя их даже, в случае нужды, из училища. Он же следит и за хозяйственною частью семинарии, изыскивает средства на её содержание и контролирует приходо-расходные книги.Таким образом, Тридентский собор вернулся к тому типу закрытой школы с монастырским режимом, начало которой было положено бл. Августином, и в которой воспитывалось всё католическое духовенство вплоть до XII века.Университеты в эпоху Тридентского собора не успели ещё сделаться тем, чем они стали, к сожалению, в настоящее время – рассадниками учёного отрицания, дилетантского легкомыслия и филистерского индифферентизма: тогда ещё вся общественная жизнь шла, если можно так выразиться, под флагом Церкви. Весь умственный интерес образованной части общества исчерпывался вопросами церковно-каноническими. В университетах изучались лишь науки церковные, преимущественно каноническое право, и самая наука считалась привилегией духовенства – недаром она называлась ars clericalis. Верховный надзор в университетах принадлежал духовенству, и университеты, наравне со всеми церковными учреждениями, должны были подчиняться постановлениям Тридентского собора14. Но, несмотря на всё это, Тридентский собор не нашёл нужным допустить, чтобы будущие пастыри Церкви воспитывались в университетах. И это не в силу только исторических традиций, не в силу понятного и извинительного в отцах собора пристрастия к церковности. Они прекрасно знали все своеобразные условия жизни католического священника, знали, чего требуют от него Церковь и общество; они видели, что жизнь католического священника есть жизнь sui generis, вследствие чего пришли к тому естественному выводу, что и воспитание его должно быть воспитанием sui generis. Такое воспитание могло быть дано только в закрытом учебном заведении, куда преграждён доступ всем посторонним влияниям; а потому отцы собора имели все основания предпочесть семинарию университету. Лишь при такой „тепличной“ системе15 воспитания, как семинарская, Церковь могла держать в своих руках умственное и религиозно-нравственное направление будущих священников, лишь в этом последнем случае могла она рассчитывать на успех воспитания.История блистательно подтвердила расчёты отцов Тридентского собора и доказала их проницательность. Более трёхсот лет прошло с тех пор, как католическое духовенство воспитывается в епископских семинариях, и семинария ad mentem concilii Tridentini до сих пор остаётся в католичестве ничем незаменимым учреждением. В течение всего этого времени она всегда стояла – и теперь стоит – на высоте своего положения. И можно с уверенностью сказать, что пока католичество будет оставаться католичеством, то есть пока будет верно себе, своим историческим заветам, до тех пор оно сохранит свои семинарии: настолько семинарии эти соответствуют общему духу католицизма и, в частности, потребностям католического священника. Едва ли рискованно будет даже обратное утверждение, что если католичество уничтожит свои семинарии, то это отразится на всём строе его церковной жизни. Принципиальная постановка воспитания и обучения в них сделана с таким умением и продуманностью, что, с точки зрения последовательности, не оставляет желать ничего лучшего. Всеми признано, что лучшие в мире воспитатели – иезуиты. Воспитание всегда служило обычным средством иезуитской пропаганды. Посредством воспитания приобретали они симпатии населения; посредством воспитания вербовали новых членов ордену; посредством воспитания окатоличили Польшу до забвения ею своей народности. Но иезуитская педагогическая система малым чем отличается от общекатолической семинарской: она есть лишь дальнейшая, – правда, более обширная и сложная, – надстройка на тех самых началах, которые лежат в основании педагогики семинарской. Иезуитизм, как „последнее слово католичества“16, развил эти начала, сделал из них конечные выводы и довёл свою педагогическую систему, если можно так выразиться, до возможного maximum’а продуктивности. В семинариях – та же дисциплина, та же нравственная аскеза, те же методы преподавания, что̀ и в иезуитских школах. В основании семинарской учебной программы лежит иезуитский план обучения „Ratio et institutio studiorum societatis Iesu“. Семинарские руководства и учебные пособия большею частью написаны иезуитами. Наконец, во многих странах17 долгое время в руках иезуитов находилось самое управление семинариями. Насколько нам известно, иезуитам и в настоящее время принадлежат два высших духовно-учебных заведения – духовная коллегия в Инсбруке (в Австрии) и богословский факультет при Лувенском университете (в Бельгии). Самое имя „иезуит“, которое у нас считается синонимом человека, по меньшей мере, нравственно нечистоплотного, в католических семинариях произносится не иначе, как с чувством глубокого и благоговейного уважения. Вся разница между той и другой системой воспитания сводится, в сущности, к разнице в конечной цели воспитания: иезуитские школы делают иезуитов, а семинарии – патеров.А. Кактын(Продолжение следует).Вопиющие недочёты нашего церковного хозяйства // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 36. С. 21–28.Давно назревший вопрос о созвании Всероссийского поместного церковного собора можно считать решённым в положительном смысле; причём самое созвание его лишь отсрочено пока Государем Императором до более благоприятного, спокойного времени, когда более или менее ликвидируется тяжёлая и несчастная для нас война с Японией, и уляжется не менее же тяжёлая внутренняя смута. Этою отсрочкою, по нашему мнению, и нужно воспользоваться для того, чтобы поднять в печати по возможности все те больные вопросы нашего церковного строя и нашей церковной жизни, которые требуют неотложного соборного решения, осветить их и высказаться по ним с различных сторон, вообще – основательно подготовиться к предстоящим деяниям собора. К числу таких вопросов относится, между прочим, и вопрос о ведении церковного хозяйства вообще, тесно связанный с реорганизацией прихода. В настоящей заметке мы коснёмся этого вопроса лишь в самых общих чертах и самых резких аномалиях, насколько, главным образом, аномалии эти выяснились в заметках и статьях самого последнего времени – архим. Михаила и В...го. („Поборы с церквей“ и „Ещё о поборах с церквей“ – „Церк. Вест.“), свящ. И. Ягодинского („К вопросу об обложении церквей епархии на епархиальные потребности разными сборами“ – Пензенск. епарх. ведом.) и анонимного автора Пермской епархии („К вопросу об участии прихожан в заведывании церковным хозяйством“ – Пермск. епарх. ведом.).Как известно, с каждой приходской церкви высшею духовною властию установлены особые сборы на различные епархиальные потребности, а также производятся определённые съездами духовенства, с утверждения местного епархиального начальства, многочисленные процентные отчисления на местные нужды. Процентные отчисления обыкновенно распределяются по церквам епархии соответственно количеству прихожан каждой церкви, а не действительного поступления доходов; если же берётся во внимание доходность, то она учитывается наперёд. С другой стороны, съезды нередко оказываются настолько щедрыми на обложения церквей, что приходится только диву даваться. Вот в высшей степени интересная табличка обложения одной церкви, приводимая архим. Михаилом. Доходы этой церкви исчислены были в 123 руб. 94 коп. Из них взято:25% – взамен свечного дохода – 30 руб. 40 коп.около 1½% – в пользу попечительства – 2 руб. 15 коп.27% – на содержание окружного духовного мужского училища – 34 руб. 6 коп.23% – на расширение помещений того училища – 28 руб. 48 коп.5% – на устройство общежития – 7 руб. 44 коп.3% – на содержание пансиона – 3 руб. 72 коп.3% – на нужды семинарии – 3– руб. 72 коп.4% – на содержание приходской школы – 4 руб. 96 коп.около 17% – жалованье благочинному – 20 руб.10% – на выписку бланков – 12 руб. 22 коп.4% – в эмеритальную кассу – 4 руб. 96 коп.немного ниже 1% – за книгу – 1 руб. 10 коп.немного более 5% – по кружкам – 6 руб. 48 коп.Всего – 128½%!Это уже – не сбор, а какой-то невероятный, невозможный, если хотите – даже противозаконный побор! Приведённая цифра, – по справедливому замечанию, архим. Михаила, – удивляет своею фантастичностью; с установленной нормы берут значительно более 100%! Откуда же – спрашивается – взять эти 128½%, когда отдано всё, что̀ церковь приобретает? Предполагается, очевидно, что церковь имеет более нормы. Но тогда – зачем же установлена эта норма, и на чём основывается право брать более, чем по законно установленной и не отменённой норме, церковь имеет? – Должны быть установлены доходы церкви, и точно определён предельный процент обложения. Иные сборы будут уже поборами, беззаконным расхищением церковных сумм…Указанными выше процентными отчислениями поборы с церквей далеко ещё не ограничиваются. Они бесконечны, – говорит архим. Михаил. Они родятся и растут, как новорождённый богатырь в русских народных сказках: не по дням, а по часам. Совершенно неожиданно вдруг церковь получает сообщение, что за бланки нужно вместо 3 коп. заплатить по 7 коп. с листа (4 руб.); что нужно выписать приходо-расходные книги на трёхлетие 1907–1909 годы (около 5 руб.) и заплатить за ситечко для процеживания вина 3 руб. 60 коп. Это ещё 10% обложения. – Свечи вчера стоили 30 руб. пуд, сегодня они стоят 32 руб., хотя воск дороже не стал: – это „косвенное обложение“. – Ещё день – и присылают для бесплатной раздачи листки: „Слова Государя рабочим“, изданные консисторией… по 5 коп. за листок, хотя он состоит всего лишь из ½ страницы in 8°!..А что̀ такое, – спрашивает архим. Михаил, – самые эти книги, за которые берут по 7 коп. с листа?Вот листы для метрических выписей всем призываемым. В селе П-е, С-ой епархии, в нынешнем году их потребовалось 500 штук. Причт и церковь за них ничего не получают: – за что же платит за них церковь? Приходо-расходных наличных книг достало бы ещё лет на шесть: – зачем же новые книги?.. Книга о приходе и расходе венчиков!.. Венчики даются церкви вперёд на год и более. В конце года – отчёт, причём за все венчики, оказавшиеся проданными в течение года, церковь уплачивает деньги. Очевидно, вся запись за отчётный год должна занять не более двух строчек: 1) продано столько-то; 2) деньги уплочены. Для чего эта книга о приходе и расходе венчиков, когда для указанной записи есть ещё и особые листки в двух экземплярах? А книга стоит 1 руб. 35 коп. (плата за особые синодские листы – отдельно). Не нужно забывать также при этом, что церковь решительно никакого дохода от продажи венчиков не получает, расходы же, по какой-то особой логике, несёт.Ещё далее: книга для записи братского дохода – 7 руб., дорожные расходы – на „депутатов“ и пр. И в придачу ко всему этому – постоянные сборы для чужих целей: на Палестинское Общество, в пользу слепых и мн. т. п.Как же церкви умудряются уплачивать все эти поборы, в конце концов доходящие уже до 150% с установленного их дохода?Некоторые причты в таких случаях обращаются к благотворителям. Но где найти постоянных – и притом щедрых – благотворителей в селе на дело, часто не имеющее ровно никакого отношения к религиозной жизни прихода? – Обращаются к временным займам у частных лиц, вследствие чего некоторые церкви никогда не выходят из долгов. Когда мы писали эти строки, случайно посетивший нас священник местечка К., Ч-й епархии, сказал, что его церковь во всех подобных случаях выручает один местный еврей Ицко Г...: он даёт требуемую о. благочинным от церкви сумму, а сам получает от церкви в возврат ссуды (не меньше, как в двойном размере), коноплёю (главный промысел жителей местечка), которую потом староста собирает с прихожан „на церковь“. – Наконец, – негде греха таить, – поборы эти покрываются ещё… кражами, именно – кражами: деньги, собранные по чужим кружкам, доставляются обыкновенно не все по назначению, а часть их… удерживается в церкви. И иначе, – говорит архим. Михаил, – нельзя: придётся в уплату поборов продавать святые сосуды…Это одна крайне неприглядная сторона дела. Но есть ещё и другая.Прихожане постоянно, по силе возможности и средств, дают в кружки, усердно ставят свечи – а между тем – побелить церкви не на что, ликов на иконах не разберёшь, церковной ограды совсем нет, или же от неё остались только одни жалкие развалины и т. п. Денег в церкви не только нет на самые неотложные её нужды, а она оказывается даже в неоплатном долгу. И вот, нередко между причтом и прихожанами, положительно теряющимися перед подавляющей массой поборов и их „экстренностью и неожиданностью“, происходят довольно неприятные недоразумения, поселяющие взаимное неудовольствие. Г. В-й рисует с натуры на страницах „Церковного Вестника“ такую картинку.Недавно в одном небольшом и бедном приходе был приходской сход.На обсуждение прихожан был предложен священником вопрос о постройке новой ограды вокруг церкви.Во время переговоров о стоимости работ и об изыскании необходимых средств между священником и прихожанами произошёл следующий разговор:– Скажите, батюшка, сколько церковь даёт из своих средств на устройство ограды?– Ничего.– Как ничего?!– Ничего: в церкви нет денег.– Как нет денег!? А куда деваются церковные деньги, – их ведь немало?– Церковь посылает и платит на разные учреждения.– А сколько церковь платит в год?– А вот спросите церковного старосту.Староста выходит и заявляет прихожанам, что церковь посылает благочинному более 500 руб. в год.– „Таке́!“ – В Малороссии это слово выражает полное недоумение и недоверие.Среди схода раздаются голоса: „Это неправда!.. Это обман!.. Вероятно, деньги дома, но не в церкви“.Священник, чтобы убедить прихожан, что он и староста говорят верно о расходах церковных денег, послал за журналом для записи расходов по церкви и прочитал прихожанам следующие статьи расхода:1. На содержание духовного училища – 78 руб. 76 к.2. На содержание женского училища – 50 руб. – к.3. На содерж. церковно-приходских школ – 55 руб. – к.4. На усиление средств свечного завода – 30 руб. 26 к.5. В ведение Св. Синода – 35 руб. 19 к.6. На содержание V стол. консистории – 2 руб. 50 к.7. На квартирное пособие чиновникам консистории – 2 руб. 50 к.8. Жалованье благочинному – 10 руб. – к.9. На бедных духовного звания – 12 руб. 60 к.10. На содерж. церковно-учительской школы – 3 руб. 15 к.11. На выписку журналов – обязательных „Церковных Ведомостей“ и „Епархиальных Ведомостей“ – 8 руб. – к.12. На выписку метрических книг, исповедных книг и разных бланков – 23 руб. 65 к.Итого – 314 руб. 61 к.– На все эти расходы имеются квитанции, – заявляет священник.– Довольно, батюшка: вполне мы теперь видим, что вы и староста тут ни при чём, – грабят церкви другие (?).После этого прихожане на сходе пришли к такому решению: „Ограды, пока не строить; старосте церковному заявляем, что если он осмелится выдать из церкви хоть одну копейку без нашего, прихожан, согласия, то мы устраним его от должности и поставим другого продавать свечи“.– Этого сделать нельзя, – заявил священник и попытался пригрозить жалобой архиерею. Вышло хуже: прихожане с приподнятым настроением заявили священнику следующее:– Вы, батюшка, жалуйтесь архиерею, а мы всем приходом подадим заявление Св. Синоду и будем просить прекратить грабёж нашей церкви. Мы ставим свечку и думаем, что эта копейка идёт в пользу нашей церкви; а оказывается, что эта копейка идёт на содержание чиновников консистории и на устройство свечного завода, а церкви наши стоят ободраны. Довольно. Если Св. Синод не уважит нашего ходатайства, то мы продажу свечей сделаем приходскою и вырученные деньги будем класть в кассу в пользу церкви. Церковь – мы все, и церковными деньгами должны распоряжаться все прихожане, совместно с духовенством, а не одни священники.Чем разрешится этот конфликт, – трудно сказать. Но прихожане твёрдо решили настоять на своём; к ним присоединился и церковный староста. Священник не знает, что ему делать: скоро полугодичный отчёт, а староста решительно заявил, что без согласия прихожан не даст ни одной копейки.Главнейшими источниками доходов каждой приходской церкви служат: 1) кружечный и кошельковый сборы; 2) чистая выручка от продажи свечей и 3) пожертвования разных видов.Кружечный сбор составляется из доброхотных даяний прихожан в церковные кружки, установленные для сбора пожертвований на необходимые нужды храма, на его украшение и благолепие. Кошельковый сбор составляют такие же доброхотные даяния прихожан в кошелёк, или на блюдо, обносимые, как и кружки, в известное время за богослужениями. Кружечный и кошельковый сборы, как поступающие исключительно в пользу приходской церкви и существенно не различающиеся между собою, соединены вместе и по приходным книгам всегда показываются нераздельно.Свечной доход составляется от продажи свечей и огарков и служит самою главною статьёю доходов каждой церкви. Ввиду преобладающего значения этого дохода в хозяйстве церквей, разными узаконениями и постановлениями высшей духовной власти право изготовления церковных свечей представлено Духовному Ведомству, и только одним церквам дана привилегия продажи их в розницу, что̀ имеет в высшей степени важное значение для увеличения свечного года и благосостояния церкви.Пожертвования в церковь поступают в виде доброхотных приношений деньгами и натурой. Деньги жертвуются или вообще на украшение храма, или же на различные частные нужды его – на поновление иконостаса, на сооружение иконы, на ризницу и т. п. Вместо денег на эти нужды жертвуются и собираются иногда холст, хлеб и проч.; всё это затем продаётся, и деньги поступают в церковь.Доходность, поступающая из всех указанных источников, записывается в соответствующие приходные книги церкви применительно к установленной форме записи прихода, с указанием рода поступления церковных сумм, и расходуется на основании существующих правил о расходовании церковных сумм.С внешней стороны церковное хозяйство ведётся, таким образом, вполне, по-видимому, правильно. Но не так бывает на самом деле.(Окончание следует).№ 37. Сентября 4-гоН. Гр., свящ. Мир с Японией // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 37. С. 29–32.Россия заключила мир с Японией. Кровопролитнейшая война, успевшая поглотить миллиарды рублей и стоившая жизни сотен тысяч людей, прекращена вмешательством изворотливой дипломатии, которая не сумела или не захотела предотвратить враждебное столкновение в начале, но зато сумела выработать почётные условия для замирения воюющих в то время, когда течение обстоятельств, сильно поколебавшие престиж России, привело её маньчжурскую армию к твёрдой решимости отстоять жизненные интересы родины и во что бы то ни стало восстановить свою запятнанную честь. Отныне Россия и Япония освобождаются от тяготы военного времени и возвращаются на путь мирного развития своей внутренней жизни…Но с какими противоположными мыслями и чувствами вчерашние враги должны теперь приняться за свои на время забытые домашние дела! Одни упоены победами, которые неизменно сопутствовали им от Тюренчена до Портсмута, а другие испытывают горькое чувство стыда, унижения, позора. Кто может поручиться, что при таком настроении двух могущественных народов достигнутое между ними соглашение окажется прочным и не вызовет в будущем новых политических осложнений? Международный мир есть величайшее благо только тогда, когда служит выражением взаимного доброжелательства народов, их искренней любви к благам культуры и нелицемерного желания рука об руку работать на пользу человечества. Но когда этот мир покупается ценою национального унижения одной из замирённых сторон и только прикрывает взаимное недоверие и жажду кровавой расплаты, он является таким же тяжёлым народным испытанием, как и война… Мы боимся, чтобы мир с Японией не принёс русскому народу разочарования…Если бы вопрос шёл только о территориальных уступках и вообще о материальных жертвах, то русские люди были бы совершенно покойны. Богатства России неистощимы, а её миролюбие и великодушие, известные всему миру, легко могли бы облагодетельствовать Японию и при других обстоятельствах. Но не следует забывать, что во всё время нашей войны с Японией мы стояли лицом к лицу пред вопросом о величии нашей родины и о той громадной моральной силе, какая нужна ей для безостановочного движения вперёд по пути прогресса…В течение целого ряда веков Россия приобщила к своему государственному организму множество народностей, в отношении которых она поставила своею священною задачею – содействовать росту их внутреннего благосостояния и развитию лучших сторон их культуры. Выполнение этой задачи может быть обеспечено только благоговением входящих в состав государства народностей к величию русского имени. Так было всегда и у всех народов. Поэтому, когда политические обстоятельства делают вызов этому имени, Россия не может уклоняться от него и, взявшись за меч, должна всегда доводить дело до полной победы. В начале войны с Японией русский народ сильно почувствовал это, и на разбойническое нападение японского флота ответил бурными патриотическими манифестациями. Но, к сожалению, в продолжение войны мы оказались бессильны выставить вперёд людей, которые бы использовали патриотическое чувство народа, вдохновились на подвиги и привели армию к победе над врагом. И вот теперь престиж победоносной нашей армии пал даже в её собственных глазах. И хотя С. Ю. Витте говорит, что Россия остаётся великой державой на Дальнем Востоке и останется ею вовеки, однако кто может наперёд учесть, сколько затруднений принесёт ликвидация настоящей войны нашей окраинной государственной политике, уже теперь обнаруживающей какую-то неуверенность и робость? Дай Бог, чтобы из нового тяжёлого испытания Россия вышла с подобающей ей честью, и чтобы пролитая кровь сотни тысяч русских храбрецов послужила довлеющею искупительною жертвою за все наши ошибки и за всё наше пренебрежение к тем неотвратимым обязанностям пред великой родиной, которые легко могут раздавить нас, если мы окажемся неисправимыми!Вместе с тем, дай Бог, чтобы у нашего правительства нашлось достаточно сил для осуществления тех широких реформ во внутренней жизни России, которые назначены в связи с учреждением Государственной Думы! Только сильное и авторитетное правительство может обеспечить народу правильное пользование свободой вероисповедания, свободой слова, свободой предвыборных собраний и другими благами современной цивилизации. Где правительство слабо и не чувствует под собой твёрдой почвы, там эти блага оказываются величайшим бедствием для народа. Не будем скрывать от себя, что неудачная война с Японией сильно поколебала авторитет нашего правительства, и теперь всем нам предстоит великая работа над восстановлением или – лучше – над созданием моральной силы России, столь нужной ей в настоящую историческую минуту. Дай Бог, чтобы мы поняли это и выполнили предъявляемые нам внутреннею жизнью задачи с бо́льшим воодушевлением, с большей энергией и настойчивостью, чем делали это до сих пор, во время войны!Из войны с Японией мы должны были выйти победителями, хотя бы для этого пришлось принести на алтарь отечества громаднейшие жертвы. По Богу угодно было послать нашей армии тяжёлое испытание – лишить её победы, в которую мы все так горячо верили. Во имя тех русских воинов, которые со священным энтузиазмом пролили свою драгоценную кровь за честь России, примиримся с совершившимся, и проникнемся уважением к нравственным страданиям возвращающейся на родину маньчжурской армии…Свящ. Н. Гр.Сельская община и её значение в церковно-приходской жизни18 // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 37. С. 32–42.Вопрос о значении сельской общины в церковно-приходской жизни весь сводится к тому участию, какое первая принимает в последней. Собственно говоря, несколько странным представляется поднимать этот вопрос, потому что у нас, на Руси, издавна приходская община служила синонимом сельской; следовательно, последняя, в силу самого своего существования, должна, по-видимому, принимать участие в жизни прихода. Однако действительность, особенно современная, нередко даёт нам примеры совершенно противоположного характера. В наше время нередко случается, что прихожане не принимают почти никакого участия в жизни своего прихода: не бывают в храме, не заботятся о его благолепии, мало думают о подъёме христианской жизни как собственной, так и своих односельцев и проч. Каким же это образом произошло и насколько возможна в наше время для пастырей Церкви борьба с указанным явлением?В русской социально-приходской жизни со времени принятия нашими предками христианства и до последних дней можно наблюдать два великие течения, оказавшие могущественное влияние на религиозно-церковное состояние и нравственно-практические отношения. До конца XVI в. приходская жизнь развивалась совершенно свободно. Не управляемые в религиозно-церковных отношениях специальными государственными законами, члены прихода, составлявшие паству, принимали сами собою деятельное участие в своей социально-приходской жизни. С конца XVI и начала XVII в. замечается крутой поворот в сторону жизни государственно-юридической. Социально-экономические и юридические интересы преобладают над прочими. Сельское население, крестьянское, закрепощается у помещиков.Новым установившимся порядком совершенно почти игнорируется народная религиозно-церковная жизнь; пасомые лишаются всех свойственных им по человечеству и усвояемых христианством прав и невольно отделяются от своего прежнего центра – храма с пастырем – целью сетью экономических и юридических связей с помещиками. В 1861 г. правительство освобождает крестьян от крепостной зависимости. Преследуя, однако же, прежние экономически-юридические цели, оно рассчитывает, что в этом отношении бо́льшая польза получится от свободных административно-экономических единиц государственных, чем от единиц, связанных оковами рабства. С этой целью оковы разрываются, но прежней формы русской общественно-государственной жизни не возвращают. Социальная экономически-юридическая жизнь и жизнь церковно-приходская, религиозно-нравственная опять остаются в разделении; обе они только упорядочиваются, организуются, хотя не в одинаковом смысле и не с одинаковыми целями: первая Положением о крестьянах возводится на степень обязательного для всех крестьян государственного закона, нарушение которого тяжко наказывается; вторая делается, как и следует по основной идее нового порядка, предметом свободных отношений крестьян. Если просмотреть все статьи Положения, то не трудно заметить, что организация сельской общины рассчитана на полное удовлетворение внутри себя всех своих потребностей не только исключительно экономических или юридических, но и социально-нравственных. Ей вменяется в обязанность призревать престарелых, дряхлых, увечных членов своих (ст. 580), открывать с этою целью соответствующие благотворительные учреждения, отдавая их под надзор сельского старосты или волостного старшины (ст. 583), совершенно независимо от влияния пастыря и Церкви. Приписывается наблюдать за нравственным состоянием всех членов (чтобы они не пьянствовали, не распутничали, не чинили вообще никаких безобразий – ст. 153), сопровождая в важных случаях своё „наблюдение“ репрессивными мерами по отношению к провинившимся членам и даже „предоставлением их в распоряжение правительства“, – но опять-таки без всякого влияния и участия Церкви.Наряду с этой административно-государственной единицей и её перечисленными частными социально-нравственными и практическими задачами существует другая – церковно-приходская единица, которая поставляет означенные морально-практические цели уже не частною только своею задачею, но и специальною.Разница между этими двумя общинами заключается в том, что тогда как первая сопровождает свои функции принудительно-репрессивными мерами, вторая предполагает свободную волю каждого члена приходской общины в качестве необходимого фактора тех или иных социально-приходских действий... Напр., призрение стариков, калек и нищей братии для сельской административно-экономической единицы безусловно обязательно, как требование закона, нарушение которого влечёт за собою наказание. Это же призрение для церковно-приходской общины вовсе не обязательно: она может призревать их, но может и не давать им ни копейки на их содержание – никакого наказания за это не полагается. Пастырям предоставляется располагать пасомых к делам благотворения и пользоваться плодами этого убеждения, поскольку они являются результатом свободной деятельности. Точно так же обстоит дело и с разного рода порочными наклонностями и поступками: пьянством, распутством и др. Церковный приход, как таковой, не может контролировать их, применяя к ним постепенный ряд карательных мер; он не составляет государственной единицы, которая бы могла воспитывать своих членов, имея право переходить от убеждения к побуждению и от последнего – к наказанию. Он действует главным образом путём внутреннего влияния на жизнь и поступки прихожан. – Последнее вполне понятно и согласно с духом христианского учения. Но дело в том, что наш русский простой народ ещё недостаточно развит для того, чтобы понимать настоящий смысл и характер истинно-христианской жизни. Отсюда произошло то, что авторитет Церкви и духовенства в период 60–90 гг. значительно пошатнулся. К этому нужно присоединить ещё и прямое предписание законодательной власти – не допускать духовенства к участию в вышеуказанных нравственно-практических функциях, если последние совершаются помимо приходской жизни и на средства сельского общества. Так, ст. 205 Положения гласит, что „мирским обществам дозволяется предоставлять сельских обывателей и сельских обывательниц дурного поведения в распоряжение правительства. Лица, передаваемые в распоряжение правительства, высылаются прямо в Сибирь“ (стр. 1029 из общего Положения о крестьянах – И. Л. Горемыкин, т. II, ч. 2-я). А Правит. Сенатом 4 мая 1884 г. было разъяснено, что „хотя обществам и дозволяется выселять вредных и порочных своих членов, однако приговоры эти должны быть составляемы по инициативе самого общества, без всякого на то постороннего влияния и внешнего воздействия“; поэтому, многие приговоры, составленные под влиянием духовенства, были Сенатом лишены силы19.Руководствуясь подобными указаниями высших правительственных инстанций, отдельные, низшие представители гражданской власти во многих местах далеко не дружелюбно относятся ко всякого рода начинаниям духовенства, если, конечно, эти начинания так или иначе касаются подведомой им административно-экономической сферы. Подобный случай, напр., недавно имел место в Орловской губ. Один из сельских священников убедил сход сделать постановление об ассигновке свободных общественных сумм на неотложные нужды церкви. В ответ на это местный земский начальник, которому был представлен указанный приговор на утверждение, обвинил ревностного пастыря – чуть ли не в возмущении крестьян против властей20.Подобных „ревностных стражей закона“ в наше время развелось на Руси довольно много21; так что иногда само правительство должно вмешиваться, чтобы обуздать их произвол и антицерковные стремления. Не довольствуясь этого рода противодействием приходской жизни, некоторые интеллигенты ведут ещё и подпольную пропаганду посредством разного рода брошюр и листов22, а то и просто подговаривают крестьян на всё противо-церковное, иногда производя на них, где это возможно, экономическое давление. В № 3-м Владикавказских епарх. ведомостей за 1901 г. сообщалось о том, как один генерал (из осетин, правда) возмущал местных прихожан против церковно-приходской школы и т. п.Всё это, конечно, не может служить хорошей почвой для развития церковно-приходской жизни, для участия в ней сельских обществ. Крестьянин, видя постоянно перед глазами дурные примеры и не получая никакого почти поощрения к участию в приходской жизни со стороны властей, и сам постепенно охладевает в своих приходских чувствах и стремлениях. В доброе старое время он смотрел на приходскую свою жизнь, в некотором роде как бы на семейную; „батюшку“ почитал – как отца, соприхожан – как братьев, и потому не допускал в отношении к ним по возможности никакого лукавства или обмана, был искренен и ревностно заботился о благолепии храма, о призрении бедных и пр. Теперь не то. Не так давно свящ. Смирягин23, на основании целого ряда фактов, сделал подсчёт церковно-приходским, так сказать, чувствам и стремлениям современных наших крестьян. Результат получился очень неутешительный. Массы прихожан, как оказалось, стремятся не к храму, а подальше от него; добрые приходские чувства исчезли; любовь и уважение к священнику заменились ненавистью и презрением, которые нередко выражаются в открытых оскорблениях. Вместо того, чтобы заботиться о благолепии храма, соблюдении его святости, бесстрашно нарушают последнюю, разграбляя храмы и унося из них всё, что можно. У всех ещё в памяти недавняя попытка злоумышленников взорвать вблизи Курска чудотворную икону Богоматери, а на днях закончилось разбором в Казанском окружном суде ещё более возмутительное дело – священнотатственнейшая кража чудотворной иконы Казанской Богоматери.Разного рода церковно-приходские учреждения – в роде, напр., братств, церковно-приходских попечительств – на которые духовное и светское правительства так много возлагали надежд, возобновляя в законодательном порядке их деятельность в 60-х годах, далеко не оправдали этих надежд. Имея своею главною задачей – привлечь массы крестьянского сельского люда к участию в церковно-приходской жизни, эти учреждения осуществляли цель только частным образом и в немногих местах. Вот что лишить в „Церковном Вестнике“ обозреватель деятельности этого рода учреждений: „в общем церковно-приходские попечительства на жизнь народную почти не оказывают влияния... Беда нашей деревни при теперешних условиях её быта состоит в том, что жизнью прихода, его нуждами и запросами, кроме, так сказать, присяжных его радетелей, священников и духовенства вообще, мало кто из прихожан интересуется. Крестьянская масса, простой народ, по своей отсталости, или, как говорят, некультурности, общественными вопросами вовсе не интересуются; он весь входит в интересы своего собственного существования, своих хозяйственных нужд. Ему в большинстве дорого только то, что нужно для него лично... Он очень подозрительно относится ко всяким вообще сходкам и собраниям, где, кроме его присутствия, нужна бывает для общего блага и какоя-либо складчина, какой-либо взнос“24...Однако, в утешение всем истинным пастырям, нужно заметить, что этими исключительно мрачными явлениями суть дела, к счастью, не исчерпывается вполне: это – оборотная только сторона медали. Если последнюю перевернуть и посмотреть с лицевой стороны, то там можно увидеть немало и отрадного. Как свидетельствует современная церковно-приходская практика, в отдельных, частных случаях сельские общины принимают самое активное участие в жизни приходов. Бывает это по преимуществу там, где приходские священники отличаются энергией, искреннею преданностью своему долгу и особенно пастырскою ревностью. Так, „Церковный Вестник“ в № 13 за 1903 г. сообщает, на основании частных корреспонденций, что в м. Любаре, Курской губ., сельский сход постановил, под влиянием местного священника, 12 янв. 1903 г. уничтожить: „1) предсвадебные заборы и сватанья, а равно и послесвадебную волокиту; 2) свадьбу зачинать в воскресенье и оканчивать в понедельник, так называемой даровщиной… без дальнейшего угощения; 3) вообще, способствовать тому, чтобы хмельное угощение не было причиной расстройства благосостояния; 4) нарушителя приговора штрафовать по определению прихожан“. В одном из №№ Полоцких еп. ведомостей за 1901 г. приводится случай, когда прихожане, под добрым влиянием священника, решили принять под общественный контроль поведение молодёжи и налагать на разгульных парней штрафы. Нередко случается, что сельские сходы делают постановления о закрытии винных лавок, как, напр., недавно в д. Сахновцах, Староконст. уезда, по сообщению „Киевских Откликов“ и пр.Независимо от всего этого до́лжно признать, что русское простонародье, как бы ни порицали его религиозно-нравственного состояния, всё же, и по своему традиционно-историческому прошлому, и по непосредственности своего склада и характера, остаётся сравнительно податливым для всякого рода церковно-религиозных влияний. Этот факт, при наличности поддерживаемой самим правительством целой сети приходских учреждений (кроме указанных – ещё церковно-приходских школ, богаделен, разного рода чтений и т. п.), служит достаточным основанием к тому, чтобы сказать, что участие сельских общин в церковно-приходской жизни у нас необходимо должно иметь место, иначе нашему народу пришлось бы сразу отказаться от всех своих исторических традиций, чего, конечно, не может быть. Кроме того, существуют прямые предписания правительства на этот счёт, обязывающие пастырей Церкви заботиться о своих духовных чадах, учить их Слову Божию, совершать священнодействия для них и управлять ими, а пасомых – повиноваться водительству пастырей. Пастыри за нерадение подлежат строгим наказаниям – до лишения сана включительно; а пасомые – за противление духовной власти – значительному ограничению своих гражданских прав, штрафам и т. п. Справедливость, впрочем, требует сказать, что последнего рода наказания почти не практикуются. Так, напр., на нашей памяти в одном из селений Киевской епархии проявился кровосмесник. Местный священник неоднократно делал увещания ему, писал соответствующие донесения местным властям, – но из этого ровно ничего не вышло. Многие из крестьян не бывают у исповеди и Св. Причастия, хотя, по государственным законам, каждому полагается приступать к этим Таинствам, по крайней мере, один раз в год. Однако за этого рода проступки, как и за многие подобные, виновные почти никогда не подвергаются наказаниям.Таким образом, хотя вплоть до настоящего времени у нас почва для развития церковно-приходской жизни с участием сельских обществ и была в общем благоприятна, однако самое участие не могло получить надлежащего развития, потому что в значительной степени было предоставлено полной свободе прихожан. Между тем, эти последние, не имея достаточно ясного сознания о значении приходской жизни, её смысле и встречая очень немного побуждений к означенной жизни со стороны социально-экономических и административных условий, не прилагали к этому достаточных собственных усилий, а ограничивались в массе слепым подчинением традиционно-приходским инстинктам. Вот и получилась в результате „православная“ Россия с весьма слабо развитою церковно-приходскою жизнью – с разделением всего государственного строя жизни на чисто-государственный и церковный, сельско-административный и приходский.В последнее время и правительство, по-видимому, склоняется к тому, чтобы уничтожить разделение между сельскою и приходскою общиною, приняв, в качестве государственной единицы, церковно-приходскую и сообщив ей административные функции. Но подобные начинания остаются пока ещё в качестве проекта и не имеют серьёзного реального выражения. Высочайшим Манифестом от 26-го февраля 1903 года намечается целый ряд реформ, направленных к более тесному сближению пастырей и паствы, сельской и приходской общин. Правительство, – говорится там, – намерено „продолжать деятельное проведение в жизнь мероприятий, направленных к улучшению имущественного положения православного сельского духовенства, усугубляя плодотворное участие священнослужителей в духовной и общественной жизни их паствы.., поставить задачею дальнейшего упорядочения местного быта сближение общественного управления с деятельностью приходских попечительств при православных церквах там, где это представится возможным“. Но, повторяем, никаких почти реальных практических форм эти предположения высшей власти ещё не приняли. Не отменён даже ещё закон, воспрещающий пастырям Церкви бывать на сельских и волостных сходах…Всё это ясно говорит об одном: желание принимать участие в церковно-приходской жизни (и даже жить исключительно почти ею) в наших крестьянах далеко не оскудело, но это желание нуждается в том, чтобы его постоянно подогревали и возбуждали. А это налагает на современных пастырей великую задачу – быть постоянно на страже; непрестанно напоминать пасомым об их приходских религиозно-нравственных интересах, чтобы не очерствело их сердце, и не заглохло стремление жить под сенью Церкви.Кактынь А. Приготовление к пастырскому служению в католичестве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 37. С. 42–51.(Продолжение25).Значение семинарии в деле образования духовенства тотчас же было сознано католической Церковью, как только семинарии открыли свою деятельность. Университетский курс в ту пору ничем, в сущности, кроме разве более обширного объёма, не отличался от семинарского. Впоследствии, когда предметы университетского курса были распределены по отдельным факультетам, при многих университетах были открыты богословские факультеты. И однако духовенство решительно стало на сторону семинарии; защищая их, оно защищало право Церкви на образование своих служителей, – право, отказываясь от которого, она пошла бы навстречу своей гибели26. В университетах, где студенты-теологи живут в обширной семье студентов других факультетов, часто ничего общего ни с Церковью, ни с пастырским служением не имеющих, где профессора назначаются правительством, где программы и планы намечаются правительством же, невозможно дать будущим кандидатам священства ни чисто церковного образования, ни, тем более, церковного воспитания. Хотя духовенству и принадлежит право надзора за богословскими факультетами университетов, но оно или только номинально, или, в лучшем случае, ограничивается правом делать доносы в подлежащие инстанции на профессоров. Далее этой уступки католическому духовенству правительства не идут. Протестанты и католики-либералы указывают на те преимущества, которые имеет университет перед семинарией, – на возможность для студента университета пожить самостоятельно и узнать жизнь ещё в период школьного образования, на возможность дополнить слишком узкое богословское образование слушанием лекций на других факультетах. Но ультрамонтане и все убеждённые католики находят, что эти преимущества вдесятеро перевешиваются теми опасностями, которые представляет университет для чистоты веры и нравственности будущих пастырей. Во время борьбы католической Церкви с протестантскими правительствами южной Германии один из депутатов Гессенской палаты – некто Гуман (Humann) – произнёс речь, в которой разобрал и подверг критике все кажущиеся преимущества университетского образования, указываемые протестантами. Эта речь, которую можно назвать апологией семинарии, заслуживает того, чтобы привести из неё несколько выдержек в дословном переводе, так как в ней выразился взгляд всей католической Церкви.Сказав о праве Церкви на воспитание клириков и о необходимом характере этого воспитания, оратор продолжает: „часто говорят, что молодость должна перебеситься, и для этого наиболее подходит время пребывания в университете. Гг! Я оставляю поговорку в силе, если она относится только к тем молодым людям, которые воспитываются для светской жизни, хотя я знаю многих, которые сделались очень деятельными и честными людьми и без этого академического беснования (Austoben). К тем же юношам, которые собираются посвятить себя пастырскому служению в католической Церкви, она не может иметь положительно никакого применения. Всякий, кто выбирает это звание, должен заранее проникнуться духом его; заранее должен ознакомиться с теми добродетелями, которые потом должен будет проявлять; в покойном уединении он должен жить среди тех и с теми, кто идёт по одному с ним пути, кто выбрал то же звание, что и он. Для такой подготовительной жизни годится только семинария, но не университеты, где часто молодой человек должен жить в диком обществе и не легко может отделаться от него.Приходилось мне также нередко слышать, что молодой священник должен сначала узнать свет, если желает содействовать его улучшению. Но, гг., может ли он приобрести это знание в университете, среди своих комилитонов, на их коммершах, в таком виде, в каком оно ему действительно нужно? Я этому не могу верить, и вы, по всей вероятности, также сомневаетесь в этом. Впрочем, относительно этого пункта мы можем быть совершенно спокойны, потому что, хотя католический священник воспитывается и в университете, он, к сожалению, всегда имеет достаточно случаев познакомиться со светом. Никто не имеет столько подходящих случаев приобрести знание света и людей, знакомиться со светом и людьми в их счастливых и самых печальных обстоятельствах, как врач и священник. И вовсе не необходимо, чтобы молодой католический священник сам переживал все заблуждения слабого человечества, чтобы потом быть в состоянии бороться с ними.Часто говорят также: молодой человек, желающий посвятить себя пастырскому служению, должен иметь и научное образование. Для этой цели он должен слушать лекции по литературе, философии, естественным наукам и др., – а это может быть только в университете, где соединены все так называемые факультеты. С первым пунктом я совершенно согласен, с остальными – нет. Я с тем большею готовностью соглашаюсь с необходимостью для католического священника научного образования, что он может очутиться в тысяче положений, где оно будет полезно, нужно, даже необходимо; но что оно может быть приобретено только в университете, с этим я не могу согласиться. Позвольте мне привести основания в пользу моего мнения. Молодой католик, посвящающий себя духовному званию, должен слушать чтения по естественным наукам. Это, само собою разумеется, может быть ему только полезно, потому что эти науки, которым в настоящее время приписывают такое большое значение и ради возможно широкого распространения которых соглашаются на значительные жертвы, во всяком случае возвышенны и прекрасны. Но они могут оказывать своё действие лишь в том случае, если основываются на морали и религии. Они могут возвысить и облагородить человека во всем его существе, если утверждаются на религии; но если им недостаёт этой опоры, то в таком случае их употребляют во зло, в таком случае они имеют разрушающее действие и заслуживают осуждения“27.Что предубеждение Гумана и всей католической Церкви против университетов не лишено основания, и что опасения за целость церковно-религиозного настроения теологов-студентов не напрасны, это доказывают факты. В адресе, поднесённом студентами католического богословского факультета одного из южно-германских университетов местному епископу, между прочим, говорится: „в среде студентов-протестантов, или совсем лишённых церковного духа, или даже враждебных Церкви, мы подвержены бесчисленным оскорблениям и унижениям единственно за выбор нашего призвания (Berufswahl); мы беззащитны против искушения суетности и чувственных удовольствий в этой часто дикой и подлинно языческой жизни. И притом, мы не имеем противовеса этим гибельным влияниям ни в родительском доме и устойчивости истинных друзей, ни в могучем воздействии общественной жизни Церкви и захватывающего богослужения... Наше положение здесь тяжело... Самые значительные вспомогательные науки, как все предметы исторические, мы должны слушать у протестантских наставников, лекции которых решительно враждебны католической Церкви, а отчасти находятся в противоречии и с высочайшими основами христианского откровения, отчего верующие души глубоко возмущаются или даже лишаются католической убеждённости и заражаются самыми гибельными теориями. Во всяком случае, мы не имеем возможности пользоваться правильным, в духе Церкви, руководством в этих, без сомнения, важных науках, именно – в философии и истории“28.Но если даже теологам приходится слушать лекции по вспомогательным предметам и не у протестантских профессоров, если богословский факультет находится при католическом университете, то и в таких случаях всё же эти предметы в университете излагаются не так, как в семинарии. Здесь не справляются с мнением Церкви об известном предмете, и излагают его так, как понимает его наука. А это для будущих ксёндзов представляет уже несомненный соблазн. Понятен, поэтому, тот антагонизм, какой искони существует в католичестве между духовными семинариями и богословскими факультетами университетов. Каждая из этих двух сторон считает лучшим образование, даваемое ею, и не признает никакого значения за образованием противной стороны. Университеты не допускают к занятию профессорских кафедр докторов богословия, получивших учёную степень в духовном учебном заведении, а Церковь не признаёт силы за учёными степенями, полученными в университетах. И нам известен один такой случай, когда папа отказался утвердить кандидата на епископскую кафедру, предложенного испанским правительством, только потому что он получил степень доктора в университете. Испанское духовенство требовало даже уничтожения богословских факультетов, но правительство не согласилось на это.Борьба между семинариями и университетами, вернее – между католическою Церковью и правительствами, за право воспитания клира велась с большею или меньшею остротой и продолжительное время во всей Западной Европе. В странах с католическим населением и с католическим же правительством между Церковью и государством сравнительно легко вырабатывался более или менее благоприятный для Церкви modus vivendi, обеспечивавший за нею отстаиваемое ею право. Но в областях с подавляющим большинством протестантского населения и с протестантским правительством, – каковы южно-германские провинции: Баден, Бавария, Эльзас-Лотарингия, Вюртемберг, где духовенство не могло опираться на сочувствие масс, – католической Церкви пришлось выдержать жестокую борьбу, которая не совсем ещё окончена и по настоящее время29.Началась она с того, что германские правительства, обязавшиеся (в 1803 г.) содержать католические духовные семинарии на доходы секуляризированных католических церковных имуществ, плохо исполняли своё обязательство, а затем и совсем решили закрыть семинарии и открыть вместо них католические богословские факультеты при университетах. Папа протестовал против такого намерения правительства, называл семинарии „прекраснейшими надеждами“ Церкви, а то, что̀ предлагали взамен их правительства, „абсолютно недостаточным“. Но правительства не обратили на него никакого внимания. Они открывали богословские факультеты, назначали и увольняли профессоров, не справляясь с мнением католических епископов; а на жалобы епископов, убеждённых мирян, профессоров и самих студентов не обращали никакого внимания. Наконец, в 1815 году Майнцский епископ, энергичный Katteler, „der grosse Bischof“, как называет его Гольцаммер, рискнул на государственное преступление и открыл без дозволения правительства в Майнце епископскую семинарию. Правительство протестовало, но на насильственную меру не решилось, и семинария осталась. Во время культурной войны она была на короткое (1875–1887) время закрыта, но затем была опять открыта и продолжает функционировать до сих пор. „Ещё не всё и не везде в воспитании клира обстоит так, как до́лжно, – заканчивает Гольцаммер свой краткий исторический очерк столетней борьбы: – пока открыта лишь дорога к миру (Zugang zum Frieden); и на этом, к сожалению, дело остановилось, хотя право Церкви здесь очевидно, равно как очевидна и невозможность для Церкви уступить это право государству“30.В настоящее время в Германии существует семь католических богословских факультетов при университетах: Боннском, Бреславльском, Мюнхенском, Вюрцбургском, Тюбингенском, Фрейбургском, Мюнстерском; во Франции – четыре: в Париже, Руане, Бордо и Лионе; в Бельгии – в Лувене; в Австро-Венгрии – в Вене; в Италии – в Милане. Есть университеты также и в Испании.Таким образом, на Западе существуют два типа учебных заведений, в которых получают воспитание католические священники: семинария и университет. Но количество богословских факультетов ничтожно в сравнении с количеством семинарий, и священники с университетским образованием теряются в общей массе духовенства с семинарским образованием. Кроме того, и университеты, как говорят люди знающие31; теперь немногим отличаются от семинарий как в воспитательном, так и особенно в учебном отношении. Церковь постаралась сблизить их, по возможности, с семинариями; заводя на богословских факультетах чисто семинарские порядки – конвикты, т. е. общежития, где студенты-теологи подчиняются той же, по возможности, дисциплине, что и семинаристы, и семинарские методы преподавания.Кроме семинарий и университетов, есть ещё третий тип богословской школы – это высшие учебные заведения, соответствующие нашим духовным академиям, где студенты слушают лекции, как в университетах, и живут в общежитии, как семинаристы. К этому типу, обычно носящему название collegium’a, относится Католическая духовная академия в Петербурге, Иезуитская коллегия в Инсбруке, Парижская Сорбонна, Collegium Romanum в Риме и несколько других коллегий, устроенных по образцу Римской. В этих высших школах (также и в университетах, а в Испании – и в семинариях) даются учёные степени бакалавра, лиценциата и доктора богословия, философии и церковного права (первая – после известной части пройдённого курса, а последние две – каждая после особой письменной работы и после новых, на каждый раз устных испытаний). Эти высшие учебные заведения приготовляют не приходское духовенство, а преподавателей для семинарий и духовенство высшее. С другой стороны, преподавание и воспитание в них принципиально сходны с семинарскими; поэтому, для нас они особого интереса не представляют.Есть ещё один вид школы, находящейся в ведении католической Церкви, – это приготовительная, или малая семинария (paryum seminarium; petit seminaire, geistliche secundär-Schule). Она представляет собою низшее учебное заведение с четырёхлетним курсом обучения, соответствующее нашему духовному училищу. Цель его заключается, главным образом, в подготовке воспитанников для большой семинарии. У нас в России есть малые семинарии в Самаре и Житомире; не особенно много их во Франции – по той причине, что из правительственных школ совершенно изгнано религиозное воспитание. Малая семинария, собственно говоря, не есть духовно-учебное заведение в собственном смысле этого слова: в ней проходится программа приблизительно первых четырёх классов гимназии, так что, по окончании курса в ней, ученик может поступать, кроме большой семинарии, куда ему угодно.Таким образом, основным типом школы, предназначенной для приготовления пастырей католической Церкви, является епископская, или соборная (conciliare ad mentem conc. Trid.) семинария, или, как её ещё называют, диоцезная. Она принимает в свои стены более или менее подготовленных мальчиков или юношей и выпускает их уже взрослыми людьми, и притом – рукоположенными в священный сан32.Перейдём теперь к ознакомлению с педагогической системой католических духовных семинарий.А. Кактынь(Продолжение следует).Вопиющие недочёты нашего церковного хозяйства // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 37. С. 51–62.(Окончание33).Всё церковное хозяйство фактически находится в полном и бесконтрольном распоряжении церковных старост, не считающих себя обязанными отдавать отчёт в своей деятельности по приобретению, хранению и употреблению церковных денег и всякого вообще церковного имущества не только прихожанам, но и церковному причту. Вследствие кажущейся церковным старостам неопределённости источников церковной доходности, большинство из них не делают точного разграничения поступающим в церковь доходам и все поступления денежные, из каких бы источников они ни были, соединяют вместе и потом заносят в приходные книги по приблизительному и желательному в интересах приходской церкви разделению их по родам, весьма далёкому от действительности. Кроме того, – по словам свящ. И. Ягодинского, – некоторые из руководителей церковного хозяйства смотрят на церковную доходность, так сказать, эгоистично, оберегая её от разных обложений и укрывая часть её от посторонних посягательств; характерно рассуждая при этом, что, „всё, что̀ поступило в церковь, на нужды её и должно расходоваться“. И вот, по неопределённости источников церковных доходов и в силу установившегося порядка смешивания всех церковных поступлений, часть церковных доходов от продажи свечей, каковые доходы не подлежат вообще точному контролированию, произвольно переносится в отдел пожертвований на украшение храма, и на счёт свечной доходности делается в приходных книгах запись специальных пожертвований на поновление иконостаса, на приобретение икон, церковной утвари и пр.; а иногда без всякого перечисления и прямо откладывается к „тёмным“ церковным суммам, не подлежащим ничьему уже постороннему наблюдению… Переносить церковные поступления из одной категории в другую побуждает иных руководителей церковного хозяйства и чисто практическая выгода от подобного рода „операций“. Чтобы не испрашивать разрешения епархиального начальства на производство расхода по церкви, превышающего установленную норму (50 руб.) дозволенного расхода по сельской церкви, ими и записываются на приход на счёт поступлений из всех источников доходности специальные пожертвования на нужды храма и расходуются уже без разрешения, как поступившие будто бы с определённым назначением. По этой причине, и показание по отчётным ведомостям чистой свечной прибыли нужно признать довольно сомнительным и действительности не соответствующим, в чём не трудно убедиться даже с внешней стороны, при сличении этой прибыли с количеством ежегодного расхода свечей в каждой церкви. При таком отношении к ведению церковного хозяйства вообще и в частности при указанном порядке показания по приходным книгам доходности церковной, очевидно, не может быть и правильного, равномерного, безобидного обложения церквей процентным отчислением с их доходности.По существующим церковным узаконениям, прихожанам принадлежит неотъемлемое право избирать из своей среды в церковные старосты „лиц, известных приходу христианским благочестием и преданностью св. Православной Церкви“ („Инструкция церковным старостам“, §§ 7 и 8). Между тем, на практике роль прихожан по отношению к церковным старостам ограничивается исключительно одним избранием их на должность. В самой службе своей церковные старосты становятся в зависимость только лишь от духовного начальства: благочинных, консистории и – номинально – от церковного причта. Правда, на основании § 42-го „Инструкции церковным старостам“, для контроля за действиями церковных старост, на каждый год избираются два представителя от прихода, которые должны присутствовать при ежемесячных высыпках из кружек церковных денег. Но обыкновенно вся роль этих контролёров сводится только именно к присутствию при высыпках из кружек и пересчитывании… того, что пожелает показать церковный староста, который и приглашает представителей от прихода для простого соблюдения формы. Да и сами представители вполне ясно сознают своё более чем неопределённое положение, и потому благоразумно уклоняются от активного участия по наблюдению за состоянием церковного хозяйства, ограничивая всю свою деятельность лишь подписью в приходных церковных книгах, тем более, что, по „Инструкции церковным старостам“, участие представителей при высыпке денег не обязательно, и, „в случае неявки одного или обоих представителей прихожан к свидетельству прихода и расхода, таковое не останавливается“ (§ 46).Само собою понятно, что подобное представительство не имеет ровно никакого значения: приход не знает – и не имеет возможности знать, какие сборы взимаются с церковных доходов, и правильно ли они вносятся в подлежащие духовные учреждения, т. е. в том ли самом количестве, какое требуется, по раскладке, сообразно с действительным поступлением церковной доходности, какова эта доходность, сколько у церковного старосты остаётся свободных денег, какое им дано будет назначение, правильно ли церковные деньги расходуются, удовлетворяются ли насущные нужды церкви, все ли деньги записываются в шнуровые приходо-расходные книги и пр. т. п.Многие церковные старосты не любят подчиняться контролю с чьей бы то ни было стороны; желая быть полноправными хозяевами и свободными распорядителями церковного достояния. Всякое вмешательство в круг их ктиторской деятельности они считают для себя чуть ли не оскорблением, жалуясь на отсутствие к ним общественного доверия; на стеснение их свободы в действиях и пр. Не удивительно, поэтому, что в последнее время всё чаще и чаще – и притом вполне справедливо – раздаются голоса против бесконтрольности и против не всегда целесообразного употребления церковных сбережений, когда один староста увлекается дорогостоящим церковным хором, другой – причудливою росписью храма по своему личному вкусу и т. п. Церковные старосты, умышленно скрывающие действительную доходность церкви не только от епархиального начальства, но и от причта и не записывающие их в имеющиеся при церкви приходо-расходные книги, впоследствии, при благоприятных обстоятельствах, часто расходуют эти нелегальные сбережения хотя и на церковные потребности, но такие, которые совершенно не вызываются особенною необходимостью. Анонимный автор указанной нами выше статьи: „К вопросу об участии прихожан в заведовании церковным хозяйством“ говорит, напр., о церковном старосте, который крайне озабочен был сооружением серебряного облачения для престола, – и действительно приобрёл таковое на нелегальные сбережения, стоимостью более 2000 р., между тем как в церкви имелись неотложные вопиющие нужды, которые так и остались неудовлетворёнными.Ничего подобного не было бы и не могло бы быть, если бы прихожанам предоставлено было право коллективного участия, вместе с церковным старостой, как их доверенным лицом, в заведовании церковным хозяйством. К тому же ведь все церковные капиталы составляются почти исключительно благочестивым усердием самих прихожан, которые обыкновенно ничего не жалеют для своего храма. А если так, то расширение прав прихода и его ближайшее участие в ведении старостами церковного хозяйства является делом сколько естественным, столько же необходимым, своевременным и безусловно справедливым.Обратимся теперь к рассмотрению разных церковных сборов, установленных на епархиальные потребности и местные нужды с каждой приходской церкви.Обще-епархиальные потребности, под которыми главным образом разумеется содержание духовно-учебных заведений, в прежнее время покрывались всецело свечным доходом и доходом от продажи венчиков и листов разрешительной молитвы. Высшее духовное начальство всячески заботилось, чтобы эти статьи доходов не оскудевали. В ныне отменённой уже 147-й статье „Устава духовных консисторий“ относительно свечных доходов предписывалось, чтобы епархиальное начальство обращало особенное внимание на этот доход, изыскивало все способы к увеличению его, подробно рассматривало ведомости о нём и виновных в небрежении к ущербу в доходе против прежнего времени подвергало суду, а содействующих возвышению свечного дохода поощряло одобрением. Свечной сбор был установлен в размере 50 коп. с каждого проданного церковью фунта. Но, как видно, ни тщательный контроль, ни поощрения не служили вполне надёжной гарантией правильности поступления свечного дохода, и, по Высочайшему повелению, указом от 14-го января 1871-го года, означенный сбор от продажи свечей заменён был отчислением в размере 21% со всей доходности церковной, с суммы поступления её за 1868-й год, т. е. с кружечных, кошельковых и свечных сумм, которые соединены все вместе, как составляющие общий церковный доход. В 1879 году, по определению Св. Синода от 10–28 января, положенный взамен свечного сбора 21-процентный взнос ещё увеличив на 4%, составивший таким образом 25-процентный взнос со всей доходности церковной, действующий и по настоящее время. При этом, указом Св. Синода, от 6 ноября 1871-го года, на случай могущего быть по разным причинам в некоторых церквах уменьшения церковных доходов, епархиальной власти предоставлено право временно освобождать такие церкви от взноса или уменьшать его, а образующиеся в подобных случаях недобор по епархии покрывать раскладкою на доходы прочих церквей с тем, чтобы этот добавочный взнос по другим церквам не превышал 20% с суммы всех доходов, и чтобы к участию в этом деле призывались епархиальные съезды духовенства, когда это участие признано будет нужным.Приводилось ли где-либо и когда-либо в действие это последнее распоряжение Св. Синода, дающее полную возможность уравнения взноса сообразно доходности церквей, не знаем; но только установленный обязательный взнос с церквей на содержание семинарии и личного состава должностных лиц в духовных училищах во всех епархиях остаётся без изменения, и взнос с каждой церкви, положенный с неё более 25 лет тому назад, взимается и в настоящее время всё в том же размере, без всякого соответствия действительной доходности церкви. Между тем, в течение такого продолжительного времени, как целая четверть века, весьма многие приходы изменились почти до полной неузнаваемости и в количественном, и в качественном отношениях. Помимо естественного прироста населения, многие приходы увеличены причислением к ним деревень, благосостояние жителей некоторых сёл возвысилось, и доходность иных церквей возросла до значительных размеров, превышающих в 5–10 раз прежнюю доходность; наоборот, другие приходы количественно уменьшились, как вследствие переселения жителей их в отдалённые края, так и вследствие отхода от них деревень и т. под., и приходские церкви в них значительно обеднели. Процентный же взнос и с тех, и с других взимается против прежнего времени без всякого изменения.Неравномерность обложения церквей ещё более бросается в глаза, если присоединить к процентному и все другие существующие сборы и рассматривать их в совокупности в отношении к доходности каждой отдельной церкви.Процентный взнос предназначается для удовлетворения штатных потребностей по духовно-учебному ведомству, на покрытие же их потребностей сверхштатных обще-епархиальные и окружно-училищные съезды духовенства, согласно 9-й ст. „Устава духовных семинарий“ 2-го п. и 25-й ст. „Устава духовных училищ“ и 14-й ст. „Устава епархиальных женских училищ“, изыскивают местные средства. Под местными средствами, кроме личных пожертвований духовенства, разумеются единовременные или ежегодные вспомоществования из церковных сумм и монастырских доходов в виде определённых процентных отчислений со всей доходности. При этом, распоряжениями по духовно-учебному ведомству разъяснено, чтобы указанные отчисления на сверхштатные потребности по духовно-учебным заведениям были соображаемы с наличными средствами и с собственными нуждами церквей, чтобы при взимании их не могло произойти уменьшения в поступлении обязательного 25-процентного взноса, и чтобы от них были освобождены церковные суммы, имеющие какое-либо определённое назначение.Кроме этих сборов, приходские церкви обложены ещё сборами – а) епархиальными: на жалованье благочинным; на церковно-приходские школы, на пособие священникам в старообрядческих и сектантских приходах и пр. и б) на местные нужды каждого благочиния: на окружное попечительство, на благочинническую библиотеку и проч.В некоторых епархиях все сборы с приходских церквей раскладываются и взимаются сообразно с доходностью каждой церкви. Но сложность и трудность более или менее справедливого обложения церквей процентным отчислением с доходности церковной, которая показывается почти всегда обыкновенно далеко неточно, слишком красноречиво говорит сама против себя. Вот почему духовенство чаще всего склоняется к распределению сборов по числу приходских душ, как к более справедливому. Правда, и число приходских душ также не может ещё с точностью свидетельствовать о доходности церкви: есть, напр., приходы с мало религиозным и редко посещающим храм населением; есть приходы численные, но разбросанные и бедные; в некоторых приходах чуть ли не половина населения проживает на стороне. Но, вообще говоря, численное отношение прихода весьма сильно влияет на увеличение доходности церковной, как это можно видеть из ведомостей особенно по продаже свечей. Во всех приходах обыкновенно расход свечей почти пропорционален количеству прихожан, вследствие чего ежегодную раскладку их духовенство делает всегда по церквам соответственно числу душ каждого прихода. Если же количество населения прихода так сильно влияет на количество расходуемых свечей в церкви, то несомненно, что оно способствует и увеличению или уменьшению доходности церквей, так как последняя в сельских церквах если не исключительно, то преимущественно составляется от продажи свечей. Церковные старосты единогласно свидетельствуют, что при большем числе молящихся в храме больше расходуется и свечей, сборы же кружечный и кошельковый в сёлах бывают очень незначительны; разные же пожертвования – и вовсе случайны. Отсюда становится понятным, что самым надёжным, так сказать, показателем доходности сельских церквей следует признать количество расходуемых ими свечей. Вот почему, очевидно, в прежнее время процентный взнос и взимался только со свечного дохода в размере 50 коп. с проданного фунта и прекращён был, когда явилось скрытие действительного расхода свечей. Единственно определённый, верный и прибыльный, весьма значительно увеличивающий доходность сельской церкви, есть именно свечной доход, на котором, как на краеугольном камне, зиждется почти всё благосостояние каждой приходской сельской церкви.На основании всего этого, свящ. И. Ягодинский предлагает заслуживающий самого серьёзного внимания свой проект упорядочения, или точнее – полной отмены всех сборов с церквей с отнесением их на счёт свечного дохода. Именно.Ввиду трудности процентного обложения всех церквей с доходности церковной на покрытие епархиальных расходов и неточного способа обложения церквей по числу приходских душ, о. Ягодинский находит и более удобным и более справедливым заменить обязательный и, особенно, неравномерный 25-процентный взнос и разные сборы по числу душ, определённым взносом с каждого проданного пуда свечей, т. е. изменить способ обложения церковных доходов возвышением цены за отпускаемые свечным заводом для церквей епархии свечи на столько, на сколько это нужно будет, чтобы увеличение цены на свечи в общей своей сумме покрывало все епархиальные расходы, и с тем, чтобы эти расходы на епархиальные потребности покрывал уже сам свечной завод. Подобный способ обложения церквей и доходов заслуживает внимания как вследствие простоты сбора на покрытие епархиальных расходов и справедливой равномерности распределения его между церквами, так равно и тем, что свечная прибыль при этой операции всецело будет поступать в распоряжение церковной епархии. Простота проектируемого о. Ягодинским способа обложения церквей заключается в том, что епархиальный свечной завод, через увеличение цены на свечи, составит сумму денег, равную всем взносам с церквей епархии, и непосредственно от себя, в положенные сроки, будет препровождать её в подлежащие учреждения, а духовенство совершенно освободится от разных раскладок этих взносов, нередко сложных, вызывающих между церквами и причтами ропот и неудовольствие. При этом способе обложения обязательный 25-процентный взнос и сборы по числу приходских душ, через увеличение цены на купленный каждою церковью пуд свечей на 7–10 рублей, будут более равномерны между церквами, уплачивающими их соразмерно количеству расходуемых свечей, и уплата их будет находиться в полном соответствии с их расходностью, чем достигается и бо́льшая справедливость. Церковь, расходующая большее количество свечей и получающая, следовательно, больше дохода от этого, должна будет и уплачивать – через доплату за свечи – больше взносов.Введением в жизнь проекта о. Ягодинского духовенство избавится от давних – а в последнее время, к тому же, и довольно сильных – нареканий со стороны церковных старост и особенно со стороны прихожан на чрезмерное обложение церквей разными сборами, обнаруживающих иногда даже явное противодействие при самом производстве сборов. Возвышением же цены на свечи и установлением через это вместо сборов косвенного налога церкви освободятся от налогов явных и прямых, а чистая свечная прибыль всецело поступит в доход и на нужды церквей. Нет надобности, – говорит о. Ягодинский, – смущаться опасением через увеличение цены на свечи сокращения расхода свечей и возбуждения неудовольствия церковных старост: при современной монополии продажи церковных свечей и при должном участии в этом деле самого духовенства, такого сокращения, без сомнения, не произойдёт, а обстоятельное разъяснение целесообразности и полезности для церкви новой постановки дела только успокоит старость. За это, между прочим, ручается и опыт прежних лет. Постепенное возвышение цены на свечи, так часто делаемое епархиальными съездами духовенства, не только не сокращает производства свечей епархиальными свечными заводами, напротив, оно прогрессивно увеличивается, и это обстоятельство всегда отмечается постановлениями съездов. Может произойти в иной церкви от разных случайных причин и недобор ежегодно расходуемых свечей; но он с избытком покроется постепенно возрастающим забором их другими церквами.Наконец, проектируемою о. Ягодинским мерою духовенство может принести несомненную пользу и своим местным епархиальным свечным заводам, об интересах которых оно должно особенно заботиться, как о главных источниках епархиальных средств. Всякий раз, когда только представляется надобность, духовенство черпает обыкновенно из своего завода денежные суммы, не справляясь об устойчивости его денежного фонда; ежегодно требует от него больших субсидий на различные епархиальные учреждения и тем часто ставит завод в неприятную и нежелательную необходимость обращаться для ведения своих операций к большим займам, уплата процентов по которым, иногда довольно значительных, очень неблагоприятно отзывается на общем финансовом состоянии завода. Сосредоточение же всех епархиальных церковных сборов через возвышение платы за свечи в свечном заводе и предоставление ему права пользоваться этою приплатою для своих операций, так как взносы на епархиальные учреждения будут вноситься им в конце года, а некоторые – только в начале будущего года за прошедший отчётный год, дадут ему возможность обходиться без всяких займов и сберегут интересы завода и церкви.Повторяем: проект о. Ягодинского заслуживает самого серьёзного внимания духовенства, и очень может быть, что ему придётся в недалёком будущем сыграть весьма важную роль в разрешении одного из сильно наболевших вопросов нашего церковного хозяйства.Воззвание // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 37. С. 62.Христолюбивые благотворители! 7 июня 1905 года сгорели два храма Тихвинской церкви села Ильинско-Заборского со всем церковным имуществом, и негде теперь совершать богослужение. Все колокола с колокольни попадали на землю, причём большой колокол разбился, на полиелейном образовалась трещина, а один малый колокол расплавился. Сгорело и всё большое село. Прихожане – крестьяне, занимающиеся исключительно земледелием, очень бедны и не могут выстроить храма на свои средства. Остаётся одна надежда на сторонних благотворителей, к которым мы и обращаемся с покорнейшею просьбою: помогите устроить нам новый храм и не откажите в своих доброхотных пожертвованиях: „доброхотна дателя любит Бог“ (2Кор.9:7), а мы будем возносить за Вас свои молитвы к Господу-Богу да воздаст Он Вам вместо временных вечные блага.Пожертвования просим адресовать:Ст. Коверинно, Костр. губ. В Строительный Комитет по возобновлению храма в селе Ильинско-Заборском.Председатель Комитета, священник Василий-Преображенский.№ 38. Сентября 18-гоПальмов Н. К вопросу о положении престарелых священников // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 38. С. 63–77.Бесспорным фактом нужно признать что, если когда, то именно в настоящее время положение престарелого иерея в приходе очень тяжело и печально. К священнику предъявляется теперь масса всевозможных, по преимуществу канцелярских, требований и от своего, и от чужого начальства – требований, часто имеющих лишь косвенное отношение к прямым пастырским обязанностям, а иногда к ним даже совсем не относящихся, каковы многочисленные „запросы“ представителей чуть ли не всех ведомств, присылаемые с указанием немедленно же дать на них ответ. Теперь у сельского священника такое множество „входящих“ и „исходящих“ номеров, что едва ли не представляется необходимым учреждение в приходе особой канцелярии для ведения всей переписки священника. Письменная часть разрослась у приходских священников до таких громадных размеров, какие, конечно, и не грезились духовенству прежнего, впрочем – не особенно давнего, времени… Справиться, как до́лжно, с письменною работою по приходу теперь в силах разве только молодой и знающий канцелярские приёмы человек. Старику это не под силу. Он и не понимает, в большинстве случаев, механизма канцелярского дела, и обращение с ним ведёт его к вечным „ошибкам“ и „неисправностям“. Что делать! Старец иерей – воспитанник своей школы, да притом, часто уже удручают его такие недуги, при которых не до постижения новейшей канцелярской мудрости и не до обильного письма…И вот, не удовлетворяя формальным требованиям службы, священник-старик оказывается неисправным в глазах начальства и, как таковой, подвергается замечаниям и штрафам в возрастающей прогрессии, которая, в конце концов, ведёт к увольнению за штат „по старости и неспособности к отправлению пастырских обязанностей“.Чем больше размышляешь над постановкой у нас вопроса о служебном положении престарелых священников и знакомишься с фактической стороной дела, тем всё больше склоняешься к мысли, что дело поставлено у нас исключительно на формальную почву, и потому не удивительно, что следствия его печальны, прежде всего, для старцев-иереев, а затем – и для пастырского дела. Постараемся раскрыть это.Священников-стариков увольняют, в большинстве случаев, за неисправности формального ведения дела. Но, ведь, одной формой дело не ограничивается? Она – внешняя лишь оболочка содержания, которая не всегда может быть одинакова и не всегда даже находится в строгом соотношении с содержанием. Почему добрым пастырем следует назвать того, кто умеет точно исполнять формальные предписания закона, представляя собою, до некоторой степени, тип службиста? Добрый пастырь, разумеется, желателен в Церкви в несравненно большей степени, чем исправный только служака. Желательна, конечно, гармония содержания и формы; но если её нет, то большая ли беда, когда воздействие пастыря на пасомых проявится в иной форме, помимо указанной, и иным способом, но не менее плодотворно? Напр., существует требование – сколько возможно чаще проповедовать в церкви. При том старинном взгляде на церковную проповедь, как на произведение словесного искусства, да ещё и более совершенное (в идеале), чем произведение светского характера, священник-старец боится, что называется, и приступить к проповеди. Прежде чем проповедь сказать, необходимо написать её. А написать – это такой труд для человека, воспитавшегося в традициях пуританского взгляда на произведение письменного слова, что от одного представления перспективы писанья проповеди старец-иерей приходит в страх. Мы знаем, какая и теперь ещё у не совсем старых священников проявляется заботливость о полном уединении и устранении малейшего беспокойства, когда приходится написать проповедь. Все чада и домочадцы проникаются сознанием важности работы, которую исполняет где-нибудь в укромном уголке дома завтрашний проповедник, и ни один из них не позволит себе нарушить неосторожным шумом или криком писательский покой батюшки. Эта черта строгого отношения к собственным произведениям пера у нашего духовенства подмечена и светскими наблюдателями, а беллетристам дала даже материал для интересных бытовых картинок... В глазах начальства сказывание проповедей является столь важным делом, что в формулярном списке священника есть особая графа, куда заносятся сведения о количестве произнесённых за год проповедей собственного сочинения, если священник „из учёных“.Что же остаётся делать неписьменным пастырям в ответ на настоятельные требования начальства усилить проповедническую деятельность и чаще предлагать в церкви слово назидания? – Остаётся прибегать к помощи книг и читать оттуда поучения так же, как полагается то делать, по уставу духовных консисторий (ст. 9), лицам, не получившим надлежащего богословского образования. Чтение проповедей по книге не всегда приносит должные плоды. Часто, вместо назидания, оно только утомляет слушателей, вызывает у них скуку, потому что не всегда можно найти в книге то, что̀ близко касалось бы вот этого Ивана, Петра и т. д. При скудости книг по сельским церквам и при недостатке средств на их выписку для церковной библиотеки, действительно, невозможно требовать от священника того, что выше его сил: он и сам бы хотел предложить слушателям что-либо, близко к их нуждам относящееся, по ничего не в состоянии сделать против физической невозможности.Не ободряемый вниманием паствы к книжному слову, пастырь умолкает. За собственное живое слово он не рискует взяться. „Импровизация – удел немногих“, говорили ему старые руководства по гомилетике, которые он в своё время учил в семинарии, и с этим убеждением он остался на всю жизнь. А начальство продолжает присылать предписания об усилении проповеднической деятельности. Смотря по характеру, одни батюшки в тупом отчаянии отмахиваются от них руками и стараются не обращать внимания на неисполнимые для них бумаги; а другие – из не совсем храбрых – проникаются трепетом перед грядущей карой, которая неизбежна, особенно если ближайший начальник-благочинный принадлежит к разряду строгих блюстителей высшей законности и высшего порядка. Бедному священнику живо представляется возрастающий ряд замечаний, выговоров и штрафов с конечным завершением их – отставкой, страшной для него потому, что, с выходом за штат, придётся жить чуть не Христовым именем: так как 300 р. пенсии за 35 лет службы – очень незначительная сумма, если, особенно, не вся семья пристроена, а здоровье сильно пошатнулось. От невесёлой картины предстоящей, грозной будущности у него ещё в большей степени развивается старческая болезненность, начинают дрожать и без того ослабевшие руки, учащаются головокружения, и всё темней становится в глазах. Внушение – великое дело. Раз признают тебя ни к чему негодным, и постоянно будут твердить одно и то же, естественно – и сам, в конце концов, придёшь к сознанию своей непригодности для дальнейшей службы. Нам пришлось слышать из уст одного старика-священника, который имел несчастие подпасть чересчур строгому, „вниманию“ своего ближайшего начальства – благочинного, такого рода сетования: „не от того я болею, что действительно мне окончательно изменили физические силы… Нет, я ещё мог бы служить и приносить пользу Церкви… Изводят меня замечания начальства, горькие для меня потому, что и теперь я служу Церкви с таким же усердием в душе, как, бывало, раньше… Правда, у меня нет уже сил, как у молодого… И вот, потому-то я и оказался негодным… Прежде, как видите, часто удостоивали меня даже наградами, а теперь… никто, решительно никто, не поддержит и не постарается понять старика… Ведь и старик мог бы оказаться полезным, если бы о нём хорошенько подумали… И ему, глядишь, нашлось бы место среди других работников на ниве Христовой“...Впрочем, нечего описывать картины и передавать речи, хорошо всему духовенству известные. Оно, конечно, не раз само задумывалось над печальным положением престарелых своих собратий, а в некоторых епархиях, пришло к сознанию необходимости собственными средствами улучшить хотя материальное их состояние устройством богаделен для престарелых лиц духовного звания обоего пола, где бы заштатные священнослужители могли найти себе и кров, и пропитание, и необходимый уход – частью безвозмездно, а частью – с небольшой платою.Но, нам думается, заботы о старцах-священниках не должны ограничиваться одним только улучшением их материального состояния, как бы это последнее ни было важно. Вполне сочувствуя, конечно, учреждению этих симпатичных и воистину богоугодных заведений и желая, чтобы шире и шире развивалась деятельность духовенства в этом направлении и захватывала больше и больше епархий, мы, однако, думаем, что места в духовных богадельнях должны быть предоставляемы совершенно уже беспомощным и окончательно одряхлевшим старикам, которым остаётся лишь сидеть и лежать, а для достаточно крепких ещё будет большим утешением, если им представится возможность продолжать епархиальную службу, с которою они всегда кровно сродняются, – только на несколько иных началах. Мы исходим из убеждения, что старики-священники, неисправные с точки зрения исполнения формальных предписаний закона, могут оказать незаменимую услугу делу Церкви в смысле глубокого и широкого пастырского воздействия на народ, лишь бы они удовлетворяли тем требованиям христианского учения – религии духа, истинной жизни и спасения, в наличности которых у стариков-пастырей всего меньше можно сомневаться. Припомним глубокое уважение, какое оказывала вообще старикам ещё дохристианская древность. Глава римских мыслителей Цицерон пишет особый трактат, посвящая его раскрытию рациональных оснований уважения к старцам, составлявшего своего рода предмет веры для древних. „Важные дела, – говорит Цицерон в своём трактате: Катон Старший, – устрояются не силой тела, не быстротой или проворством его, но – советом, нравственным влиянием, мыслью; этих последних качеств обыкновенно не только не лишена старость, но даже изобилует ими“ (гл. VI). Важные дела – выражается языческий мыслитель, разумея под ними дела, касающиеся государственного устройства, выше которых ничего не было по представлению древнего римлянина. Но оказалось, что есть ещё более важные дела, чем политические. Важнее их оказались вопросы жизни и спасения, ответ на которые человечество получило от Христа. Что̀ мы видим в иерархическом строе первенствующей Церкви? – Служить этим важнейшим делам апостолы призывают пресвитеров, т. е. старцев. Пресвитеры-старцы стоят во главе руководства духовною жизнью членов юной Церкви. В „Деяниях Апостольских“ читаем трогательную беседу ап. Павла с ефесскими пресвитерами, которых он пригласил к себе в Милет, и узнаём нравственные требования от пастырей Церкви, которые сохраняют силу и до наших дней (Деян.20:17–38). В пору развития организации церковного управления (III–VI вв.), при епископе, в качестве его ближайших помощников по душепопечительству, мы видим опять-таки пресвитеров-старцев. Отношения между ними и епископом, главою местной Церкви, были самые близкие. Своим знанием жизни и мудростью они облегчали епископу трудное его служение. С большим почтением отзывается о них, напр., Григорий Богослов в своём прощальном слове, пред удалением из Константинополя. Он называет их „вождями стада“ и „зрелыми по возрасту“ соработниками своими.Изменились условия жизни, и теперь, в сравнении с стариной, на священника легли заботы не об одном чисто пастырском служении. Конечно, всякое время выдвигает свои требования, и нельзя с ними не считаться. Но, с другой стороны, справедливо ли не считаться и со всеми качествами тех лиц, на которых ложится ответственность за точное исполнение всех начальственных требований, и от стариков требовать того же, чего можно потребовать от молодых? – Если строго разграничить область пастырскую от области внешней, так сказать, бумажной; то, весьма возможно, окажется, что неуспевающие в последнем отношении будут безупречны в первом. Отсюда следует необходимость разграничить сферу деятельности двух пастырей – престарелого и молодого. Необходимо первому предоставить действование в сфере чисто духовных предметов, а из внешней деятельности оставить самое лишь необходимое; второму же предоставить всю физическую сторону пастырского труда; не стесняя, конечно, его и в проявлениях пастырского духа. Пусть священники-старики будут духовными отцами в приходе, а молодые – пусть помогают им во внешней деятельности: в письмоводстве, в собеседованиях, занятиях в школе и пр. Наше время характеризуется оскудением духа во всех областях жизни. И духовенство по преимуществу должно взять на себя задачу раскрытия сокровищ духа, таящихся в недрах сердца русского народа. Если бы с требованиями духа обратиться к этим, трепещущим теперь за своё положение на службе, старцам-иереям; если бы им указать, что явление духа и силы духовной – специальность их служения; если бы почувствовали старики, что от них ожидают ещё много; то, наверное, истинным ревнителям народного блага не пришлось бы раскаиваться в снисхождении к старческим недочётам. Всякому возрасту – своё. Как, невозможно требовать от только-что начавшего духовную жизнь молодого человека проявлений мощи духа, так точно, и от старика – формальной исправности по службе. Освободившись от ответственности за последнюю и утешенные сознанием, что они – далеко не лишние в сонме служителей Христовых, и что могут они петь Богу, дондеже суть, старики-иереи весь остаток своих физических сил отдадут на служение духу, которым обильнее, чем кому-либо, станут питать духовных чад. – Говорят: „старик не назидает прихожан проповедническим словом“... – Да – писанною проповедью: но зато прошедшая пред глазами пасомых его длинная жизнь с её радостями и – больше скорбями представляет собою лучшее, живое и наглядное назидание для прихожан, лишь бы только последние внимательнее относились к священнику. А затем, богатый опыт жизни, всё передуманное, перечувствованное – какой это обильный материал для вразумления и назидания! Правда, редко кто умеет пользоваться им с церковной кафедры, но, во всяком случае, не так уже много он и теряет в своей ценности, излагаемый за простою, домашнею беседою в кругу прихожан в бесхитростной речи старца-пастыря. Как высоко ценится всеми его благословение и старческая тёплая молитва в важных обстоятельствах личной и общественной жизни прихожан! С какою покорностью обыкновенно принимаются строгие, но правдивые слова вразумления или даже обличения, когда это необходимо бывает, из уст отходящего от жизни старца, которого уже трудно заподозрить в лицеприятии, угодничестве. Старость сама по себе заставляет, как-то невольно даже, уважать себя, особенно же – старость пастырская.Все вышеизложенное позволяет высказать желание, чтобы престарелым иереям, чувствующим, что они уже не в силах удовлетворять всем требованиям службы, предоставлено было право просить себе помощника из окончивших курс семинарии и только-что возведённых в сан молодых священников. Является вопрос: на что содержать такого помощника? – Но 1) ставить более важное дело, каково истинное пастырство, в зависимость от менее важного – соображений о материальном обеспечении, не приходится, особенно ввиду 2) широко открывающейся возможности устроить материальное обеспечение молодого помощника. На содержание его может старик-священник уделить часть собственных доходов и всё жалованье, где таковое есть, а себе оставить пенсию и другую часть дохода. Затем, в приходах, где положен по штату диакон, можно определить нового священника даже на дьяконскую вакансию. Должность диакона не такая уже необходимая, что ею нельзя было бы пожертвовать ввиду большей пользы для прихода – назначения нового священника. Притом, диакон может быть определён и на псаломщическую вакансию в тех приходах, где по штату положено два псаломщика, или из прихожан находятся способные лица отправлять псаломщическую должность за небольшое вознаграждение. Конечно, и церковно-приходская школа может тут прийти на помощь, так как она даёт иногда очень хороших чтецов и знающих дело певцов, способных заменить присяжного псаломщика, если бы это понадобилось.Практичные немцы давно решили вопрос об улучшении положения престарелых пасторов. У них есть так называемые викарии, которые определяются в помощь к старику-пастору и под его руководством приготовляются к самостоятельной должности пастора, занять которую не могут раньше, чем не зарекомендуют себя с лучшей стороны в глазах начальства. Это – молодые люди, прошедшие уже богословскую школу, но ещё не ознакомившиеся с практической стороной пастырского служения, без какого знания в протестантстве немыслимо быть пастором.Учреждение и у нас института помощников престарелым священникам очень желательно, в видах улучшения пастырского дела – как для самих молодых, только что рукоположенных иереев, так и для иереев престарелых, помогать которым их назначают. Начать службу под руководством опытного священника очень важно для молодого человека. Он только что вышел из-за школьной скамьи, ничего, кроме семинарских стен, не видел, нисколько с жизнью не знаком и в приходе не умеет шагу ступить без посторонней помощи. Ему необходимо доброе руководительство опытного лица, которое предостерегло бы его от роковых ошибок, которых иногда нельзя бывает поправить в течение всей последующей жизни. Уметь обращаться с прихожанами – чрезвычайно большое искусство. Надо знать, как к кому подступить, и уметь всегда верно достигать целей служения. Знакомство с приходом; конечно, весьма облегчит молодому священнику проживший долго в нём старик-священник. Он же и научит пастырской мудрости в обращении с людьми, которую сам горьким, быть может, опытом познал. Он и прихожан расположит в пользу молодого своего помощника. Всё это тем более желательно, что, рано или поздно, молодому священнику придётся принять всецело в свои руки управление приходом, когда Господь воззовёт к себе старца и, следовательно, для него интереснее как можно лучше и прочее устраивать своё будущее положение в приходе. Он не будет понапрасну терять дорогого времени „помощничества“, а употребит его на всестороннюю подготовку к самостоятельной последующей деятельности. Принять приход от старшего священника всего естественнее, конечно, его помощнику; но, однако, не следует препятствовать последнему искать и другого места, если настоящее ему почему-либо не нравится, а начальство находит, что он получил уже достаточную пастырскую подготовку и в состоянии справиться с самостоятельным приходом... Мысль о необходимости подготовки к пастырству практическим путём всегда более или менее ясно сознавалась церковным правительством, и ещё не так давно, при введении института диаконов-учителей для церковно-приходских школ из окончивших полный курс семинарии, выставлялась, между прочим, и та цель, чтобы эти диаконы, поставленные лицом к лицу с приходом, подготовлялись вместе с тем и к предстоящей им священнической деятельности. Почему бы не положить начало подготовке к пастырству не в сане диакона, а в сане священника? Это давало бы ещё бо́льшую возможность лучше подготовиться к будущему служению кандидату пастырства.В доброе старое время существовало обыкновение передавать приходы по наследству. В одном и том же приходе, случалось, преемственно служил целый ряд поколений одной фамилии, и дед оставлял место сыну, внуку, и правнуку. Старое поколение доживало свой век в молодой семье, которая, как бы в признательность за полученное место, принимала на себя заботы о стариках. Старики наставляли молодёжь... Много симпатичного было в этом старом обычае, и, несомненно, много пользы принесло пасомым такое положение вещей в старину. Недаром оно находило себе таких защитников, как приснопамятный святитель Филарет, митр. Московский, искренний радетель о благе Церкви. У другого, тоже известного в своё время, иерарха – архиепископа Анатолия читаем интересную апологию порядка перехода священства из рода в род: „Можно ли считать предосудительным, – пишет он в Страннике за 1861 г. (Дек. „Смесь“, стр. 118–119), – когда сыновья какого-нибудь, например, полковника, которого предки с незапамятных времён состояли в военной службе и славились своими в этом звании подвигами, слушая издетства простые повествования о духовных доблестях прадеда, деда и отца своего, распаляются желанием поступить и вступают в военную службу? Напротив того, рассказы родных о военном поприще их предков служат для сыновей такого полковника таким приготовлением к военному званию, какого не приобрели бы они и в наилучшем кадетском корпусе, потому что заслуги и подвиги их предков побудят их проходить военную службу вполне соответственно своему долгу, а в примерах своих праотцев они будут почерпать поощрение и одушевление к мужеству и самоотвержению для блага отечества. Равным образом, что̀ в этом дурного, если священнический сын также поступает в звание отца своего? – Напротив того, в семействе примерного священника дети его с отрочества неприметно приготовляются к достойному прохождению священнического звания; издетства узнают нужды и горести его; а в поведении своего родителя с его прихожанами почерпают такие уроки обращения с ними, каких в этом отношении не в состоянии преподать никакое образование“. В наше время настойчиво говорят против кастичности духовенства и требуют „оздоровления“ его притоком „светских“ сил. Свежие хорошие силы всегда будут желательны в духовенстве, и духовенство не только ничего не имеет против них, но, наоборот, с распростёртыми объятиями примет в своё общение действительно желающих послужить усердно и с самоотвержением, какого требует время, благу страждущей ныне Церкви. Но много ли находится и найдётся охотников принять на себя служение, которое сулит почти одни огорчения? – Рассуждал по этому поводу ещё и вышеупомянутый преосв. Анатолий (см. там же); и, рисуя картину обычных отношений к духовенству, – картину, во многих отношениях и до нашего времени не изменившуюся, – сильно сомневался, чтобы священническое служение могло соблазнить кого-либо из дворянского, напр., более образованного и независимого сословия; если пойдут они в ряды духовенства из-за материальных расчётов, то жестоко разочаруются в своих надеждах. „И желательно, – говорит преосв. Анатолий, – чтобы дворяне поступали в духовное звание. Пусть отведают, что̀ за сахарный быт русского духовенства; пусть испытают презрение и уничижение, коим бедные священники подвергаются не только от многих помещиков, но даже от некоторых председателей палат государственных имуществ, от окружных и их помощников, от всякого рода чиновников, от старшин сельских обществ и их развратных, пьяных писарей! О, если бы господа, завидующие духовному званию, поступив в сословие сельских священников, опытно удостоверились, сколь горестно их положение, и провозгласили во услышание миру, что священники утешаются в своих скорбях единственно тем, что могут говорить о себе подобно святым апостолам: позо́р бы́хом ми́ру и А́нгелом и челове́ком, я́коже отре́би... всем попра́ние досе́ле (1Кор.4:9, 13)“.Но, предположим, списки духовенства заблестят новыми, славными в мире именами. Тогда вопрос о подготовке к пастырству новых, пришедших отъинуду, элементов выдвинется ещё заметнее. Теперь, когда подавляющее большинство кандидатов священства составляют дети духовенства, до некоторой степени всё-таки знакомые с особыми условиями жизни и действования православного пастырства, – теперь ещё не так остро поставлен вопрос о приготовлении к нему хотя бы с формальной стороны – со стороны внешних приёмов обращения с паствой. Но тогда вопрос непременно обострится. Придут к алтарю лица, совершенно незнакомые с пастырским делом в жизненной его постановке, научившиеся из книг пастырству, в лучшем случае – одушевляемые одним добрым чувством по отношению к делу, которое только издали им может казаться привлекательным, но много потеряет в своей прелести при ближайшем ознакомлении с ним и с первыми уколами предательских терний и шипов, в изобилии попадающихся по пути пастырского служения. Не так болезненны они человеку, присмотревшемуся и привыкшему к ним издетства, но для новичка они – нестерпимы.Если для молодого священника из духовных необходимо первоначальное руководство пожилого и опытного пастыря, то тем необходимее оно священнику из светских. Пусть, прежде чем начать пастырскую деятельность, они научатся пастырству и всесторонне постигнут его у истинных пастырей, которых, слава Богу, ещё довольно есть на Руси. Пастыри эти научат их распознавать народную душу, входить в понимание сердца народного, его сокровенных помыслов и заветных чаяний. Не сразу это даётся всякому, вновь пришедшему в Церковь с готовностью служить ближним, точно так же, как и не для всякого из светских совершенно ясным представляется идеал православного пастырства, отличный от идеала католического и протестантского. Всё требует разъяснений и – главное – личного переживания. Пусть же помогут в этом, хоть отчасти, состарившиеся на своём посту иереи Божии, сменить которых идёт новое поколение с новыми людьми...Представляя свои мысли на суд заинтересованных близко вопросом о создании истинного, православного пастырства (поскольку, конечно, это зависит от человеческих средств и усилий), позволяем себе закончить свою заметку обращением к молодому поколению пастырей, отзывчивому на всё доброе, – обращением, хорошо, впрочем, ему известным: пред лице́м седа́го воста́ни, – дай лучшее место старцу-иерею в сонме юнейших собратий его, чтобы не скорбел дух его, – и почти́ лице́ ста́рче (Лев.19:32) внимательным приникновением к его каплющему премудрость слову. В нём, как и в обстоятельствах долгой жизни старца, почерпай живые уроки доброго пастырства.Н. ПальмовМаксаков Ан. Вечный мир // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 38. С. 77–85.Мир… Среди чудовищных ужасов войны, когда льются потоки крови, слышатся стоны и крики раненых и умирающих, среди тяжкой атмосферы невыразимого человеческими словами горя и горючих слёз десятков тысяч матерей, жён, сестёр и детей, безутешно оплакивающих ничем невознаградимые для сердца потери сыновей, мужей братьев и отцов, среди кровавого кошмара войны, давящего сознание, сжимающего тисками сердце, парализующего волю, – какою отрадою, благостью веет от одного слова „мир“! Мир – это символ светлой и радостной жизни на лоне родной страны, в кругу родных и близких сердцу людей; мир – это залог всеобщего благополучия и прогресса в жизни народов, залог братского единения всех народов, водворения Царства Божия на земле. Потому-то, при первом известии о возможности мира, при первых слухах о начале мирных переговоров, как бы послышался облегчённый вздох миллионов сердец, забившихся в унисон одною радостною надеждою на восстановление желанного мира на земле. Чем кровопролитнее и ужаснее война, тем интенсивнее бывает желание мира. Настоящая, беспримерная в истории человечества по ожесточённости, количеству жертв и пролитых потоков крови, война, естественно, возбуждает глубокое и искреннее желание прочного, постоянного мира.Поэтому, за первым движением сердца остановить сейчас льющуюся потоками кровь, поднимается из глубины его желание прекратить ужасы войны не на один только момент, а навсегда – поднимается желание вечного мира. Это желание не умирает в сердце человечества. Проблема мира и войны так же близка уму людей и так же неотступно стоит пред их сознанием, как проблема жизни и смерти. „Много было великих народов с великою историей, по чем выше были эти народы, тем были и несчастнее, ибо сильнее других сознавали потребность всемирного соединения людей. Великие завоеватели, Тимуры и Чингис-Ханы, пролетели как вихрь по земле, стремясь завоевать вселенную, но и те, хотя и бессознательно, выразили ту же самую великую потребность человечества ко всемирному и всеобщему единению“ (Достоевский).В далёкие, мрачные времена войны всех против всех взору пророка предносился идеал всеобщего умиротворения не только в мире человеческом, но и в царстве природы (Ис.2:4)34.Но этот идеал, не только не осуществимый, но и несоизмеримый с современной пророку действительностью, относился к далёким грядущим временам, к новой действительности и новым взаимоотношениям людей.Прошли века, исполнилось время, и на земле явилась новая жизнь, открылся новый порядок людских отношений. Небожители, возвестившие миру пришествие Сына Божия, возвестили воцарение на земле мира и благоволения в сердцах человеческих. Текли века, и враждовали народы, рекою лилась кровь, и ручьями лились людские слёзы, а идеал всеобщего умиротворения народов, предносившийся пророческому взору, оставался таким же, как и во времена пророка, далёким и недостижимым. Но ангельская песнь о мире и благоволении на земле не умолкая звучала на струнах человеческого сердца, побуждая стремиться к заветному идеалу. И во все времена были пламенные сердца, которые желали немедленного воплощения идеала вечного мира в данной действительности; отсюда в разные эпохи возникали попытки организации всеобщего мира народов, которые – увы! – никогда не приводили к желанным результатам и оканчивались печально. Жестокая действительность беспощадно разбивала и как бы смеялась над мечтами миротворцев. Не вдаваясь в глубь истории, для иллюстрации достаточно указать на некоторые последние, близкие к нашему времени, стремления организовать всеобщий мир35. В 1863 г. Наполеон III пытался созвать мирную конференцию. В письме, обращённом по этому поводу к государям Европы, он говорил: „Мир, призванному на трон Провидением и волею французского народа, но воспитанному в школе несчастия, мне, может быть, менее, чем кому-нибудь другому, позволительно не сознавать права Государей и законных стремлений народов. Поэтому, я готов, не имея предвзятого плана, внести в международный совет дух умеренности и справедливости, обычный удел тех, кто перенёс столько испытаний. Если я беру на себя инициативу подобного обращения, это не значит, что я действую из побуждения тщеславия; но, будучи государем, которому приписывали более всего честолюбивых планов, я желаю доказать этою откровенною и добросовестною попыткой, что моя единственная цель – достичь без потрясений умиротворения Европы. Если предложение это своевременно, я прошу ваше величество принять Париж, как место собрания“.Это было писано 4 ноября 1863 г., а в 1864 г. вспыхнула уже война Австрии и Пруссии против Дании, в 1866 – война Пруссии с Австрией и в 1870 г. – Пруссии с Францией36…Эта последняя война, наиболее жестокая и грандиозная, окончилась, как известно, полным разгромом Франции, взявшей на себя инициативу организации мира.Историческую параллель наблюдаем в недавних и современных событиях, в разыгравшейся на наших глазах исторической драме.В 1898 г. И. С. Блиох своею книгой: „Будущая война в техническом, экономическом и политическом отношении“ убеждает С. Ю. Витте, что война, при современном положении военной техники, невозможна. С. Ю. Витте убеждает в этой старой масонской истине гр. М. Н. Муравьёва, и в августе 1898 г. рассылается циркулярная нота о созыве мирной конференции. А в 1899 г. вспыхивает англо-бурская война, в 1900 году – китайская, в 1904 – русско-японская…Теперь народы не без содрогания спрашивают себя, за кем очередь. И ужас расползается по старой, греющейся под блеском золота, Европе… Поистине, „кровавый бич войны смеётся над усилиями земных миротворцев“. По какой-то жестокой логике истории, на долю тех, которые искренно и нелицемерно желают водворения всеобщего мира на земле, достаётся наибольше жестоких страданий и ужасных бедствий войны. По свойственной ли славянскому племени невоинственности, по нашей ли юности сравнительно с другими народами Европы, а тем более Азии, – юности, которая всегда идеалистична, – или, вернее, в силу смутно сознаваемой исторической миссии, возложенной на нас Провидением, мы искренно, не из корыстных расчётов, а по высшим побуждениям стремились ко всеобщему умиротворению народов.Это миролюбивое настроение и стремление русского народа и его государей нашло особенно яркое выражение в двух международных актах начала и конца минувшего XIX века. Это именно – акт Священного Союза, заключённого 14 сентября 1815 г. императором Александром I с монархами Австрии и Пруссии, и циркулярная нота гр. Муравьёва от 12 (24) августа 1898 года о мирной конференции, разосланная, по воле ныне царствующего Государя Императора, к иностранным дворам.Эти два акта были вдохновлены высокими, истинно христианскими чувствами русских государей, бывших в данном случае верными выразителями заветных дум и чувств своего народа. Вот, напр., какими побуждениями руководился Александр I, по его собственным словам, при заключении священного союза. „Я покидаю Францию, – говорил он г-же Криднер, – но до своего отъезда хочу публичным актом воздать Богу Отцу, Сыну и Святому Духу хвалу, которою мы обязаны Ему за оказанное нам покровительство, и призвать народы стать в повиновение Евангелию. Я желаю, чтобы император Австрийский и король Прусский соединились со мною в этом акте богопочтения, чтобы люди видели, что мы, как восточные волхвы, признаём верховную власть Бога Спасителя“37.В манифесте по случаю обнародования договорного акта Священного Союза, данном в день Рождества Христова 1815 г., сказано: „В этом Союзе обязуемся мы взаимно; как между собою, так и в отношении к подданным нашим, принять единственным ведущим к оному средством правило, почерпнутое из словес и учения Спасителя нашего Иисуса Христа, благовествующего людям жить аки братиям, не во вражде и злобе, но в мире и любви. Мы желаем и молим Всевышнего о ниспослании благодати Своей; да утвердит Священный Союз сей между всеми державами к общему их благу“38...Что же вышло из этого Союза, основанного на евангельских началах любви и братства, заповеданных Спасителем? Водворил ли он вместо вражды чувства любви и братства в сердцах народов, низвёл ли вместо войны мир на землю? – Высокий, по своей идее, Священный Союз, благодаря макиавеллистической политике Меттерниха, обратился в орудие реакции, во главе которой была поставлена Россия39. Правда, мир между вступившими в Союз европейскими народами в течение сорока лет не был нарушен; но вражда не прекратилась на земле, и кровь не переставала литься. Из внешних, международных отношений вражда перешла во внутренние отношения народов, и вместо поля брани кровь обагряла улицы и площади мирных городов. В этот период времени международного мира Европа пережила три эпохи революционных потрясений (1820, 1830, 1848 гг.), вызванных реакцией, которые подавлялись союзными государствами со всею жестокостью военного времени. Россию же Священный Союз не гарантировал от войны с Турцией в ближайшем будущем и подготовил для неё в более отдалённом будущем севастопольский разгром.В ноте 12 августа 1898 г. Государь Император, следуя миролюбивым заветам своих царственных предков, приглашает народы на конференцию, „которая сплотила бы в одно могучее целое усилие всех государств, искренно стремящихся к тому, чтобы великая идея всеобщего мира восторжествовала над областью смуты и раздора. В то же время она скрепила бы их согласие совместным признанием начал права и справедливости, на которых зиждется безопасность государств и преуспеяние народов. С Божиею помощью конференция эта могла бы стать добрым предзнаменованием для грядущего века“. Этот международный акт вызвал ликование среди поборников мира, которые увидели в нём начало новой эры в международных отношениях и жизни народов. Баронесса Сутнер, г. Стэд и другие поборники мира с жаром принялись за пропаганду идеи всеобщего мира. Стэд в своих лекциях, читанных в помещении американской церкви в Петербурге, красноречиво изображал блага мира и доказывал великое значение циркуляра от 19 августа гр. Муравьева. В своём журнале: „Война против войны“ он энергично призывал все народы к немедленному разоружению. Собирались митинги, составлялись петиции и адресы с многочисленными подписями; по всем странам Европы шла усиленная пропаганда, гремела проповедь о мире. И что же? – Созванная в Гааге 6-го (18) мая 1899 года мирная конференция не достигла почти никаких практически ощутительных результатов: она не достигла ни уменьшения вооружений, ни сокращения военных бюджетов. Достигшая своего апогея в 1899 году пропаганда всеобщего мира заключилась рядом войн. В том же году вспыхнула англо-бурская война, заставившая мир окончательно разубедиться в справедливости и гуманности высококультурной Европы.„Эта война, – писал пастор Гиллот, – с её несчастным окончанием взяла у нас то, чем мы более всего дорожили... чего никто не может нам отдать. Прежде всего – веру в торжествующую силу справедливости. Навуфей – господин виноградника, но виноградник сильно понравился миру, и… он берёт его. Народы Европы озираются в ожидании, что раздастся властный голос, повелевающий насилию остановиться. Но всё молчит. Они могут подать только свою милостыню. И это они сделали с великолепным единодушием. Но никто не вернёт Навуфею его виноградника. И мы потеряли веру в гуманность. Мы иногда думали, что гуманность будет знаменем XX-го столетия. Теперь мы знаем: „De succès c’est le dieu de fer qu’on adore“.„Гуманность – это безводная туча, носившаяся над концентрационными лагерями“. Так заявила себя миролюбивая Европа, своим молчанием как бы одобрявшая варварские подвиги наиболее культурного и свободного из своих народов, – Европа, сочувственно откликнувшаяся на призыв „скрепить международное согласие совместными признаниями начал права и справедливости“, только что принимавшая участие в конференции, которая должна была, „с Божией помощью, стать добрым предзнаменованием для грядущего века“40.В 1900 г., в китайскую войну союзные войска навели ужас на китайцев и своими „подвигами“ заставили краснеть европейцев, справедливо заслужившие от азиатов название „белых варваров“. В 1904 г., наконец, разразилась настоящая военная гроза, грандиозная по своей стихийности, ожесточённости и количеству жертв. Всей тяжестью несчастий она обрушилась, как бы по закону исторического возмездия, на Россию, которая призывала народы к всеобщему миру. По своей неопытности и наивности, ибо мы самые молодые из европейцев и тем более азиатов, „мы поверили всего глубже и всего сильнее в немедленное сошествие мира на землю, и, как гимназисты бросают учиться, когда им объявят, что экзамены отменяются в этом году, мы бросили готовиться к войне, когда нас стали уверять, что общий мир уже решён в Гааге“ (Сыромятников).Эта уверенность была причиной нашей неподготовленности к войне, неизбежность которой для многих, однако, была ясна.Эта же наивная уверенность, несомненно, неблагодарно отозвалась и на армии, значительно понизив боевой дух её, в чём заключается одна из главных причин, объясняющих наши неудачи.Ан. Максаков(Окончание будет).Приготовление к пастырскому служению в католичестве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 38. С. 85–94.(Продолжение41).Католические семинарии имеют одну прямую и ясную цель – приготовить католического священника, т. е., говоря другими словами, сделать из обыкновенного католика – убеждённого, церковно-настроенного, преданного Церкви и её интересам до забвения себя и своих личных потребностей рядового папской армии. И семинарская педагогическая система осуществляет эту цель с несуществующею ни в одном из наших учебных заведений настойчивостью и выдержанностью. Средствами, которые она при этом пользуется, служат: полная изолированность семинаристов от всего остального мира, предохраняющая их от всех нецерковных и некатолических влияний, затем – весь семинарский режим, вся „воспитательная механика“42 и, наконец, всё семинарское образование. Все эти средства находятся в глубоком согласии между собою, и все действуют на семинариста в одном и том же направлении.По предписанию Тридентского собора, католическая семинария является строго закрытым учебным заведением. Никто не имеет права без особого разрешения переступить порог семинарии. Визиты знакомых мужчин воспитанники принимают в особой комнате или даже в воротах семинарии. Из женщин право посещать семинариста имеют только его бабушка, мать и родная сестра, причём встречаются с ним также только в предназначенной для этого комнате или в воротах. Все эти свидания происходят с особого на каждый раз разрешения ректора, в большинстве семинарий – в определённые дни; дозволение на них даётся неохотно и всегда только на самое короткое время. Если же кто желает осмотреть здание семинарии, посетить помещения воспитанников, то должен получить разрешение лично от ректора. Также никто из воспитанников не имеет права выходить за ворота семинарии без разрешения ректора. Отлучки из семинарии допускаются только ввиду опасной болезни кого-либо из родных воспитанника или по другому какому, особенно важному случаю, и притом всегда в сопровождении наставника или старших воспитанников. Вернувшись, воспитанник должен явиться к ректору и дать подробный отчёт в том, куда он ходил и что̀ делал. Впрочем, такие отлучки дозволяются очень редко и ни в каком случае не разрешаются в день учебный. Главные ворота семинарии остаются запертыми с утра до окончания мессы, а вечером затворяются часов около семи. Ключ от них на ночь относится к ректору.Ректором семинарии назначается всегда священник, известный учёностью, благоразумием и трезвостью. На нём лежит и хозяйственно-экономическое управление семинарией. Но главным образом обязанности его заключаются в заботах о добром воспитании вверенного ему юношества, о его успехах в науках и о строгом надзоре за ним наставников. Чтобы надлежащим образом исполнять свои обязанности, он должен всегда жить в самой семинарии и быть в тесном общении со всей семинарской корпорацией, „как Христос среди Своих апостолов“43.Наставники избираются из священников или из тех, кто близок к тому, чтобы сделаться священником. Во всяком же случае наставники должны быть, по крайней мере, постриженные клирики: светские лица допускаются к этой должности только в виде исключения. При выборе внимание обращается не столько на их научные познания, на способность быть руководителями воспитанников в учебных занятиях, сколько на высоту нравственной жизни, религиозную убеждённость и церковную настроенность. Наставники эти являются не только учителями, но и воспитателями. Они живут там же, в интернате, общей с семинаристами жизнью: вместе с ними встают, вместе ложатся, вместе обедают и отдыхают. Им предписывается возможно чаще, особенно в часы занятий, посещать комнаты воспитанников и следить за их научными занятиями, равно как за их препровождением времени и в особенности за их религиозной настроенностью.Воспитанники семинарии, согласно предписанию Тридентского собора, тотчас же по вступлении своём в семинарию надевают платье, усвоенное клирикам (habitus clericalis), т. е. сутану – узкое и длинное до пят платье с узкими рукавами, напоминающее наш подрясник. Сутана застёгивается спереди на множество пуговиц от горла до земли; вообще это в высшей степени неудобное и стесняющее движения платье. Сутана сразу кладёт границу между семинаристом и миром. Она ни на минуту не даёт ему забыться, не даёт почувствовать себя тем свободным человеком, каким он был ещё недавно; она постоянно напоминает ему о его теперешнем положении и о том, чем он со временем должен сделаться.Далее, по предписанию того же Тридентского собора, все воспитанники семинарии должны иметь тонзуру. Этим именем называется пострижение влас, торжественно совершаемое епископом. Чин пострижения влас соответствует нашему посвящению в стихарь, практикующемуся в православных духовных семинариях. Тонзура не есть ещё посвящение в иерархическую степень; она не даёт постриженному никаких иерархических прав и не налагает на него никаких обязанностей; она просто указывает на то, что получающий её верующий „исключается из мирского сословия и причисляется к сословию духовному“44. Тонзура даёт право на ношение сутаны и на присутствование в собраниях духовенства. Если семинаристы и до неё носят сутану, то не по праву, а лишь в силу установившегося обычая и ради удобства – ради однообразия в одежде. После тонзуры семинарист, как принадлежащий уже к клиру католической Церкви, выстригает себе на маковке так называемую коронку (corona, Krone, Haar-Krone), гуменцо, известное и в древней России. Коронка эта, совсем маленькая у только что постриженного семинариста становится постепенно больше; по мере получения высших церковно-служительских и иерархических ступеней. Тонзура обыкновенно даётся не позже конца второго года пребывания в семинарии, и притом не всем сразу, а сначала лучшим, как награда за успехи и благочестие. Ждут её семинаристы, по собственному их признанию, не с меньшим нетерпением, чем юнкера – первого офицерского чина.За тонзурой следуют четыре церковно-служительских степени: остиария, чтеца, заклинателя и аколуфа, которые также обязательно проходит каждый семинарист. В древней Церкви существовали соответствующие этим ступеням церковные должности, и Тридентский собор выразил желание, чтобы они были, где возможно, восстановлены45. Теперь они существуют при епископском богослужении, требующем для полного чина 13 человек, и их исполняют обыкновенно семинаристы, имеющие соответствующие степени. Эти четыре низших степени (quattuor minores, – разумеются ordines, – как их обыкновенно называют, mindere Weihen)46 или даются одна за другою, или чаще – все разом, и притом так же, как и тонзура, сначала лучшим ученикам, а потом – худшим. Quattuor minores хотя дают носителям их некоторые богослужебные права, всё ещё не налагают на них никаких обязанностей. Имеющий их может совсем бросить духовное звание, уйти на светскую службу и даже жениться, что иногда и бывает. Их имел и Ренан.Кроме низших церковно-служительских степеней, семинаристам последних классов, отличающимся трезвостью жизни, церковным образом мыслей и степенностью, – если, конечно, им позволяют лета – даются и первые иерархические степени – иподиакона (subdiaconus) и диакона. В священники рукополагают только по окончании курса семинарии.Таким образом, поступающий в католическую семинарию попадает в атмосферу церковности и в ту среду, в которой будет жить всю свою жизнь, если только не свернёт с избранного пути. Между школой и жизнью католического священника нет существенной разницы; отношение между ними – такое же, как отношение низшей ступени известного служения к высшей. Кругом молодого семинариста все – и наставники, и огромное большинство старших товарищей – уже постриженные клирики, и все они ждут, в качестве лучшей и высшей награды, высших церковных степеней. Естественно, что и он проникается общим настроением и горячо начинает стремиться к первой ступени духовного поприща, к тонзуре. Дальнейшая семинарская жизнь с её чисто-монастырским режимом представляет ему возможность не один ещё раз выказать своё стремление к духовному сану и ревность о славе католической Церкви.В семинарии ежедневно утром и вечером совершается богослужение. Но так как в семинарской церкви, как домашней, по обычаю католической Церкви, может быть совершена только простая месса – литургия молитвенная, то для присутствования на торжественной мессе – литургии с пением в торжественные дни вся семинария in corpore отправляется в кафедральную или иную приходскую церковь. В менее торжественные праздничные и во все воскресные дни туда отправляется только часть воспитанников, и те из них, кто имеет уже quattuor minores, согласно предписанию Тридентского собора, прислуживают при совершении богослужения.Исповедуются и причащаются воспитанники, по предписанию того же Тридентского собора, по меньшей мере раз в месяц. Месячный срок – самый продолжительный, какой только допускается в католических семинариях; обыкновенно исповедуются через каждые две недели или ещё чаще. У нас исповедь имеет только сакраментальную цель – отпущение грехов кающемуся; а в руках наставников католических духовных семинарий она превращается в могучее воспитательное средство, дающее возможность воспитателю узнать все самые сокровенные мысли, желания и намерения воспитанника и повлиять на него в желательную сторону. Такое употребление исповеди заимствовано из иезуитской педагогической практики.Причащение, кроме обычных, раз навсегда установленных в каждой семинарии, сроков, практикуется ещё в большие праздники, указание которых предоставляется воле ректора. Но в Великий четверг обязательно вся семинария – и наставники и воспитанники – торжественно причащаются в кафедральной церкви.Кроме этих общих мер, имеющих в виду освоение воспитанников с богослужением и развитие в них духа церковности, в католических семинариях употребляются ещё специальные средства аскетического развития, так называемые exercitia spiritualia – духовные упражнения и meditatio, т. е. размышление. Exercitia spiritualia составлены основателем ордена иезуитов Игнатием Лойо́лою и предписаны им, как необходимое средство нравственного усовершенствования всем членам ордена. От иезуитов они были взяты другими монашескими орденами и мирским духовенством (петристами, как католические духовные сами называют себя от апостола Петра, прямыми преемниками служения которого они себя считают), и к началу XIX столетия настолько вошли во всеобщее употребление, что папа Пий IX, тотчас же по вступлении на престол, в особой энциклике от 9-го ноября 1846-го года, настоятельно рекомендовал их всему католическому духовенству, как „институт, в высшей степени приспособленный к поддержанию достоинства всего духовного сословия и к сохранению его святости“47. И действительно, епископы многих мест распорядились, чтобы духовенство их епархии ежегодно в определённое время собиралось вместе для занятия духовными упражнениями.Так как exercitia spiritualia требуют для совершения их особых условий и несколько прерывают нормальный ход семинарской жизни, то они, обыкновенно, устраиваются пред самым началом учебного года48.Exercitia spiritualia заключаются в умозрительном созерцании (contemplatio) и восприятии всеми пятью чувствами (sic!) предметов религиозной веры и событий священной истории. Описание их мы заимствуем у проф. А. П. Шостьина49, которым они, в свою очередь, заимствованы из специального издания – „Exercitia spiritualia“, найденного им в библиотеке Московского университета. Вот, напр., одно из них. Сущность его заключается во всестороннем созерцании ада. Экзерцитант должен живо представить себе в воображении ад – в его широте, длине и глубине. Частнее, – первый пункт этого упражнения предписывает видеть в воображении (spectare per imaginationem) необъятное пламя ада и самые души, заключённые в горящие тела, как бы в темницы. Второй пункт заставляет „слышать в своём воображении“ (audire imaginarie) биения в грудь, рыдания и т. д., хулы на Христа и святых Его, доносящиеся оттуда. Третий – обонять в воображении запах дыма, серы, нечистоты и всякой грязи. Четвёртый – подобным же образом ощущать и вкусом горечь слёз, червей и пр. Пятый – некоторым образом даже осязать тот огонь, прикосновением которого опаляются души грешников. В то же самое время, разговаривая со Христом (colloquendo interim cum Christo), следует приводить на память души тех, которые осуждены на адские мучения или потому, что не хотели веровать в пришествие Христа, или, хотя и веровали, однако же не вели жизнь, сообразную с заповедями Его. Упражнения заканчиваются чтением молитвы „Отче наш“.Ещё одно из упражнений, заключающее в себе созерцание Царства Христова. Оно предписывает упражняющемуся воспринимать внутренним слухом (auditu interno excipere) то, что говорят между собою Божественные Лица об искуплении человеческого рода, – Пречистая Дева и Ангел о тайне воплощения.„Очевидно, – замечает А. П. Шостьин о характере этих духовных упражнений, – центр тяжести их лежит всецело в усиленной деятельности воображения, направленного на религиозную сферу“. Если мы прибавим к тому, что exercitia spiritualia совершаются всегда в полном уединении и тишине, нередко в глубокий час ночи50; если будем при этом иметь в виду, что деятельность воображения, живая от природы, от упражнения, да ещё в такой обстановке, необыкновенно усиливается и нередко доходит до экзальтации, до видений: то мы вполне поймём, какое огромное влияние должны оказывать духовные упражнения на впечатлительную душу юноши-семинариста, до какой степени убеждённости, твёрдости, почти фанатизма должны они довести его религиозную настроенность.(Продолжение следует).№ 39. Сентября 25-гоН. Гр., свящ. Чья вина? // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 39. С. 95–100.Новый учебный год мы начали при обстоятельствах, хотя и не вполне благоприятных для учебно-воспитательного дела, однако всё же значительно лучших, чем предыдущие два-три года. Политический горизонт немного прояснился. Пережитая буря сорвала с наших глаз многолетнюю повязку национальной гордости и самоуверенности и поставила нас лицом к лицу с нашею малокультурностью, с нашею отсталостью и весьма слабою подготовкою к осуществлению великих исторических задач нашей общенародной жизни. Сознание громадной ответственности за настоящую историческую минуту пред будущим, по-видимому, начинает отрезвляющим образом действовать на всех нас. От смутных политических ожиданий и неопределённых гражданских порывов общество мало-помалу переходит к серьёзной практической деятельности и вместо недавней растерянности и нерешительности начинает проявлять спокойствие духа, ясность и твёрдость убеждений. В лучшей своей части оно всецело овладело современным положением и с уверенностью в своих силах принимается за работу для удовлетворения назревших многочисленных потребностей жизни.Всё это самым благотворным образом должно отразиться и на нашем школьном деле. Школа восприимчива к разным колебаниям общественной мысли и жизни в гораздо большей степени, чем какое-либо другое учреждение, – и это мы хорошо изведали в последние годы. Наши учебные заведения оказались несостоятельными и пришли в полное расстройство. И случилось это не только потому, что программы не вполне удовлетворительны, и учителя не всегда соответствуют своему высокому назначению, но более потому, что мы все были плохи и своим вредным влиянием на учащееся юношество – иногда пассивным, а иногда и сознательным – непрерывно, в продолжение многих лет, парализовали благотворное воздействие школы и лишали её возможности создать необходимую для учебно-воспитательного дела здоровую нравственную атмосферу. Школа только отображала наши общие недостатки и повинна в том разочаровании, какое приносит из года в год родителям и воспитателям, значительно менее, чем эти последние.Говорим это не для того, чтобы кого-либо обвинить или оправдать, а для того, чтобы выставить пред нашим сознанием общую нашу ответственность за плохое состояние школы и пробудить в обществе желание принять более активное участие в создании новой, лучшей школы, долженствующей стать залогом нашего всецелого обновления.– „Илья, зачем ты здесь?“ – укоризненно вопрошает Господь пророка, оставившего своё дело в Израильском царстве и удалившегося в пустыню, на гору Хорив: – зачем ты здесь, когда должен быть там, среди людей, в твоих наставлениях и руководительстве нуждающихся?“. Эта укоризна сильно должна звучать в сердце, в совести каждого члена современного общества, которое не имеет никакого права уклоняться от содействия школе в её великом и трудном деле.До сих пор мы, кажется, всё сделали, чтобы разрушить основы нашей школы. В этом легко убедиться, сравнив существенные недостатки школы с такими же недостатками нашей общественной жизни.Нам недостаёт уважения к закону. На всех ступенях общественной жизни мы нарушаем его, заботясь лишь о том, чтобы избежать наказания за это. И словом, и делом мы проповедуем, что устанавливаемый законом порядок жизни якобы только причиняет нам материальный и нравственный ущерб, стесняя проявление нашей свободной воли… То же самое замечаем мы и в нашей учащейся молодёжи, которая давно уже потеряла всякое уважение к законности школьной дисциплине. С обидным легкомыслием относятся учащиеся к школьным порядкам и на каждом шагу сознательно нарушают их, часто поддерживаемые взрослыми против учителей и начальства. В результате этого – полное падение авторитета школы, в которую не стесняются бросать грязью (устно и печатно) люди, во всех остальных отношениях безукоризненно честные и здравомыслящие. Какое глубокое недоразумение, толкающее наших детей в явную пропасть! Школа есть святилище, к которому надобно подходить с благоговением. Она родилась при храме, и навсегда должна сохранить для нас святость храма. – „Моисей, Моисей! Не подходи сюда; сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая“.Далее, – нам в жизни недостаёт уважения к науке, к знанию. Для правильного своего развития жизнь требует от нас определённых знаний и умений, но мы всячески ухитряемся обойтись без них. Мы старательно прикрываем своё невежество всякой мишурой и во всем обнаруживаем самую преступную самоуверенность, влекущую за собою одну только ложь, одни обманы. Во всём мы оказываемся несостоятельными, хотя и уверяем себя, что мы-де не так плохи… Не тем ли больна и наша школа? – Наши ученики смотрят глазами взрослых на преподаваемые им науки, знания. Эти знания они ценят только как средство для получения аттестата, и там, где этот аттестат можно получить, выдав так или иначе незнание за знание, – там всегда толпится наибольшее количество молодых людей. Всякая задержка на пути к окончанию курса школы толкуется учащимися, повторяющими только мнение взрослых; как бессердечное отношение к ним учителей и непонимание последними своих обязанностей. Таким образом, высшее стремление школы к насаждению знания в умах молодого поколения фатально разбивается об тот индифферентизм к науке, который один мог бы составить позор нашего времени, и об то печальное отсутствие истинной любознательности, которое у взрослых столько же удивительно, сколько у молодёжи достойно сожаления и слёз. Как тревожны эти симптомы духовной усталости для народа, едва только вступившего на путь самостоятельного культурного развития!..Нам недостаёт также уважения к серьёзной работе, к труду. Мы усвоили себе ту преступную точку зрения, что жизнь дана нам более для удовольствий, чем для труда; что благ земных человеком накоплено так много, что хватит на всех, лишь бы правильно распределить их. Поэтому, мы предпочитаем учитывать чужие богатства и легкомысленно вверять свою судьбу слепому случаю, вместо того чтобы честным трудом обеспечить себе безбедное существование. Мы позволяем своему воображению заниматься созданием бесплодных химер и своё мужество – этот бесценный капитал, полученный в наследство от прежних поколений – тратим на бесполезное нытьё. Мало-помалу мы впадаем в состояние нравственного расслабления... Не таким ли настроением заражено и наше учащееся юношество? Не то же ли отношение к серьёзной работе замечается и у него? – Наши ученики, без сомнения, хотели бы превратить драгоценнейшее время учения в период бесконечных удовольствий, – и это им нередко удаётся, потому что, к сожалению, теория гедонизма нашла способ проникнуть и в наши учебные заведения – притом в самом чистом виде. Отсюда, не удивительно, что молодые люди выходят из школы малоспособными к упорному труду, без того мужества, твёрдости характера и силы воли, которые должны украшать всякого юношу, прошедшего хорошую школу, и которые так необходимы для честной и благородной жизни.Наконец, – и это важнее всего, – нам всем недостаёт страха Божия, священной дисциплины сердца. И в практической деятельности, и в литературе мы сознательно и бессознательно проповедуем какое-то унижение человеческого духа; мы одобряем преждевременный цинизм и насмехаемся над всеми возвышенными идеалами. Христианские начала жизни мы представляем превосходящими понимание современного человека вообще и учащейся молодёжи в особенности, причём последней готовы извинить даже издевательство над верою, над Евангелием, над Церковью. Всё это разрушает в наших детях идеалистическое, столь свойственное молодости, настроение и делает их людьми разочарованными, чёрствыми душой, погружает в грубый материализм, налагает на них печать преждевременной старости, дряхлости…Вот какие печальные результаты в деле школьного обучения и воспитания даёт общественная жизнь, устраиваемая нами без серьёзной мысли о том, какое она влияние может иметь на подрастающее молодое поколение. Если бы мы одинаково ясно поняли это и прониклись сознанием тяжкой ответственности пред Богом и историей за нерадение о воспитании и образовании своих детей, то, несомненно, перестали бы хулить нашу школу, а всеми силами помогали бы ей выйти на путь широкого развития учебно-воспитательного дела.Свящ. Н. Гр.С. А. В. Необычный писатель и странная книга // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 39. С. 100–105.I– И вы говорите, что православное наше духовенство стремится стать на высоте призвания, может и готово дать ответы на современные запросы мятущегося ума и смущённой совести, быть светочем, руководителем на жизненном пути! Не верю я этому после того, что̀ сами же вы пишете и говорите о вашей духовной школе и о том, каковы бывают священники в иных приходах. Откуда взяться возрождению, подъёму духа в вашей среде, если ваша семинария и теперь – та же прославленная бурса, без света, без воздуха, с воспитателями-гасильниками? Прочтите-ка „Затейника“ о. Петрова. Не мог же поборник, апостол правды Божией, налгать на школу, которую сам же, притом, прошёл. Не спорю, – могут быть светлые исключения; есть они, указаны и в книге о. Петрова; но в общем трудно ожидать чего-нибудь доброго от ваших семинарий.Так говорил один интеллигентный почитатель известного публициста-писателя о. Г. С. Петрова; такие же мысли и заключения должна неизбежно породить новая книга о. Петрова и во всём нашем интеллигентном обществе, зачитывающемся его произведениями, придающем особенные вес и цену словам любимого и почитаемого писателя. Не лишне и благовременно будет, поэтому, высказаться беспристрастно как вообще о характере и значении литературной деятельности о. Петрова, так и о его новой книге – „Затейник“. Попытаемся…До последнего времени в мнениях об о. Петрове и в критике его произведений наша духовная журналистика, думается, допускала одну существенную ошибку: на него у нас смотрели как на писателя-богослова и церковного публициста. Сообразно с этим взглядом, о. Петрову, как писателю, отводилось не соответствующее место, его сочинениям – преувеличенное значение, и к ним предъявлялись критикой слишком серьёзные требования. Вполне определившаяся литературная физиономия о. Петрова теперь может убедить каждого, что видеть в нём писателя-богослова и даже церковного публициста нет никаких оснований. Ближе к правде было бы, по нашему мнению, признать в нём просто фельетониста-публициста, имеющего много общего с нашими светскими публицистами известного современного пошиба и отличающегося от них лишь духовной, нравственно-религиозной точкой зрения на факты и явления современной жизни. В пользу такого нашего мнения говорят как характер и внешняя форма „писаний“ о. Петрова, так и внутреннее их содержание. Избрать это именно амплуа в литературе, так редко совместимое у нас с духовным саном и серьёзным богословским образованием, побудили, несомненно, о. Петрова личные свойства его натуры – подвижной, порывистой, увлекающейся, экспансивной. Подобные свойства и создают в области журналистики тип фельетониста-публициста по преимуществу…IIЧеловек, наделённый от природы пылким, подвижным и увлекающимся темпераментом, в звании газетного фельетониста и публициста оказывается на своём месте и в своей сфере, и можно без всякого риска утверждать, что добрая часть любимых читающей публикой журнальных деятелей в этой области принадлежат к отмеченному нами типу. Уловить идею на лету, потолковать о любом современном вопросе, коснуться всего, и притом – с живостью, хлёсткостью, горячо и убеждённо – это дело именно такого литературного деятеля. Долг современного публициста – будить общество, говорить громко, смело и увлекательно по любому вопросу, по поводу каждого выдающегося факта и явления жизни, причём требуется всё же некоторая руководящая идея, принцип, за который и распинается фельетонист. Темой, предметом увлечения, в большинстве случаев, избирает чуткий фельетонист-публицист идеи и мысли самые передовые, самые бескорыстные и возвышенные; оттого встречается он обществом с распростёртыми объятиями, считается глашатаем-пророком, борцом за правду и свет… И эта завидная роль увлекает целого человека сверх меры, он заговаривается, впадает в односторонность и преувеличения. Обсудить беспристрастно и глубоко подвернувшийся факт, выдающееся явление, ему некогда: он кипит, рвётся, действует; он весь – порыв и увлечение. Он рубит с плеча, „разит супостата“ направо и налево, – и супостатом этим, обыкновенно, являются консервативные, устойчивые силы и элементы в жизни общества, идущие в разрез с пламенными порывами вперёд вдохновенного публициста: обвинения в косности, тупости, отсталости, пошлости сыплются на несчастные головы врагов к полному удовольствию читателей. Пылкий публицист становится божком, властителем дум, любимым писателем известной части читающей публики, и каждое его слово, мысль принимаются ею, как откровение…Разубеждать публику в полной правоте её любимца, показывать, разоблачать односторонность и ошибочность его взглядов и суждений – большею частью напрасный труд. Опьянённый успехом, и сам публицист начинает твёрдо верить в непогрешимость своих суждений, своего авторитета. Попробуйте с ним спорить, разуверить в каком-нибудь крайнем мнении, – он или будет молчать с величавым презрением, или отпарирует ваши доводы и возражения хлёсткими фразами и словами из своего цветистого лексикона и будет считать себя победителем. И подобная неуязвимость ещё выше поднимает его престиж среди почитателей.Не довольствуясь общепринятой формой для своих писаний, фельетонисты и публицисты наших дней, чтобы придать вящую силу и живость пропагандируемой идее, прибегают весьма часто к беллетристическим приёмам и дарят читателей странными чадами своей фантазии. Являются из-под их пера произведения, напоминающие центавров или сфинксов, – на половину – повести, рассказы, на половину – фельетоны и публицистические статьи. В них место публициста занимают выводимые автором персонажи, вещающие крылатые слова, произносящие целые речи, грозные обличения, направленные по адресу бичуемой, косной среды; являются эти персонажи иногда и образцы идеальной, захватывающей дух деятельности. Вместе с тем, враждебная, косная среда изображается преувеличенно-мрачными красками, её представители – чудовищами. Подобные произведения явно грешат против жизненной и художественной правды, но если они написаны популярным, любимым автором, проникнуты передовой идеей, то читаются нарасхват и быстро увеличивают славу писателя.IIIКто знаком с многочисленными произведениями пера о. Г. С., тот, думаем, согласится, что он является собою только что охарактеризованный журнально-литературный тип. Только это тип – sui generis. Среди светских публицистов и фельетонистов о. Петров выделяется особенностью своего амплуа: его миссия в современной печати – освещать с точки зрения евангельской правды человеческую жизнь. Будить наше общество от нравственной спячки; звать его от тьмы к свету и правде, указывать ему на ту страшную бездну гибели, на краю которой он стоит, – вот великая, достойная пастыря Церкви задача, которую взял на себя о. Петров. И он выполняет её, по-видимому, самоотверженно, неутомимо и с громадным успехом; об этом свидетельствуют популярность, авторитет его имени среди читающей, особенно интеллигентной, публики и распространённость его произведений.Но… успехи о. Петрова – не в пользу рядовых работников – тружеников на ниве Христовой, и его деятельность не способствует сближению нашего общества с Церковью. Произведения нашего популярного писателя весьма мало помогают развитию в его читателях духа покорности и послушания голосу Церкви. Такие отрицательные по отношению к Церкви и духовенству результаты деятельности о. Петрова объясняются фельетонно-публицистическим характером его писательства, которое и по форме и по духу резко отличается от исторически выработанных и принятых в Церкви форм и средств распространения Христовой истины. Начитавшись произведений такого писателя, где в цветистых, красивых, но мало-определённых словах и выражениях изображаются высшие человеческие порывы к правде, добру и свету, воплощённые в идеальных персонажах, ведущих борьбу с окружающим злом, читатель сам заражается тем же духом протеста, борьбы, фанатической ненависти, без разбора распространяя подобные чувства с окружающей косной среды и на живых людей. Вместо всепримиряющей, кроткой, любовной и светлой правды Евангелия, при таком способе истолкования и проведения в сознание читателей его божественных истин, естественно воспитываются в умах и сердцах их мысли и чувства, совсем не согласные с настроением послушного сына Церкви Православной. Вместе с автором они в своих отношениях к современной действительности, к людям – особенно руководителям общественной и религиозно-нравственной жизни – усваивают тон неумолимо-строгого критика, судьи и обличителя. В самом деле, присмотритесь внимательнее к тому, как относятся усердные поклонники нашего популярного глашатая правды Божией к духовенству, к его деятельности, и вы убедитесь, что чаще всего встречает оно со стороны их недоверие, холодность, презрение и непомерную требовательность.Влияние о. Петрова на наше интеллигентное общество не может способствовать привлечению последнего к Церкви ещё и потому, что он, взяв девизом своей деятельности проведение в жизнь евангельской правды, не даёт вовсе в своих публицистических творениях ясного, определённого и трезвого изображения возвышенных и кротких идеалов именно евангельского совершенства, как их понимает Православная Церковь. Взамен того, злоупотребляя непомерно всевозможными сравнениями, увлекая читателя блестящими эпитетами и фразами, он весьма часто и обычно приравнивает святейшие идеалы Евангелия к высшим, передовым стремлениям и чаяниям современных и былых мыслителей человечества, исходящих в своих мечтах далеко не из изучения Христа Евангелия.С. А. В.(Окончание следует).Кактынь А. Приготовление к пастырскому служению в католичестве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 39. С. 105–114.(Продолжение51).Размышление – meditatio – представляет, в сущности, один из видов духовных упражнений. Оно менее торжественно, чем вышеописанные exercitia, носит более обычный, повседневный характер, но значение его для аскетического развития семинариста – едва ли менее, если даже не более, чем значение духовных упражнений, потому что оно совершается каждый день. Происходит это размышление таким образом. Очередной священник, отслуживший утреннюю мессу, обращается со словом к воспитанникам и указывает им предмет для сегодняшнего размышления, напр.: христианское смирение. Затем сам он и все присутствующие в церкви погружаются в сосредоточенную думу. Каждый из размышляющих должен развить данную тему по плану, отчасти напоминающему план хрии. Он должен, прежде всего, уяснить себе самое понятие о христианском смирении и тот образ действий и поведения, которые свойственны человеку, обладающему смирением. Для этого он вспоминает известные ему поступки окружающих лиц и примеры из жизни святых, в которых выразилось смирение, и старается выяснить самому себе преимущество смирения пред самопревозношением и гордостью. Затем он приводит самому себе доказательства в пользу того, что смирение необходимо католическому священнику, и опровергает могущие представиться возражения; наконец, делает лично для себя практический вывод из добытых положений: что он должен сделать сегодня ввиду всей важности и необходимости христианского смирения для католического священника, и как он должен держать себя с теми товарищами и наставниками, по отношению к которым выказал раньше недостаток смирения52.Какое значение приписывает католическая церковь этому размышлению, видно из того, что папа Бенедикт XIV, в булле Quemadmodum от 16 декабря 1746 года, даёт ежемесячно полное прощение грехов всем, кто в течение данного месяца ежедневно посвящал этому размышлению не менее ¼ часа53. Католические богословы выставляют meditatio, как „conditio sine qua non жизни всякого пастыря и попечителя о душах“. Один из них – Герсон – говорит даже: „Absque meditationis exercitio nullus, secluso miraculo Dei speciali, ad rectissimam religionis christianae normam pertingit“54. Без употребления медитации никто, за исключением особого чуда Божьего, не достигает „истинной высоты христианской веры“.Из сказанного видно, каким усиленным путём ведётся в католических семинариях аскетическое развитие воспитанников; можно, пожалуй, догадываться и о том, что нравственная аскеза, развитие духа церковности и религиозности составляют доминирующий элемент всей семинарской воспитательной системы, дают тон этой системе. Но ими не исчерпываются добродетели католического священника. Он должен развить в себе дух повиновения старшим, покорную преданность воле начальства, готовность каждую минуту стать перед ним и дать отчёт в каждом своём поступке, в каждом шаге. Для развития этих именно качеств в семинаристе приспособлен весь внутренний – ежедневный, будничный строй семинарской жизни, весь семинарский режим, вся, по выражению Кустодиева, „воспитательная механика“55.Семинаристы постоянно наблюдают друг за другом; особенно старшие за младшими, и старшие не только подают младшим товарищеские советы, но и выговаривают им, если заметят за ними какую неисправность, и даже приказывают делать то, что находят нужным по своему разумению; и никогда младшему, как сознаются сами семинаристы, не придёт в голову ослушаться старшего. Наставники также стараются ни на минуту не выпускать из глаз воспитанника и неотступно следят за ним и дома, и по дороге в городские церкви, и во время редких прогулок, и ещё более редких игр56 воспитанников. Если каждый воспитанник в интернате имеет особую комнату или, если в каждой комнате помещается по 3–5–7 человек, то наставники стараются почаще навещать их, чтобы знать всё, что делают воспитанники. Если же в одной камере помещается человек 10–15, то к ним назначается особый префект, на обязанности которого лежит за всем смотреть и обо всём извещать, кого следует. Во время прогулок в поле или за игрой на открытом воздухе воспитаннику ни под каким видом не позволяется удаляться от прочих и скрываться из глаз всегда присутствующего при этом наставника. Ни в каком случае не позволяется также воспитаннику запираться в своей комнате на ключ. Воспитанник не имеет права держать в своей комнате никаких собственных вещей, кроме разве священных изображений, – ни оружия, ни лишней мебели и книг, ни даже музыкальных инструментов. Дозволяется ему иметь собственную шкатулку с замком; но ключ от неё, равно как и от комнаты, должен отдаваться ректору при первом требовании. Ни в каком случае, – ни по поводу вступления в семинарию, ни по поводу окончания семинарского курса, ни в день именин, ни по какому другому случаю, – не позволяется воспитаннику покупать угощения своим товарищам – ни закусок, ни прохладительных, ни, тем более, спиртных напитков. Также ни в какое время и ни в каком месте не позволяется играть в карты, кости и другие азартные игры, хотя бы то было не на деньги, а лишь для препровождения времени.Если инструкцией допускаются в семинарии игры, то и в них должна царить известная степенность, приличествующая будущим священнослужителям; и в них не дают молодому человеку забыться, сбросить хотя на миг покров церковности и отдаться искреннему порыву и естественному влечению молодого организма к физическому движению. Семинарские правила дозволяют лишь такие игры, в которых не приходится снимать сутаны, как, напр., кегли, катание шаров или бросание железных плит. Но ни в каком случае не разрешаются чехарда, лапта, игра в мяч, беганье взапуски и другие игры, требующие сильного мускульного напряжения и быстрых движений, – такие, которые могут навести семинариста на мысль и желание сбросить сутану.Выходя из здания семинарии в поле на прогулку, или для игры, или в кафедральную церковь, все семинаристы сначала собираются в одной общей комнате, выстраиваются попарно в порядке старшинства классов и затем уже выходят на улицу. В таком же порядке они возвращаются обратно в ту же комнату, и из неё уже расходятся по своим камерам. На улице они держат себя чинно, степенно, не развлекаясь разговорами и не засматриваясь на городские новинки и уличные сцены. В таком же порядке, попарно, каждый со своим vis-à-vis по столу, входят воспитанники в столовую и выходят из неё.С такою же точностью, с такою же педантической аккуратностью, какая видна в этих общих предписаниях, определяющих жизнь семинариста, распределён и весь семинарский день. Жизнь семинариста движется, как часовой механизм, с автоматической правильностью повторяясь изо дня в день. Ни одного часа семинарист не свободен совершенно, бесконтрольно, – не предоставлен самому себе. Каждые ¼ часа, каждые 5 минут у него заранее высчитаны и предназначены к какому-нибудь занятию.Семинарский день начинается в 5 часу утра. В этот час все встают, умываются и в ½ шестого часа, по звонку, отправляются в церковь, где слушают утренние молитвы и мессу; читаемые очередным священником из наставников, и затем минут 10–15 употребляют на meditatio, о которой мы уже говорили. Всё это продолжается около ½ часа. В 6 часов все возвращаются в свои комнаты, чтобы убрать постель и привести в порядок комнату: на это даётся ¼ часа. Следующие ¼ часа идёт на завтрак. В половине седьмого все расходятся по комнатам и в присутствии наставников, молча, готовят уроки к обеденному классу, который начинается в 8½ и кончается в 10½ часов. По выходе из класса опять расходятся по комнатам и опять готовят уроки к послеобеденному классу. Обед бывает в 12 часов. После обеда все воспитанники, в сопровождении одного из наставников, идут – в летнее время, в сад, или на террасу дома – подышать свежим воздухом. В 1 час опять все расходятся по комнатам; до 2-х часов читают, от 2-х до 3-х повторяют уроки, а от 3-х до 5 опять занимаются в классах. После вечерних классов воспитанникам даётся свобода сношений между собою на полчаса; тогда они могут разговаривать, рассуждать, делиться впечатлениями о слышанном, – но опять-таки под непременным наблюдением наставников. С половины 7-го до половины 8-го часа готовят уроки к следующему дню, потом ½ часа употребляют на молитву вечернюю и акафист. В 8 часов бывает ужин, а после ужина, согласно распоряжению ректора, собираются или в общую комнату, где проводят время в полезной беседе с наставниками, или расходятся к себе по комнатам и занимаются чтением назидательных книг – до 9 часов, когда вся семинария засыпает57.Каникулы – и летние и зимние – воспитанники обычно проводят в самой семинарии. На Рождественские каникулы не рекомендуется выпускать их из семинарии, потому что, – как мотивирует практику католических духовных учебных заведений Bourne58, – в это время бывает очень много праздников, которые все воспитанники у себя в семинарии могут провести с пользою для души, и которые в миру, в семье, могут подать повод к тем или иным соблазнам. Видя кругом увеселения, развлечения, и сами принимая в них участие, воспитанники могут составить о мире лучшее мнение, нежели каков он есть на самом деле, – могут полюбить его больше, чем подобает будущему священнику. Но тот же Bourne настоятельно рекомендует воспитанникам проводить вне семинарии летние каникулы. Он служат, по его мнению, искусом, пробным камнем, показывающим, насколько силен в семинаристе его семинарский церковный закал, и насколько, следовательно, достоин он со временем стать священником. Если его и среди родной семьи, среди мира и мирских удовольствий, будет тянуть к церкви, к епископу, к чтению духовных книг, то, значит, он стоит на высоте своего призвания. Но если он станет опускать ежедневные молитвы, духовное чтение, неисправно посещать ежедневные мессы, то, значит, ему следует подумать над собою и – или подтянуть себя в следующий год, исправиться, или же совсем оставить семинарию. Но в большинстве семинарий воспитанники, особенно младших классов, не отпускаются на каникулы вовсе. Во время каникул, продолжающихся от одного до двух месяцев, семинаристы, в общем, живут точно так же, как и в учебное время: так же встают в половине пятого и ложатся в половине девятого; так же, по звонку, собираются на молитву, на завтрак, на обед и ужин; так же неусыпно следят за ними их наставники. Только во время каникул не бывает уроков, и в часы, по расписанию назначенные на них, воспитанники читают духовные книги и самостоятельно занимаются в своих комнатах.Для полноты характеристики воспитательной системы католических семинарий следует ещё сказать несколько слов об отношениях между наставниками и воспитанниками. Эти отношения таковы, что действительно заслуживают внимания: ими католические семинарии отличаются от всех других учебных заведений. Здесь наставник, соединяющий в своём лице должность и воспитателя и преподавателя, является старшим братом-руководителем и в полном смысле – наставником воспитанников. На ученика здесь смотрят, как на живую личность, с нравственной физиономией, черты которой необходимо изучить для того, чтобы потом вернее действовать. В католических семинариях действительно воспитывают ученика. Наставники, живя общей с воспитанниками жизнью, произнося свой авторитетный суд над всеми явлениями семинарской – а отчасти и общественной – жизни, подавая во всём добрый пример, влияют на воспитанников не отвлечёнными сентенциями, действительность которых всегда сомнительна, – а живым примером, своей личностью. Католические священники, – говорит Ренан, – „превосходные психологи, знающие, как можно играть на клавишах души человеческой“59.Во многих семинариях ежедневно, – а во всех без исключения в субботу вечером после ужина и молитвы, – устраиваются нравоучительные беседы – преимущественно из катихизиса, носящие более или менее интимный характер. Здесь молодые люди повергают на просвещённый суд ректора и наставников все свои сомнения и недоразумения, возникающие даже в стенах католической семинарии, и выслушивают даваемые на них ответы и объяснения.Естественно, что, при таком порядке вещей, отношения между наставниками и воспитанниками – самые товарищеские, дружеские и доверчивые60.Наказания в католических семинариях рассчитаны, главным образом, на пробуждение в провинившемся раскаяния, стыда, иногда – самолюбия. Состоят они обычно в выговоре (чаще всего); лишении прогулки, завтрака, обеда, сажании за голодный стол; иногда заставляют в наказание прочитать публично Miserere (Пс.50); заучить на память псалом или какое-либо место из Свящ. Писания. Существует при семинариях и карцер, но в него почти никого не запирают. Ренан говорит, что при нём единственное наказание в семинариях состояло в том, что в пятницу всех воспитанников собирали в общую залу и там прочитывали отметки за неделю… Самым большим наказанием является исключение из семинарии. Телесных наказаний католическая семинария не знает и никогда не знала. Один католический священник, кончивший курс в пятидесятых годах, говорит, что за время пребывания своего в семинарии (4 года) он помнит всего один случай заключения в карцер и не помнит ни одного случая, чтобы наставник, хотя бы в гневе и запальчивости, поднял руку на воспитанника. А это было время, когда не только в наших семинариях, но положительно во всех русских школах царил культ розги. Не существовало телесных наказаний и в иезуитских школах; иезуиты и руководители католических духовных семинарий раньше всех педагогов пришли к выводу, что „никакая сила в мире не может сравниться с силой нравственного влияния, действие которого постепенно, часто незаметно для глаз, но глубоко и продолжительно“61.Если ко всему этому прибавим, что преподавателями католических семинарий, обыкновенно, бывают люди действительно достойные, убеждённые, священники по призванию, преданные католичеству до фанатизма, и притом возвышенно настроенные, то поймём, какое глубокое влияние могут они оказать – и действительно оказывают – на семинаристов, так же возвышенно настроенных, и, как все молодые люди, склонных увлекаться великим, идейным, прекрасным; поймём, что Ренан говорит правду, когда пишет: „мои наставники внушили мне презрение ко всему мирскому, утвердили во мне убеждение, что человек, не проникнутый благородным стремлением, является грубым, гадким существом“62; поймём, далее, почему молодой человек, который в светском учебном заведении был бы лишь серьёзным учеником, не более, в руках католических патеров превращается в энтузиаста, забывающего все трудности пастырского служения, всем сердцем рвущегося к тяжёлому и ответственному делу, жаждущего жертвы, ищущего подвига. Нам станет ясным также и то, почему мальчик, пробывший хотя один год в католической семинарии и приехавший к родителям на первые каникулы, оказывается в своей семье отрезанным ломтём. У него уже совсем иное, новое мировоззрение, чем какое было раньше, новый взгляд на вещи. Родители потеряли для него всякий авторитет, мнение их – всякое значение. Теперь у него один на свете авторитет – это ректор семинарии и семинарские наставники.А. Кактынь(Продолжение следует).К вопросу о возрождении прихода // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 39. С. 115–120.Несколько раз уже говорилось на страницах „Руководства для сельских пастырей“63, что так как выдвинутый самою жизнью вопрос о Всероссийском поместном соборе с очереди не снят совсем, а только отложен до более благоприятного времени, то это время духовенство должно постараться использовать как можно производительнее и плодотворнее, занявшись всесторонним рассмотрением и выяснением назревших насущных нужд нашей церковной жизни. Собор ни в каком случае не должен застать духовенство неподготовленным. Своими мыслями и пожеланиями духовенству удобнее всего делиться с собратиями на страницах местных епархиальных ведомостей, причём нужно отбросить столь присущую всему почти нашему приходскому духовенству робость и неуверенность в своих силах: не ошибается только тот, кто ничего не делает. И чем больше будет высказано частных мнений, тем для дела будет лучше. Несколько весьма дельных замечаний по вопросу о возрождении „прихода“ поместил, между прочим, свящ. Иоанн Соколов в № 15-м Смоленских епархиальных ведомостей за текущий год.Как известно, современная наша церковно-приходская жизнь едва теплится, „приход“, как представитель этой жизни, совсем дремлет. Церковно-общественной жизни, как деятельности, направленной к увеличению правды и добра, к ослаблению и понижению неправды и зла, строго говоря, нет у нас. Наша церковно-общественная жизнь „прихода“ ограничивается только хождением в храм на богослужения да приглашением духовенства для требоисправлений. Между прихожанами нет не только духовно-нравственного единения, но – в особенности по городам – даже просто знакомства. „Приход“ совсем не считает своею обязанностью помочь обездоленным – вдовам и сиротам своим, – вся эта беднота предоставлена исключительно сама себе, а духовенство – в своём подавляющем большинстве – является только требоисправителями, а не руководителями церковно-общественной жизни.Одним словом, в настоящее время у „прихода“ не видно церковно-общественного дела. А этого дела – так много, и оно, как говорится, около самых рук.Прежде всего, в каждом приходе масса детей школьного возраста. А во всяком ли приходе есть школа? Далеко не во всяком. Вот первое общее дело „прихода“ – забота о школе. А сколько в каждом приходе нуждающихся – вдов, сирот и т. д.! – Их пристроить – вот второе дело и нравственная обязанность „прихода“. – А злейший исконный враг русского народа – пьянство – разве не налагает на „приход“ известных обязанностей?..Итак, у „прихода“ дела масса – и притом дела неотложного. Есть и способные делать это дело люди. К сожалению, они в настоящее время слишком связаны во всех подобных случаях различными запрещениями и ограничениями. „Возьмём, – говорит о. Соколов, – для примера ту же школу народную или библиотеку, в чём теперь особая нужда. Теперь всё нужно делать по предписанию; чуть что̀ не соблюдено – беда. А чего стоят самые предписания! Сколько нужно порогов начальственных оббить, чтобы что-либо получить, как разрешение. Деревня желает одну книгу в библиотеку, а ей навязывают другую; не возьмёшь эту книгу – не дозволят иметь библиотеку: так теперь радетели деревни, её просветители поступают. Вот эти-то предписания, разрешения и тормозят дело „прихода“. В особенности это нужно сказать о деревне.Чтобы обновить жизнь „прихода“, для этого – по мнению о. Соколова – необходимо, прежде всего, даровать „приходу“ широкую автономию: не стеснять „приход“ в его просветительных и благотворительных заботах, свободно, без каких-либо особых „разрешений“, допустить приходские собрания для обсуждения всяких вообще нужд „прихода“ – как церковно-религиозных, так и материально-экономических. Во главе всех приходских собраний, разумеется, должен быть местный священник. Он их назначает, он же ими руководит. Само собою понятно, что раз все прихожане будут привлечены ко всякому делу „прихода“, то на этой почве неизбежно произойдёт тесное сближение их между собою: будет происходить живой обмен мнений, обсуждение новых предложений и прежних мероприятий и т. п. Всё это послужит началом совершенно новой церковной жизни „прихода“.В обновлённом на началах свободы „приходе“ не только желателен, но настоятельно необходим и новый способ материального обеспечения духовенства. Практикуемая в настоящее время отдельная плата за требы тяжёлым бременем ложится на духовенство и является одним из самых сильных тормозов его благотворной и плодотворной приходской деятельности. Приезжает, напр., в приход малоопытный молодой священник, всегда почти без всяких материальных средств. Здесь он попадает в среду совершенно незнакомых ему людей, таких же неимущих, как и сам он. Происходят неизбежные почти столкновения на почве малообеспеченности, на почве голодовки. Столкновения эти вносят, конечно, разъединение, разлад между „приходом“ и его главным представителем – священником. А где разлад, там дело никогда и ни в каком случае не может идти успешно. В настоящее время, когда священнику каждый раз приходится самому лично получать плату за требы, авторитет его подрывается: крестьянину, при постоянной его голодовке и вечно пустом кармане, всегда кажется, что с него слишком много берут, что „поп“ – страшно недобрый человек, так как не уступил ему гривенника за ту или другую требу, когда и вся-то плата была копеек 30–40. „Всё это, – говорит о. Соколов, – может быть, мелочи, но только для того, кто знает о них понаслышке, от других. Я посоветовал бы такому человеку пережить минуты торга, – да простят мне это грубое выражение, его можно бы заменить другим, более ласкающим слух, но суть-то дела от этого не изменяется, – кто признаёт их пустяками, не тяжёлыми для духовенства. Вот я совершил требу. Ведь я же трудился, а труд должен быть оплачен, – так думает бедный священник; а к тому же здесь посмотрел он на свои сапоги: сапоги его с дырками, скоро пальцы будут видны. Но и как протягивать руку за гривенником, когда и у крестьянина он последний? Что̀ тут делать?“ Именно – что̀ тут делать? Тем более, что и для прихожан настоящая система материального обеспечения духовенства является в большинстве случаев не под силу обременительной. Иной бедный прихожанин даёт 5–10 руб. в год на содержание причта, тогда как его богатый сосед равно почти ничего не даёт: не случилось у него в этом году треб. Содержание духовенства должно падать равномерно на всех прихожан; при этом, по проекту о. Соколова, после равномерной раскладки между прихожанами, оно должно поступать, как и все казённые платежи, в казначейство, а оттуда уже – в виде определённого жалованья – духовенству. Только таким путём можно избежать тяжёлых и, по большей части, совершенно незаслуженных духовенством упрёков за „поборы“ с его стороны, раздающихся теперь отовсюду по его адресу.Весьма сильно, наконец, влияет, по мнению о. Соколова, на ослабление церковно-приходской жизни то, что приходы наши – крайне неравномерны по населению, разбросаны, причём весьма многие приписные деревни слишком далеко отстоят от своего приходского храма. Есть у нас приходы в 1500, есть и в 300 душ при одном священнике. Такая численная неравномерность прихода является довольно обидною, так сказать, для духовенства и невольно возбуждает среди него вполне понятное с общежитейской точки зрения неудовольствие: первый священник получает – скажем – содержания до 1200 руб. в год, тогда как второй – всего лишь 300–400 руб. Подобную ненормальность трудно, прямо-таки невозможно встретить на каком-либо другом служебном поприще. Даже деревенский сотский, полицейский урядник – и те, каждый по своей должности, уравнены содержанием; одно только приходское духовенство находится в этом отношении вне общепринятых и общепризнанных законов и норм.Весьма пагубно отзывается на церковно-общественной жизни и разбросанность приходов. Есть, например, приписные деревни, отстоящие от своего приходского храма на 12–15 вёрст. Чтобы сходить в храм, такому прихожанину нужно затратить на это круглый день. В деревне, особенно во время уборки сена, работают – по нужде – и по праздникам, из боязни ненастья. Вот и раздумывает крестьянин: „Сходить в храм помолиться нужно. А как тут, после обеда, соседи начнут сено убирать, – останусь один со своим неубранным сеном, и его затопчут совсем. Жалко! Да мир ещё, пожалуй, и наругает за беспорядок“. По таким вполне понятным в деревенской жизни соображениям, крестьянин и остаётся дома в праздничный или воскресный день и тем лишается благодетельного влияния церковной службы, храма Божия… Вследствие этого, по мнению о. Соколова, настоятельно необходимо надлежащее разграничение приходов и приведение их в более мелкие, чем теперь, единицы. Теперь есть приходы в 1500 и более душ мужского пола да столько же женского на одного священника, на один причт, причём, вследствие разбросанности прихода на 15–20 вёрст, многие из прихожан побывают в храме всего только один-два раза в год. Здесь, само собою понятно, трудно священнику сколько-нибудь хорошо знать всех своих прихожан; не зная же своих прихожан, священник, очевидно, не может должным образом воздействовать на них. При таких условиях в высшей степени трудно устанавливать церковно-общественную жизнь, а ещё труднее – руководить ею, как следует. Желательны приходы малые, чтобы каждый приход группировался, по возможности, около своего храма. Тогда и все прихожане могут быть почти за каждой церковной службой, и священник чуть не ежедневно будет иметь возможность видеться и беседовать со всеми ими. Частое же общение священника с прихожанами невольно будет способствовать их взаимному сближению, которое только одно и может быть основанием новой, столь желанной и необходимой, церковно-общественной жизни…Выдвинутые о. Соколовым вопросы слишком серьёзны и, будем надеяться, вызовут со стороны приходского духовенства самое вдумчивое обсуждение; какого они вполне заслуживают. Особенно важен в данном случае будет голос именно сельского духовенства, которому наиболее приходится считаться с современным ненормальным положением „прихода“ и нашей церковно-общественной жизни. Его отзывы дадут самый богатый материал и для теоретических обобщений людей науки, и для наиболее целесообразных постановлений будущего Всероссийского поместного собора.№ 40. Октября 2-гоПальмов Н. Несколько слов об „Инструкции Благочинному приходских церквей“ // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 40. С. 121–129.Церковная жизнь на Руси вступает в новый фазис, и для начинающегося нового периода в истории Русской Церкви ощущается нужда в тщательном пересмотре действующих церковных законов и правил, а отчасти и в новых узаконениях. Многоразличные обстоятельства последних лет выдвинули больше, чем, пожалуй, когда-либо, нравственные начала жизни и показали, что с точки зрения этих последних должно быть переустроено у нас очень многое во внешних порядках как вообще русской жизни, так – в частности – в строе церковного управления.В настоящий раз мы остановимся на вопросе о благочинных, не так давно затронутом на одном из епархиальных съездов духовенства, именно – Симбирского, и вызвавшем живой обмен мыслей между депутатами съезда. Надо сказать, что нынешнее положение благочинных очень щекотливое и неудобное как для них самих, так и для подлежащих ведению благочинных приходских пастырей. Согласно почти общему голосу духовенства, благочинный является ныне не пособником пастырей в достижении ими пастырских целей и не опытным руководителем в трудном деле душепопечения, а чиновником, блюстителем внешних порядков и предписаний начальства. Деятельность благочинного теперь сводится почти исключительно к форме и букве, и всё как будто дальше и дальше отступает от духа, составляющего главное в пастырском деле. Такой порядок вещей неминуемо должен был привести – и действительно привёл – к тому, что благочинный стал по отношению к собратьям-пастырям в начальственное положение и, как бы забыв об иерархическом равенстве, потребовал от них подчинения. На церковных собраниях духовенства, напр., за молебном в соборах, где все занимают места сообразно со служебным положением; часто можно наблюдать, что молодой благочинный стоит выше старцев-иереев и даже выше заслуженных протоиереев, пользующихся в приходах своих общим уважением.Заповедь апостола об удостоении сугубой чести пресвитеров ныне прежде всего применяется к должностным лицам в епархиальном управлении, тогда как, по буквальному смыслу заповеди апостола, сугубой чести должны быть удостояемы прежде всего пресвитеры, прилежащие добре к своему пастырскому делу, а затем – пресвитеры-администраторы. Поэтому, и получается резко бросающаяся в глаза странность, что действительно заслуженные лица из среды духовенства уступают свою честь должностному лицу, часто, кроме служебного положения, не имеющему за собою ничего более.Симбирское духовенство, по рассмотрении вопроса о благочинных, постановило, в виде pia desideria, изъять назначение благочинных из исключительной власти епархиального начальства и предоставить выбор их самому духовенству каждого благочиннического округа, ограничив обязательный срок службы благочинного пятилетним временем, по истечении которого должны производиться новые выборы. Жаль, что Депутат Симбирского съезда духовенства, сообщивший о постановлениях его в „Церковном Вестнике“64 (№ 30 с. г.), не указал, какая именно идея была положена в основу рассуждений собравшихся на съезд пастырей о положении среди них благочинных. Но можно догадываться, что основанием этих рассуждений было желание видеть благочинного не начальником-формалистом, а действительным руководителем пастырей его округа в делах душепопечения. По крайней мере, постановление Симбирского съезда, чтобы с благочинных была снята обязанность отмечать поведение священников, как „унизительная“ для пастырей и „не достигающая“ никаких добрых „целей“, – это желание вполне понятно лишь при новой постановке самого благочиннического служения.Корреспондент „Церковного Вестника“ прибавляет к своему сообщению, между прочим, что местный епископ – преос. Гурий отнёсся к определениям съезда „благоволительно“…Вполне разделяя доброе стремление пастырей, можно сказать – общее, иметь во главе своей носителей духа истинного православного пастырства и видя в этом действительный залог преуспеяния самого пастырского служения, мы сделаем несколько замечаний по поводу действующей теперь и регулирующей служебную деятельность благочинных „Инструкции“, с целью показать, как она устарела и в каком противоречии стоит с другими – даже церковными – действующими законами65.Прежде всего, в основе „Инструкции“ лежит совершенно несвойственная духовному служению идея полицейского надзора за духовенством, который осуществляет благочинный во вверенном ему округе. Помимо этого, „Инструкция“ обнимает одни внешние порядки церквей и приходов, в некоторых лишь – весьма немногочисленных – случаях выходя за пределы формы и касаясь, притом лишь слегка и боязливо, духа. Выражениями: „наблюдать“, „смотреть“, „внушать“… пестрят страницы „Инструкции“. Но вот как, напр., говорится в „Инструкции“ о предмете такой высокой важности, как Исповедь, которая всегда волнует молодых и начинающих пастырей: „Благочинный должен, по своему благоразумию, и как наставит его Бог, давать, ежели найдёт нужным, наставления священникам, как им исповедовать детей своих духовных, как связывать и развязывать человеческую совесть“ (§ 17). Не странно ли звучит эта оговорка: „ежели найдёт нужным“ при рассуждении о таком предмете, который хотели бы знать сами священники и о котором с такою охотою готовы были бы посоветоваться с более их опытным лицом? А выражение: „как наставит его Бог“ как бы заранее предполагает духовную помощь того, кому поручено руководство собратиями, и спасает его от всякой ответственности за неё. Конечно, исповедь – дело чисто духовное, и от чиновника компетенции и руководства в ней ожидать нечего…Но рассмотрим поближе некоторые параграфы „Инструкции“.Руководство духовною жизнью пасомых, составляющее долг истинного пастыря, требует, между прочим, наличности у него вспомоществующих книжных средств, которыми он мог бы свободно и во всякую минуту распоряжаться. При приходской церкви должна быть библиотека. § 1 „Инструкции“ и говорит, между прочим, о ней. Какие же книги предписывает она иметь каждой церкви? – Из книг, „потребных для службы Божией“, она указывает: Евангелие, Апостол, Служебник, Минеи – общую и праздничную, Типикон, Триоди – постную и цветную, Октоих, Псалтирь следованную, Часослов, Требники – большой и малый, Ирмолог, Книгу молебных пений, с табелью торжественных и высокоторжественных дней и панихидным реестром и „изданные от Св. Синода проповеди“. Очевидно, перечень не всех богослужебных книг, а наиболее необходимых, указывает, что „Инструкция“ предполагает minimum требований на этот счёт. Minimum этот понятен, если припомнить, как дороги были книги в старину, к которой, очевидно, и относится § 1 „Инструкции“. К сожалению, не может представить сравнительных цен за богослужебные книги прежде и теперь. Но, во всяком случае, в сравнении с прежними ценами нынешние значительно ниже. А Киево-Печерская Лавра не так давно выпустила в продажу замечательно удобные по малому формату (8°-л.) месячные минеи, причём стоимость их (в бум. 14 руб., в переплёте 19 р.) совершенно не обременительна для бедного даже прихода. Из небогослужебных книг „Инструкция“ указывает лишь „изданные от Св. Синода проповеди“. Это – древние книжицы, написанные старинным языком и малоприменимые к нынешнему времени. Конечно, трудно предположить, чтобы благочинный потребовал наличности синодальных проповедей в церковной библиотеке и стал бы взыскивать за неимение; но, по прямому смыслу „Инструкции“, они обязательно должны быть в церкви. В примечании к § 1 указаны ещё книги, желательные в церковной библиотеке, но уже не такие обязательные, как вышеуказанные. Приобретаются они по мере возможности. Наряду с Библией (неужели допустимо, чтобы какая-нибудь церковь не имела её теперь, когда всех воспитанников духовных семинарий награждаются Библией безвозмездно от Св. Синода при поступлении в семинарию?!) здесь указаны: Православное исповедание веры митрополита Петра Могилы, Грамоты об учреждении Св. Синода с исповеданием веры восточных патриархов, творения святых отцов в русском переводе, Четьи-Минеи и Пролог, Катихизис пространный и краткий и книги, „указываемые начальством, как полезные для увещания раскольников и обличения неправых раскольнических толков“. – Вот и весь запас богословской церковной библиотеки. Ни одной системы богословия, ни одного школьного курса!Очевидно, всё это – старина. И действительно, после издания § 1 „Инструкции“ последовал ряд начальственных распоряжений о пополнении церковной библиотеки новыми книгами – и уже не одними, касающимися расколоведения. Известны предписания Св. Синода от 1832 и 1867 гг. Последнее предлагает в руководство каталог необходимых для библиотеки книг, составленный митр. Московским Филаретом. Но предписания 1832 г. и 1867 г., равно как и позднейшие, в „Инструкцию“ не вошли. В ней уцелели предписания более древнего времени. Спрашивается: если § 1 „Инструкции“ в полном своём виде не отменен и доныне, то чего должен требовать благочинный от настоятелей церквей – точного ли исполнения предписаний „Инструкции“, или же позднейших распоряжений66?Требования относительно запаса книг в церквах стоят в соответствии с требованиями относительно вообще богословских знаний священно-церковнослужителей. Требования эти очень несложны, так не сложны, как могли они быть только в старинные годы при скудости общего на Руси образования. „Священники, диаконы и причётники должны знать наизусть катихизисы, первые – пространный, а последние – краткий, и почасту прочитывать свои ставленные грамоты“, – гласит § 24 „Инструкции“. Жизнь ушла далеко вперёд законодательства. Теперь катихизис учат в низшей духовной школе; попасть из которой в священники чрезвычайно трудно, так как священнические места предоставляются окончившим курс средней и высшей школы. Но вот, по „Инструкции“, оказывается, что приобретённые в средней и даже высшей школе богословские познания не представляют особой ценности в глазах начальства. Знание Катихизиса наизусть и внимательное прочитывание ставленной грамоты, как будто, заменяют полные курсы богословия и церковного права!.. Конечно, и в этом случае требования „Инструкции“, понятные в старину и годные для того времени, слишком минимальны для нашего времени, да и не гармонируют с другими требованиями церковного законодательства относительно образования кандидатов священства, ныне действующими de facto (с 16 апр. 1869 г.).Малообразованность и низкая степень культурного развития в духовенстве, предполагаемые „Инструкцией“, объясняют и то, что „Инструкция“ простирает влияние благочиннической власти слишком далеко на личную жизнь приходского духовенства – и не только его, но и его семьи. В § 29 читаем: благочинный „должен подтверждать, чтобы священно-и церковнослужители без зова в гости ни к кому не ходили, да и по зову ходили бы в домы только честные; чтобы они дружились с подобными себе священниками, диаконами и церковниками; также – с благородными помещиками и с почтенными купцами и мещанами, а не со всяким безразборно“. – Разумеется, справедлива древняя пословица: „скажи мне, кто твои друзья, а я скажу, кто ты сам“, как справедливо и то, что хороший человек будет искать дружбы в кругу хороших же людей. Но ограничивать выбор друзей указанными лицами (духовенством, помещиками, купцами и мещанами); игнорируя крестьян (и среди них немало достойных лиц), если, отчасти, и можно было, то в ту далёкую уже теперь эпоху, когда крестьян называли людишками и считали „подлым“ сословием. Дружбой духовенства с привилегированными сословиями, по взгляду „Инструкции“, должен, очевидно, подняться престиж его в глазах общества, – того общества, которое придаёт громадное, если не исключительное, значение, при оценке известного лица, кругу его знакомства. Но ведь ап. Павел говорит, что он для иудеев был, яко иудей, для еллинов как еллин, когда вращался среди них. Почему? – Потому, что всегда имел в виду цели проповеди о Христе (да Христа всем приобрящу). Служение духовенства – внесословное, и с проповедью Евангелия пастырь должен одинаково обращаться ко всем, даже к отребью и поддонкам общества. Самые ничтожные души становятся дорогими и близкими ему, если в них загорается пламень веры, и крепнут начала новой жизни. Престиж пастыря не от того зависит, в каком кругу приходится ему вращаться – среди ли помещиков, или крестьян, а от того, как он совершает своё исключительное служение, поглощающее почти всё содержание его личной жизни. Добрый пастырь всегда будет высок в глазах общества, и оно даст ему подобающее у себя место… Слава Богу, в наши дни верховная власть начинает с большим доверием относиться к приходскому духовенству, и не за горами то время, когда духовенство будет поставлено в лучшие условия для своей возвышенной деятельности, равно как и для существования. Давно уже оно перестало „без зову в гости ходить“; Бог даст, скоро перестанет протягивать после службы руку за доброхотным даянием, потому что настанет благодатная пора благородного вознаграждения за труды духовенству со стороны прихода, заметно склоняющегося к решению установить определённое ему жалованье. А из всего этого выходит, что надо зачеркнуть в „Инструкции“ все предписания, которые предполагают нищенство и вечное недоеданье, заставляющее, к прискорбию, несчастное наше духовенство по временам, волей-неволей, унижать свой сан попрошайничеством и прихлебательством в той или иной – грубой или тонкой – форме у сильных и богатых мира сего.Н. Пальмов(Окончание следует).С. А. В. Необычный писатель и странная книга // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 40. С. 129–139.(Окончание67).IVТе самые свойства таланта о. Петрова, которые привлекают к нему нашу читающую и интеллигентную публику и в то же время существенно обесценивают его произведения, лишая их глубины, правды, объективности, отразились и на его „Затейнике“, одном из последних его произведений.„Затейник“ – это полубеллетристическое и полупублицистическое произведение, имеющее возвышенную цель – представить при свете Христовой правды безотрадно-мрачное состояние духовной средней школы-семинарии и указать идеалы, к которым должны стремиться её руководители и воспитанники. Цель достигается до избыточно распространённым у наших публицистов способом: выводятся персонажи – носители светлых идей, тоскующие по правде Божией, томящиеся среди мертвящей, порочной среды и на каждом шагу изрекающие пламенные, поучительные речи. Наряду с этими носителями в душе и сердце благородных порывов изображается мрачная, неприглядная действительность, начиная с внешнего вида и помещения семинарии и кончая начальствующими, учащими и воспитанниками. В первом случае – идеальность во всём и свет, ослепляющий взоры; во втором – порочность и мрак без просвета…Идеальных персонажей в 1-й части „Затейника“ три, или вернее – сам автор в разных возрастах и положениях. Они говорят красивым типичным языком о. Петрова, выражают его пламенные чувства, высказывают его заветные мысли и мечты. Олицетворения слишком уж грубовато-откровенны, и потому – малохудожественны, но тем не менее способны увлечь наших невзыскательных интеллигентов…Первым идеальным лицом и вместе героем всего очерка о. Петрова является Иван Постников. До семинарии, в училище, он ничем особенным не отличался, кроме живости и школьнических затей, отчего и получил прозвище „затейника“; но при поступлении в семинарию, благодаря влиянию старшего брата, он внезапно воспламеняется самыми возвышенными стремлениями, жаждой правды Божией и становится среди товарищей кружковым вождём-организатором. На этот путь навело Постникова письмо брата, где, описав всё ничтожество семинарских руководителей, последний говорит: „как видишь, на них (т. е. руководителей) возложить свои мечты нельзя: опора слишком ненадёжная. Что же делать? – А что делает скот, овцы и лошади, когда в холоде остаются без крова и тепла? Они жмутся друг к другу, сбиваются в кучи. Жмитесь и вы ближе друг к другу, собирайтесь кучнее. Как говорят американцы, помогайте сами себе!“ (стр. 28)… Постников из товарищей-малышей организует кружок, где ведутся возвышенные беседы, и изучается Евангелие – в ограждение от семинарской пошлости и от „волков“. В ободрение кружка сам Постников вещает знаменательные речи: „На волков глядеть нечего… На то они и волки, чтобы ляскать зубами… а целая стая одной горящей головни боится. То же и люди-волки. И они горящей головни, яркой правды, когда им смело ею в глаза ткнёшь, боятся... Пришёл Христос-Спаситель, вошёл с горящей правдой Божией в стаю волков, ткнул ею им в глаза, – и разбежалось всё стадо... Нет, брат, волков бояться нечего, иди только смело!“ (стр. 47)... Смело и горячо говорит Постников, но только не по летам и положению малыша.И сам автор, по-видимому, спохватывается скоро, какую непосильную роль навязал он „затейнику“, и для подъёма семинарского духа, для организации среди семинаристов облагораживающих, просветительных начинаний определяет в семинарию нового идеального надзирателя – Николая Платоныча Великина. Великин скоро привлекает к себе умы и сердца семинаристов, которых он отечески-ласково зовёт „милыми глупышами“. Пламенные, образные речи самого о. Петрова, вложенные в уста идеального надзирателя, способны расшевелить хоть мёртвого. В них чувствуется неподдельная, захватывающая душу искренность; разнообразие и цветистость сравнений и примеров, иллюстрирующих мысль; призыв отыскивать живую душу в каждом человеке, беречь и хранить Божие добро; увлекательное изображение пастырского служения, необходимости для него нравственного самосовершенствования и строгой подготовки – всё это, говоря безотносительно, такие перлы, каких мало найдёт в нашей литературе юноша-семинарист. Страницы, посвящённые описанию деятельности Великина в семинарии, положительно прекрасны!.. Но кратковременна была эта деятельность, и не Великину суждено было побороть косность и мрак семинарского режима. Его просветительные начинания, близость к семинаристам и благотворное влияние на них возбудили против него ожесточённую вражду начальства в лице инспектора – „Навуходоносора“, и Великин покинул своих „милых глупышей“, которые едва не взбунтовались из-за ухода своего любимца-руководителя.После Великина семинария опять погрузилась в рутину, мрак и прозябание. Постников со своими единомышленниками принуждён был затаить высшие порывы и кружковые начинания, отдавшись семинарской науке, „развивая внешние логические способности и память“. Только при переходе Постникова в V класс над несчастной семинарией засветился снова яркий луч сознательно-разумной жизни. Носителем этого луча явился новый инспектор, иеромонах о. Алексий Кроповницкий. Он сумел раскрыть пред дремлющим и подавленным схоластикой умом семинаристов светлые горизонты. Хорошо описан автором первый урок нового инспектора в V классе по Свящ. Писанию… „В класс вошёл монах в простой потёртой рясе, ласково оглянул всех и звонким свежим голосом приветствовал: – Здравствуйте, друзья! говорю: „друзья“, потому что иду к вам другом и надеюсь, что и вы отнесётесь ко мне, как друзья… Как не по-казённому он поздоровался с классом, так необычно и начал урок. – Я к вам, друзья, пришёл не учителем, но соучеником. Учитель у нас один – Христос, учеником будут Его слова, св. Евангелие, а уроком нашим будет наша жизнь. Настоящий экзамен по Свящ. Писанию будет не здесь, в классе, а там, за порогом школы, на ваших делах“ (стр. 153–4). Потом о. Алексий сказал о малополезности изучения предмета по учебникам и призывал воспитанников отыскивать „ядро, правду Божию“ в Свящ. Писании. – „И вы, друзья мои, – говорил он, – если не хотите довольствоваться трухой и сами войти трухой бесплодной в жизнь, идите дальше кодексов и истории текстов… Я, со своей стороны, сосредоточу всё внимание на том жизненном смысле Слова Божия, который вам нужен будет, как хлеб насущный“ (стр. 157). – Долго после звонка тянулся первый урок о. Алексия; воспитанники забыли время и сидели, как очарованные…Новый инспектор явился „будильником“ спящей семинарии и сосредоточил вокруг себя юные семинарские силы, умело подготовляя их к предстоящему пастырскому подвигу. Семинаристы запросто собирались у о. Алексия за чайным столом и слушали его вдохновенные беседы. Ожил, воспрянул тогда и Постников, ставший первым любимцем идеального инспектора, который в юном герое повести прозревал идеального и самоотверженного деятеля-пастыря. – „На тебя можно положиться, – говорил Кроповницкий Постникову: – не обманешь, не сдашь, не притупишься“ (стр. 192)68.VТаковы три идеальных персонажа первой части „Затейника“, в которых автор воплощает свои заветные думы и мечты. Это – ангелы, спустившиеся с неба прямо в семинарскую бездну, чтобы осветить её мрачное дно... Безотрадно положение и состояние семинарии, по изображению о. Петрова, и с внешней, и с внутренней стороны. „Здание семинарии стояло среди пустырей и тянулось длинным-длинным ящиком… Посредине ящика во всех трёх этажах тянулись бесконечные коридоры, где пахло то щами, то горохом, то распаренной треской… Семинаристы называли коридоры шахтами… Начальство отбирало от праздника до праздника верхнее платье учеников, чтобы не убегали в город, и в свободное время им не оставалось другого места для прогулок, как их шахты. В такой шахте не хотелось смеяться, негде было пробежать, нельзя было громко крикнуть, запеть, расправить грудь… Невесёлая была прогулка, и вряд ли могли зародиться здесь светлые мысли. Узкая мрачная шахта не располагала к мечтам о широких горизонтах“ (стр. 39 и дал.).Совсем под стать тюремно-каторжной картине семинарского помещения проходит по страницам «Затейника» артистически подобранная серия семинарских начальников и педагогов-учителей, способных своим убожеством умственным и нравственным, своей косностью убить в молодой душе всё, что̀ есть в ней от природы доброго и светлого. При поступлении в семинарию Постников застал ректором „простодушного старика“, которого звали „тятей“, и который, кроме старческой „глуповатости“, ничем не отличался. Второй ректор – архимандрит Симеон – окончил курс академии „по монашескому смирению, о Христе с палочкой“ (стр. 90). Он ничего не понимал из наук, с горя „заболевал“, а потом „каялся, и слёзы так и текли по его иконописному лицу“ (стр. 89–9). Сделавшись ректором, о. Симеон говорит семинарской корпорации такую речь: „Мне очень лестно… Место моё такое высокое, такое тяжёлое… Начальство мне приказало, чтобы службы шли подольше… Так уж вы тово, – научите их… А то, как же?“ (стр. 91). Семинаристам он говорил: „Учиться надо, господа. Вы будете хорошо учиться, а я буду вас хорошо кормить… Сам экономом был… А то – плохо будете учиться, начальство будет недовольно, а мне – неприятности… Так уж вы без неприятности“ (стр. 92). Семинаристы смеялись над речью нового ректора, смеялись и потом над ним злым, ехидным смехом… О. Симеона без труда забрал в руки инспектор – о. Никодим, иеромонах-академист, прозванный за свирепый нрав „Навуходоносором“.О. Никодим – личность грубо-террористическая. Он был бичом для семинарии, и этим бичом был изгнан свободный дух из семинаристов и насадитель его Великин. Будучи ещё сельским священником, до академии, он говорил о своих прихожанах: „Это не люди, а – дубьё. Их никаким словом не проймёшь. Они только и чувствуют, когда их огреешь хорошенько“ (стр. 48). Добиваясь лишь кафедры епископа, он не питал любви ни к делу, ни к ученикам. – „Обломы, ослы, дурачьё, скоты, для которых нужен хороший бич“ (стр. 99), отзывался о. Никодим о семинаристах.Серия монстров-начальников семинарии у о. Петрова дополняется ещё двумя ректорами – о. Диомидом и о. Феогностом. „О. Диомид был сравнительно молод. Ему не минуло ещё и тридцати лет. Цветущего здоровья, красивый, ходил он всегда нарядный, – ряса шёлковая, волосы расчёсаны, руки белые, холеные; он обратил внимание на внешность и семинаристов, но дальше внешности дело не пошло. Завёл он торжественные богослужения, выбрал десяток красивых мальчиков для прислуживания“… Но не научил о. Диомид семинаристов молиться и через год „исчез с семинарского горизонта“ (123–125).Верха виртуозности достигает наш автор в изображении о. Феогноста. „О. Феогност был ражий мужчина, громадного роста, с большими руками и ногами. Ступал тяжело, словно давил что под собою. Взгляд исподлобья, вся голова и лицо заросли волосами… – Ну, и дядя! – говорили семинаристы, увидав его: – не приведи Бог столкнуться с таким на глухой дорожке!“ (стр. 128). Он тоже говорил вступительную речь: „Господа, я к вам, тово-тово, да, назначен ректором. Ректор, господа, начальство, а начальство, тово-тово, существует, да, существует для дисциплины… Я, тово-тово, человек дисциплины… Кто будет против дисциплины, тот будет, тово-тово, против меня… Я предупредил вас, тово-тово… Прощайте, господа“ (стр. 129)… После такого вступления можно уже судить, как начальствовал о. Феогност – последний ректор при Постникове.Взглянем теперь на удивительную галерею семинарских наставников. Хороша и она! Учитель математики и физики Твердохлебов, старейший из педагогов, отличается благодушием, никого не обидел, но никого и не научил математике. „Кажется, и сам Левиафан, – его прозвище, – не знал её никогда. Злые языки говорили, что он изучал её до таблицы умножения включительно“ (стр. 16). Свящ. Писание в первых классах преподаёт Богоявленский; по прозвищу – Филистимлянин, данному за то, что он угнетает души семинаристов, в плену держит смысл Слова Божия. „За уроками он балдит и суконным языком пересказывает главы“ (стр. 21–22). Лучше других преподаватель истории Котович. „Вся семинария его любит и зовёт Лордом за его либерализм. Он постоянно воюет с ректором и не хочет ходить в семинарскую церковь“ (стр. 23–24). Гомилетику преподаёт Мельницкий, по прозвищу Васька Колесо. Прозвище дано ему за кривые ноги и за то, что он на уроках колесит, рассказывает пошлые анекдоты и смешит класс. Автор с любовью останавливается на его шутовском уроке, чтобы, вероятно, в свою очередь, посмешить читателей, и заключает его характеристику восклицанием: „И этот шут 20 лет готовит к проповедничеству!.. Не мудрено, что Златоустов не выходит!“ (стр. 140–144). Учитель педагогики – самого жизненного, практического предмета – Целебринский является представителем схоластики, притом – самой худшей, семинарской. Ондреич, как зовут его семинаристы, глушит семинаристов теориями, именами: – „Это, братцы, тяжёлая артиллерия, орудие крепостное, не Ваське Мельницкому чета. Васька – мелкая шрапнель, а Ондреич – десятипудовая бомба!“ (стр. 148). Ондреичу придана в pendant ко всему медвежья фигура и низкопробная оригинальность.Вот пред нами – весь начальствующий и учащий семинарский пантеон, зло, насмешливо нарисованный автором в „Затейнике“ и снабжённый, для наглядности, шутливыми иллюстрациями, снятыми едва ли не с портретов живых личностей. Впрочем, что же? Осмеивать, так осмеивать до конца, и если уязвить кого, то уязвить уж надо побольнее...VIПриведённое нами в точных выдержках содержание нового произведения о. Петрова должно, думаем, убедить всякого в справедливости нашего взгляда на его литературную деятельность и на её преходящее, второстепенное значение. Изобразить духовную среднюю школу в виде мрачной „тюрьмы-зверинца“, в котором томятся и рвутся напрасно к свету и Божией правде три идеальные, возвышенные души, могла только пылкая и вольная фантазия именно фельетониста-публициста, судить которого за преувеличения, а порой и за искажение истины у нас не принято, в особенности если его пером водит передовая, руководящая идея. О. Петров действительно в своём „Затейнике“ горячо ратует за попрание правды, свободы, добра и света в семинариях и пригвождает к позорному столбу их врагов, клеймя их без пощады насмешкой и позором. Но при этом публицистическое увлечение сыграло, кажется, с нашим автором злую и недобрую шутку: в пылу увлечения, он, взявшийся освещать жизнь при свете евангельской правды, исказил, представил в ложном свете пред доверчивым читателем хорошо знакомую последнему действительность. Своим изображением современной духовной семинарии с её внешней и внутренней стороны он даёт нашей интеллигенции лишний повод и основание чураться духовенства, относиться к нему с недоверием и презрением, как это и выражает один интеллигент в начале очерка… Досадно и обидно… Досадно тем более, что разубеждать в данном случае интеллигентных читателей и почитателей о. Петрова – едва ли не напрасный труд: ведь он для них авторитет непогрешимый!..Не спорим, – много тёмных сторон, несовершенств представляет и во внешнем строе, и в организации учебно-воспитательного дела современная духовная школа наравне с учебными заведениями других ведомств. Несовершенство постановки школьного дела, недостатки внешней и внутренней организации учебных заведений сильно озабочивают в последнее время и общество, и правительство, и наше духовное ведомство. Но того, что изображает о. Петров в своём „Затейнике“, не может даже быть – это преувеличение явное и злостный шарж. Одно нужно сказать – не такими произведениями решаются вопросы жизни и воспитания. Вопрос о современной, идеальной постановке воспитания и обучения в школах – вопрос принципиальный и едва ли разрешимый в полной мере. Воспользуемся здесь манерою о. Петрова для пояснения нашей мысли. Изобрести искусственный аппарат для вывода цыплят смог американец: для этого нужны были только влажность и теплота наседкина гнезда. Но создать идеальную школу, где бы каждый начальник, воспитатель и учитель заменил всецело для чужих детей родного отца, а тем более – нежно любящую родную мать, несколько потруднее. А между тем, о. Петров требует от руководителей школьного дела волшебного перерождения в родных отцов и матерей по отношению к воспитанникам, – по крайней мере, таковы его идеальные персонажи, напр. – Великин. Конечно, мечтать можно обо всём, можно представлять пред читателем неосуществимые утопии и широкие горизонты; только не привели бы они к неправильному отношению к несовершенной действительности: к ропоту, недовольству, протесту и огульному осуждению всего и всех…Не оттого ли, в самом деле, и замечается в современной русской жизни немало нестроений, в русском обществе – превратных взглядов, крайних мнений, что мы легко верим каждой печатной передовой статье, каждому фельетону и на подобном шатком основании построяем свои убеждения и свои взгляды на явления и факты окружающей нас родной русской действительности? Не оттого ли многим кажется она каким-то мрачным, неустроенным хаосом, и мечтательно настроенная мысль порывается куда-то в неопределённое пространство, отвращаясь от живого дела и довольствуясь ненужным, бесплодным ропотом и протестом… Да, странное переживаем мы время, странные у нас являются писатели, и странные пишут они книги нам в руководство и назидание… А мы слушаем! Думается, во многом выиграла бы русская жизнь, значительно прояснились бы наши взгляды и суждения о совершающихся пред нами фактах и различных явлениях этой жизни, если бы приучились мы внимательнее относиться к самой жизни, вдумываться в неё, и каждому писателю, каждой книге отводить подобающее им место… Тогда бы и о. Петров всеми своими сочинениями не мог производить сенсации, не всегда соответствующей их действительной ценности. Напрасны, поэтому, думаем, были на него нападки и некоторых критиков нашей духовной журналистики, требовавших невозможного – богословской обоснованности и всесторонней разработки избранных им религиозных тем. Suum cuique. Если и могут в данном отношении произведения о. Петрова и его деятельность возбуждать тревожные вопросы и недоумения, то скорее всего – принципиального свойства, именно: – позволительно ли, прилично ли со строго-церковной, православной точки зрения, оставляя исторически-выработанные формы и приёмы распространения Христовой истины, пользоваться для этой же цели светскими фельетонно-публицистическими приёмами журналистики и выносить бесценное сокровище веры нашей – святое Евангелие, так сказать, на улицу, изъяснять его по-своему в нижних этажах газетных листков? – Это вопрос – действительно мучительный и тревожный для тех многих ещё русских православных людей, которые относятся с особенным благоговением к Слову Божию и учительству Церкви.С. А. В.Кактынь А. Приготовление к пастырскому служению в католичестве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 40. С. 140–144.(Продолжение69).Постановка учебного дела в католических духовных учебных заведениях находится в полном соответствии с постановкой воспитания. И здесь так же имеется в виду не всестороннее гармоническое развитие сил и способностей души, а сообщение именно того, что̀ необходимо знать католическому священнику, и притом в таком виде, как это желательно видеть у него. Если воспитание имеет в виду развитие католических добродетелей, то целью обучения является выработка католических убеждений и католического образа мыслей.Так как время обучения не во всех католических семинариях одинаково продолжительно, то, само собою понятно, и учебные программы в разных семинариях различны. Но различие между ними существует только с количественной стороны: чем продолжительнее время обучения, тем с большею подробностью и основательностью проходятся учебные предметы; в качественном же отношении, со стороны количества и распределения предметов, со стороны плана и методов преподавания, между всеми католическими семинариями существует поразительное единообразие. Если время (напр., при четырёхлетнем курсе) не позволяет пройти обычную программу семинарскую в требуемой полноте, то её сокращают не выкидыванием из неё некоторых менее нужных предметов, а сокращением курса каждого отдельного предмета. Ввиду этого, у католиков существует целая серия компендиумов, большею частью иезуитского происхождения, содержащих в себе сокращённое изложение всех церковных наук. Зависит указанное нами единообразие от того, что в основе учебного плана во всех католических семинариях лежит иезуитский план обучения: „Ratio et institutio studiorum societatis Iesu“. Этот план, выработанный в 1588 году пятью оо. иезуитами, тотчас был применён на практике и потом, по испытании, был обнародован в 1599 году генералом ордена Клавдием Аквавивою. Впоследствии он был изменяем два раза: в первой половине XVIII столетия и в 1832 году. Генрих Ротан, при последней переделке, выразился, что здесь дело идёт не о новом плане, а только о применении старого к потребностям новой эпохи: „ничего существенного нельзя изменить в плане, которого превосходство доказано двухвековым опытом“70.По Ratio studiorum, весь курс обучения распадается на два отдела: низший, studia inferiora, состоящий в изучении грамматики и риторики, и высший, studia superiora, состоящий в изучении философии и богословия. Такого же порядка придерживаются и семинарии. Все предметы семинарского курса разделяются на три группы: низшую – грамматику и риторику, и две высших – философию и богословие.В „низшем обучении“ главное внимание обращается на латинский язык. „Ученики должны изучать латинский язык, как живой, – говорит Ratio studiorum: – они должны уметь на нём читать, писать и говорить. А для этого они должны изучать его не только в классе на уроках, но и в свободное время; в товарищеских разговорах должны пользоваться им же. С этою целью Ratio studiorum рекомендует даже особую меру – позорный значок, который надевается на того, кто заговорит на своём родном языке. Если получивший значок не отдаст его в тот же день товарищу, то подвергается лёгкому наказанию. Эта мера употребляется в некоторых низших семинариях и до сих пор. Такое серьёзное отношение к изучению латинского языка нисколько не удивительно, если примем во внимание то значение, какое он имеет для католического священника. Для него латинский язык есть язык богослужения, язык Церкви и язык учёных богословских сочинений; на нём ведётся и преподавание в большой семинарии, на нём же читаются лекции на богословских факультетах университетов71. – В курс латинского языка входит изучение латинской грамматики, синтаксиса и риторики. Образцом слога считается Цицерон, и воспитанникам рекомендуется употреблять в своих письмах и письменных упражнениях цицероновские обороты речи. Параллельно с латинским языком проходится грамматика и риторика родного языка и кое-что из греческого.Таким образом, низшее обучение носит чисто литературный, формальный характер. Цель его заключается в том, чтобы научить воспитанника правильно писать и говорить на латинском и родном языках, чтобы развить и воспитать его природные способности и приготовить к усвоению высших – философских и богословских – наук. Предметы, входящие в состав этого обучения, „суть только орудия (les instruments) образования, а не пища для молодых умов“72. И всё-таки ими ограничивается всё общее образование католического священника, потому что высший курс, studia superiora, носит уже узкоспециальный характер. Гуманитарные науки, как история и литература73, совершенно изгнаны из семинарского образования: они, как объясняет это издание Aubry, обладают опасным свойством возбуждать энтузиазм и увлекать молодых людей, и притом самых способных, самых многообещающих. Увлечение же ими охлаждает стремление к изучению богословия, заставляет находить Евангелие сухим и скучным74. Проходится этот низший курс обыкновенно в малых приготовительных семинариях, и где их нет, там в объёме его производится экзамен при поступлении в большую, диоцезную семинарию. В Испании прохождению курса малых семинарий посвящается четыре первых года в диоцезных семинариях; оттого-то там весь семинарский курс и продолжается так долго – до 14 лет.Studia superiora – философия и богословие – составляют курс больших, диоцезных семинарий. Преподавание этих наук ведётся в чисто схоластическом духе. При этом до́лжно заметить, что схоластика католических семинарий есть не исторический пережиток, потерявший свой raison d’être и существующий лишь в силу традиции, а постоянная тенденция римской Церкви, и притом тенденция, ясно сознанная и достаточно мотивированная. В Англии и Франции в конце XVIII-го и особенно в начале XIX столетия, под влиянием новых веяний общественной жизни, новой философии и новой науки, появилось новое направление в семинарском образовании. Стали вводить в число предметов новую философию, естественные науки; стали употреблять новые методы и приёмы обучения: схоластическая философия, испокон веков царившая в семинариях, осталась в пренебрежении75. Ультрамонтане забили тревогу: В этом направлении они почуяли опасность для Церкви и всего католического мира и стали в нём видеть причину всевозможных бед и несчастий. Все общественные бедствия и государственные нестроения, сама французская революция были, по их мнению, вызваны оставлением в духовных семинариях схоластики76. В противовес новому направлению, в среде людей; причастных делу образования духовенства, сформировалась особая группа, на знамени которой было написано: „Назад! назад к Риму, назад к схоластике! в них спасение католической Церкви, в них обновление мира!“. Книга Жана Баптиста Обри: “Les grands Séminaires” вся представляет один этот крик, вырвавшийся из убеждённого и наболевшего сердца. С высоты апостольского престола также стали раздаваться неоднократные призывы, приглашавшие все католические семинарии и университеты вернуться к законным схоластическим системам и схоластическим учителям77. И действительно, возвращение к схоластике началось в настоящее время на всём католическом Западе, не только в семинариях, но и на богословских факультетах университетов, где так же безраздельно царит схоластика, как она царила в стенах средневековых университетов78.А. Кактынь(Окончание следует).Окружные пастырские собрания // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 40. С. 144–150.Никогда ещё так лихорадочно не бился у нас пульс общественно-государственной жизни, никогда ещё такими гигантскими шагами не шла она вперёд по пути своего поступательного развития, никогда ещё Россия не переживала в этом отношении и смысле таких великих и важных событий и реформ, как в настоящее время. Общее движение не могло не отразиться и на приходском духовенстве. Параллельно с небывалым оживлением светской периодической печати наблюдается весьма заметное и так желательное оживление и периодической печати духовной. На страницах различных епархиальных ведомостей всё чаще и чаще появляются статьи и заметки, ясно и наглядно свидетельствующие о том, что властно царившая доселе среди нашего приходского духовенства рутина, косность и какое-то совершенно непонятное, ничем необъяснимое апатическое отношение к событиям окружающей жизни и действительности отходят в область преданий. С некоторыми из подобных статей и заметок читатели „Руководства для сельских пастырей“ знакомы уже по предшествовавшим №№ журнала, в настоящий же раз мы имеем в виду остановить внимание их на небольшой статейке Смоленских епархиальных ведомостей, принадлежащей перу анонимного автора, об окружных пастырских собраниях.Окружные пастырские собрания (или съезды) настолько необходимы для обсуждения разного рода назревающих вопросов, и польза их настолько громадна и очевидна, что об этом нет надобности даже и говорить. Гораздо важнее в данном случае, так сказать, столковаться о самой их организации.Участниками окружных пастырских собраний, по мнению автора, должны быть одни только священники. Привлекать к ним диаконов и псаломщиков – это, с одной стороны, значит осложнять дело, а с другой – и не вызывается ровно никакими особенными нуждами; так как диаконы и псаломщики, при подаче своих мнений, всегда обыкновенно являются эхом или своего настоятеля, или же благочинного, который представляется им чем-то в роде полновластного и безапелляционного вершителя их судеб. Притом же, священники, обсуждая на своих собраниях те или другие вопросы и улучшения, а равно и способы проведения их в жизнь приходского духовенства, будут делать это не для себя только лично, а и для всех членов причта, так как они слишком тесно связаны с последними по службе и вместе составляют нераздельную единицу – приходский причт.Совместное обсуждение и решение очередных вопросов епархиального съезда, выбор депутата, обмен мнений и обсуждение различных случаев из пастырской практики, новая, вследствие Указа 17 апреля, постановка миссионерского дела и многие другие предметы общего пастырского служения – всё это должно бы сближать окружных пастырей и делать необходимым частое, даже постоянное между ними общение. Не то видим на деле. Не редкость, что соседи-священники далеко не дружно живут между собою и при случайных встречах ограничиваются обыкновенно только чисто внешнею корректностью отношений, избитыми, шаблонными разговорами о политике и хозяйстве. Сердечной теплоты взаимных отношений нет и в помине; вопросов из пастырской практики всячески избегают, видимо, или боясь показать себя не состоятельными в этой области, или же зная за собой какую-либо неисправность в пастырском деле.В таких ненормальных и прямо-таки фальшивых отношениях священников друг к другу автор винит отчасти оо. благочинных, которые или не умеют, или не хотят взять на себя инициативу объединения окружных пастырей, возможно частого между ними взаимного общения, возгревания в них того духа, о котором говорит апостол: „духа (в себе) не угашайте“ (1Сол.5:19). Между тем, священник, как и всякий человек, всецело предоставленный самому себе, вследствие разных неблагоприятных обстоятельств, может ослабеть духом, впасть в прегрешения и ошибки, исцеление от которых он мог бы найти именно в пастырских окружных собраниях, где, под влиянием общения с опытными сопастырями, он может обновиться духом и приобрести надлежащую твёрдость в истинно-пастырском служении. Заведут благочинные частые пастырские собрания, будут руководить ими в духе христианского и истинного взаимообщения; внушать себе и сопастырям отбросить ложный стыд и быть искренними в сознании своих недостатков и желании искоренить их, – и не замедлит сказаться громадная польза этих собраний не только для пастырей, но и для пасомых. И прекратятся тогда толки о нестроении русских приходов и необходимости их обновления, так как обновление это может и должно начаться дружными и совместными усилиями приходских пастырей, имеющих полную возможность через пастырские собрания получить все духовно-нравственные средства для этого. Если приходские пастыри начнут сами дело обновления приходской жизни, первые внесут в неё свежую струю истинно-христианских и искренних отношений между собою и к пастве, то и высшая духовная власть не замедлит прийти к ним на помощь и дать свою санкцию в улучшении и устроении тех или других сторон приходской жизни.Те или другие стороны приходской жизни, после обсуждения их на пастырских окружных собраниях, должны подлежать затем также обсуждению (через депутатов) на епархиальных съездах, которые, по мнению автора, следовало бы называть собраниями, соборами. Эти последние обыкновенно всё своё время проводят главным образом в обсуждении различных хозяйственных дел епархии, прибавок, отбавок и взносов. Но естественнее и целесообразнее было бы хозяйственным делам епархии отвести второе место, первое же по праву должно принадлежать вопросам пастырского характера. Материал в изобилии доставляют окружные пастырские собрания через своих депутатов, совокупность которых и составляет епархиальное духовное собрание, или епархиальный духовный собор (ныне – епархиальный съезд).Пастырские окружные собрания естественнее всего устраивать в домах оо. благочинных, так как эти последние должны быть и их председателями. В случае отказа какого-либо о. благочинного, в округе, без сомнения, всегда найдутся священники, которые с полною готовностью примут своих собратий и даже сочтут это за честь для себя. Если бы, далее, тот или другой благочинный, у которого, главным образом, желательно видеть пастырские окружные собрания, как у лица авторитетного, стеснялся расходом на приём священников, то не может быть и речи, что никто из них не откажется взнести причитающуюся с него долю – и это будет делом справедливым, а потому – и нисколько не щекотливым.Самым удобным временем для окружных пастырских собраний может быть – зимою время между 6 и 20-м числами декабря месяца, когда священники освобождаются уже от служения Никольских молебнов и ещё не начинают молитвословить по приходу пред праздником Рождества Христова; летом – время Петрова поста. Против этого последнего времени некоторые могут возразить, что на него падают такие важные хозяйственные работы, как вывозка навоза на поля, пашня, скородьба; к тому же – как быть в таком случае со сбором „петровщины“79 в приходе? – Признавая ссылку на хозяйственные работы заслуживающею внимания, относительно „петровщины“ автор прямо говорит, что пора оставить этот унизительный сбор сметаны и яиц, который доставил – и продолжает доставлять – много материала для различных „смехотворных“ анекдотов, а ещё более того – пищи для глумления над духовенством со стороны „внешних“: убыток от этого получится небольшой, польза же душевная – громадная. – По нужде и вообще требованию обстоятельств, могут быть устраиваемы также экстренные окружные пастырские собрания, для которых лучше всего выбирать время приблизительно незадолго пред епархиальным съездом.Ввиду желательности присутствия на собраниях непременно всех наличных священников округа (для чего, конечно, необходимо усиленное воздействие на более „ленивых отцов“ со стороны благочинного); могут сказать, что нельзя оставлять большого прихода без священника. – Но ведь и в большом, и в малом приходе одинаково могут быть экстренные требы – совершение Таинств Крещения и Покаяния. А затем – случаи рождений слабых младенцев и немедленного, ввиду этого крещения их, так редки, что эти случаи нельзя считать серьёзным препятствием к полусуточной или суточной отлучке священника из прихода. Внезапные же – и притом весьма сравнительно частые в практике – требования священника для совершения Таинства Покаяния можно предотвратить очень просто и легко. Для этого священнику следует только раз в полтора месяца (в шесть недель) самому объезжать деревни своего прихода для исповеди и причащения старых, больных и немощных, с предварительным о времени своего приезда оповещением прихожан, – и случаи внезапных требований священника днём и ночью с свв. Тайнами сократятся до минимума.Некоторые священники, в личных беседах с автором, указывали, между прочим, неудобство в том, что для каких бы то ни было окружных собраний необходимо всякий раз разрешение епархиального начальства; другие же довольно прозрачно выразили своё несочувствие всяким вообще подобным собраниям – отчасти по присущей русским людям халатности, а отчасти, считая их каким-то ограничением благочиннических прав и преимуществ, получить которые так мечтает чуть ли не каждый священник.Первое мнение, полагающее окружные пастырские собрания без разрешения епархиального начальства незаконными, едва ли найдёт подтверждение у последнего, так как собрания эти должны происходить по почину и распоряжению благочинного, который во всяком случае, по своей должности, до некоторой степени являет из себя орган того же епархиального начальства. Да притом, по этому мнению пришлось бы считать незаконными и разные земские собрания, волостные сходы и проч. т. п. А если это и так, т. е., если действительно самостоятельные во главе с благочинным окружные пастырские собрания в глазах духовного начальства, без его разрешения, являются незаконными, то чего же проще – узаконить их? Для этого стоит лишь „епархиальному собранию (съезду) депутатов“ сделать постановление о вменении благочинным в обязанность не менее двух раз в год собирать всех священников округа и затем просить епархиального архиерея утвердить это постановление, – и окружные пастырские собрания получат, таким образом, юридическую санкцию. Весь вопрос только в том, достанет ли у оо. депутатов, как говорится, „гражданского мужества“, провести такое постановление, в особенности, если в числе их будет много благочинных, хотя выборы последних в депутаты и противоречат указам Св. Синода (20 авг. 1870 г. № 50-й; 13-го мая – 5 июля 1872 г.; 23-го сентября 1875 г. № 41-й).Что касается второго мнения, то оно высказывается главным образом оо. благочинными, считающими себя лишь обязанными, по должности „поповского старосты“, собирать разные сборы с церквей и причтов и представлять отчёты начальству, подобно тому, как это делают сельские старосты. Заставить таких оо. благочинных войти в жизнь пастырей и приходов и принять меры к улучшению, через пастырские собрания, различных сторон приходской жизни, очевидно, можно не иначе, как путём давления извне. А это последнее может сделать епархиальное духовенство через своих оо. депутатов соответствующим постановлением и ходатайством пред епархиальным преосвященным об устроении окружных пастырских собраний.Таким образом, окружные пастырские собрания всех священников округа могут быть устраиваемы без всякого ущерба для прямых пастырских обязанностей по приходу, и возможно скорое проведение их в жизнь сколько желательно, столько же и настоятельно необходимо. Пользу они принесут несомненную, и притом громадную, но под непременным условием полной искренности во взаимных отношениях как со стороны руководителей собраний – оо. благочинных, так и со стороны их участников – окружных священников. Остальное всё приложится само собой, и окружным пастырским собраниям, под указанным условием, можно смело предсказать самую светлую и многообещающую будущность.№ 41. Октября 9-гоМ. Гн. Государственная дума // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 41. С. 151–158.IУчреждение государственной думыВремя, переживаемое ныне Русской землёй, должно быть отнесено к разряду самых тяжёлых. Собирались грозные тучи над головой русского народа долго и, собравшись, стремятся закрыть собою весь небосклон. Приведены в настоящее время в движение все силы, издавна таившиеся в разнообразных слоях русского народа, чтобы в конец потрясти с великими скорбями и муками созданный могучий организм Российского царства, чтобы унизить всё прошлое Русской земли и на этом унижении в своих основах потрясённого государства создать, – если, конечно, сил хватит, – нечто такое, что своею внешнею формою походило бы на другие государства, или – что ещё хуже – сделать попытку осуществить мечтания о полной анархии.Да, действительно приведены в движение все разрушительные силы. В течение целого ряда лет сознательно развращалось наше юношество – и кем? – теми корпорациями (конечно, не во всём их составе), которые призваны были к насаждению среди юношества науки, добра, любви к труду. И во имя чего? Во имя того, что̀ поверхностно усвоено на Западе, что̀ там, на Западе-то самом, уже подвергается серьёзному осуждению. Даже более – во имя того, что везде и всегда признавалось источником общественного разрушения, гибели всего приобретённого человечеством в области мысли, морали и внешней культуры – что неизбежно должно вести и привести к одичанию. И наше юношество, приученное к политиканству – этому совершенно нетрудному, а главное – совершенно и ни перед кем неответственному роду занятий – в настоящее время представляет из себя нечто невообразимо печальное, готовое и способное почти только на одно – разрушение.Россия, совершенно не подготовленная к войне, первая из всех держав заговорившая о вечном мире и призывавшая голосом своего Монарха все народы к мирному, путём взаимных уступок, разрешению спорных между народами вопросов, была втянута в тяжёлую войну с хорошо подготовленным врагом – да одним ли? И несмотря на это, сыны её или вернее – те, коих она считала своими сынами, сделали всё, чтобы навязанная война была неудачна, унизительна: нужно было снаряжать эскадру – начались повальные забастовки именно на тех заводах, где приготовлялось всё снаряжение для этой эскадры. Какова могла быть по существу своему подготовка эскадры при таких условиях – понятно само собою. Нужно было войска посылать на восток – и эти призываемые войска, долженствовавшие грудью стоять за честь народа, нередко доходили до такого позора, что грабили русских же людей. Шли на тот же восток медики, их призывали, чтобы лечить заболевших и раненых, а многие из них везли и несли с собою прокламации, призывавшие к возмущению, неповиновению, и этими прокламациями, как ядом, расслабляли армию, соперничая в этом отношении с японцами, тоже закидывавшими наши передовые позиции на русском языке отпечатанными прокламациями… Результаты известны.Этого для врагов русской земли мало было; сильна была русская земля и во дни тяжких военных неудач на море и суше; нужно было потрясти эту её силу внутреннюю. И вот начинаются движения рабочих на фабриках и заводах, народные движения (лучше сказать – буйства), названные аграрными, – всё это растёт, а ещё больше раздувается „свободною“, на самом же деле злобною печатью… И общество, и, что ещё хуже, власти, долженствовавшие знать действительную силу и значение всех этих движений, – растерялись, что ещё более облегчало разрушительную работу внутренних и внешних наших врагов. Только этою растерянностью и можно объяснять такие события, как бунт „Потёмкина“, сожжение одесской гавани и т. п. Но внешние наши враги и явные „друзья“ мира, – скорее же всего Японии, – понимали, что ни происшедшими на море и суше военными неудачами, ни „внутренними потрясениями“, о которых с необыкновенной охотой и любовью оповещали весь мир „Сыны Отечества“ и им подобные „прогрессивные“ органы нашей периодической печати, Русского государства довести до изнеможения нельзя, а потому употребили все усилия, чтобы склонить Русское Правительство к „почётному миру“. С этого момента начинается внутренняя „подготовка“ России к миру; Финляндия, прибалтийские и польские губернии приходят в необыкновенное волнение, начинаются грабежи, убийства, пожары и сожжения чуть ли не целых городов, – и всё это совпадает, как нельзя кстати, с переговорами о „почётном“ мире; начинается резня на Кавказе, заканчивающаяся полным разорением нефтяных промыслов… Сотни миллионов исчезают из народного кармана… Всё это так нужно было… И мир был заключён. Что же, успокоились те, которые вошли о необходимости мира? Ничуть! Все, кто так страстно, по-видимому, желал мира, кто призывал и Правительство и общество русское к уступчивости, к тому, чтобы „во что бы то ни стало“ заключить мир, – теперь не менее желчно и с явной целью раздражать общественное мнение – разъясняют, что мир заключён не „почётный“, а позорный… Что же это всё значит?Этот вопрос не может быть оставлен без разрешения. Откуда к нам пришли все эти беды, так жестоко потрясающие русскую жизнь? Где причина их? Какие средства необходимо употребить, чтобы, с одной стороны, ободрить растерянное и недоумевающее русское общество, а с другой – уврачевать возникшие в государственном организме болезни?Немало великих потрясений пережила в своём историческом бытии русская земля. Пронеслись над ней и времена злой татарщины, и смутные времена, и бунты Разина и Пугачёва, и нашествие двунадесяти язы́ков. И после этих невзгод или нестроений земля русская не только не умалялась внешне и духовно, но, напротив, крепла и ширилась. Где же она черпала силы в борьбе с названными тяжкими испытаниями?Никогда русскую землю не оставляло сознание необходимости единой, сильной власти, вокруг которой можно было бы сосредоточиваться всем созидательным силам, под водительством которой можно было бы дать отпор силам разрушительным. Это сознание, не оставлявшее лучшую и истиннорусскую часть русского общества даже в такие минуты государственной жизни, когда, казалось, всё уже погибло, спасало русский государственный корабль и давало ему всегда возможность противостоять всем бурям и непогодам и приводило не только к установлению пошатнувшегося было положения, но и к вящему укреплению государственности и энергичному осуществлению вековых русских политических задач.Вместе с тем – верховная власть, какие бы средостения не возникали между ней и управляемым народом, всегда, и в особенности в минуты общенародных бед, ощущала в себе истинную близость к народу, питала полное доверие к здравому смыслу народному и, несмотря иногда на резко выраженное недовольство и сетования народные на те или другие нестроения государственной жизни, смело обращалась к этому народу и всегда находила в нём то, что необходимо было для строения жизни, для устранения непорядков и несовершенств.В этом тесном взаимном „единении“ царя с народом и народа с царём и крылась та для иноземцев непонятная сила, которая возвышала Русское государство, совершенствовала его во всех сторонах жизни, созидала славу и могущество внешнее. Таковое единение не всегда и не всеми ясно сознавалось и потому не всегда имело для себя точно очерченные формы внешнего выражения, но оно жило в глубине души народной и являлось тою стихийною силой, которая, как закон природы, всегда стремится выполнить и выполняет своё назначение.Наше время – время великих тревог, не меньших внутренних болезней и опасностей. И все эти тревоги, болезни и опасности, ощущаемые большинством населения, требуют к себе самого серьёзного внимания, дабы возможно было понять их не только в источнике, но и в степени их распространённости и значения для будущего. Народ и созданное им Государство не могут жить в постоянном страхе за завтрашний день, не могут болеть, не зная свойства охватившей их болезни. Свойство же всех этих печальных явлений нашей современной жизни таково, что они не могут быть рассматриваемы, как явление временное, скоропреходящее. Напротив, все данные жизни говорят нам, что начавшиеся в нашей жизни нестроения мало-помалу приобрели характер борьбы различных мировоззрений. История же наша, как и других народов, говорит, что таковая борьба, полная всегда весьма серьёзных опасностей, требует не только неослабного к себе внимания, но и разумных, методически-сосредоточенных и последовательно развивающихся средств, пользуясь которыми государству возможно было бы без сильных потрясений общенародной жизни и без бесцельных и бесплодных страданий – перерабатывать одни формы государственной жизни в другие, один склад мыслей превращать в другой и т. д.Всегда внимательно следившая за внутреннею и внешнею жизнью народа, всегда благо народное ставившая выше всего, Верховная Власть России для удовлетворения назревших нужд и в полном согласии с историей народа русского и в настоящее время, как и в былые времена, восхотела обратиться к помощи лучших выборных людей Русской земли. Следствием убеждения в необходимости такового обращения и явилось учреждение Государственной Думы.В общественном мнении, насколько оно выяснилось к настоящему времени, учреждение Государственной Думы представляется разнообразно. Одни, отчасти не без основания, видят в нём воскрешение когда-то (особенно в XVI и XVII веках) бывших земских соборов. Действительно, по существу вопросов и характеру решений их, предоставленных Государственной Думе, последняя собою весьма напоминает наши земские соборы; но отличается от них постоянностью своего существования, как одно из учреждений всей государственной системы управления. Таким образом Государственная Дума, состоящая из представителей всех частей русского народа, должна стать постоянною выразительницею взглядов всего государства пред лицом Государя. Эта форма единения и общения между Государем и народом, его подданными, при сохранении основных законов русской государственной жизни, является более совершенной и соответствующей интересам Русского государства в современной стадии его развития. Крайне важно только, чтобы Государственная Дума по составу своих членов была выразительницей не крайних, односторонних и, следоват., вредных течений в современной и последующей русской жизни, а выразительницей взглядов и стремлений большинства населения.Другие видят в Государственной Думе – и стараются внушить свой взгляд другим – только несовершенную; пожалуй, даже неудачную форму западноевропейского представительства; притом отвоёванную у правительства усилиями „прогрессивной“ партии или, как её ещё называют, „освободительной“. Этот разряд людей, к коему по большей части принадлежат представители не русской национальности и те из последней, которые даже дешевле, чем за чечевичную похлёбку, продали и продают первенство русского народа в ряду всех народностей, входящих в состав Русского государства – эти люди смотрят на Государственную Думу, как на первый успех в борьбе за парламентаризм западноевропейский, и потому теперь втихомолку и даже явно приготовляются с первых же шагов деятельности нового учреждения превратить его в арену борьбы и притом в духе известной великой французской революции. Тем, кто не созидает России, кто является только в лучшем случае наносным слоем в ней, а иногда прямыми паразитами, конечно, в этой борьбе терять нечего: всё, что они ни сделают, всё будет для них приобретением. Но для русских-то людей эта борьба, превращающая Государственную Думу в орудие или арену для разных честолюбивых или сепаратических вожделений и притом на первых же порах её деятельности, далеко не безразлична. Русские люди должны проникнуться ясным пониманием значения и действительного характера дарованного Государем нового учреждения и решительно выступить против всех, кто желает не единения и согласия со своим Государем в деле созидания государства, а замены собою власти самодержавной.Высочайший Манифест 6 августа, коим вводится в жизнь новое государственное учреждение, являясь плодом свободного соизволения Государя, вместе с тем должен быть рассматриваем и как выражение желаний и стремлений лучшей части русского народа. Будучи определённою формою так всеми желаемого единения и согласия земли и её Государя, Государственная Дума в то же время, согласно предначертаниям своего Учредителя, не должна быть рассматриваема, как нечто вполне и навсегда законченное. Манифест 6 августа предусматривает возможность и даже необходимость дальнейшего, согласно указаниям опыта и жизни, совершенствования её. В этом залог будущих успехов русского государственного строя, а, следовательно, и удовлетворения тех насущных потребностей, которые отчасти существуют или которые могут находиться в недалёком будущем. Необходимо только помнить, что ничто сразу не совершается, что постепенное, идущее в уровень с требованиями жизни совершенствование государственных форм вернее всегда ведёт к намеченным целям, а главное – к действительному совершенствованию.М. Гн.Максаков Ан. Вечный мир // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 41. С. 158–170.(Окончание80).В настоящее время, когда окончилась кровавая драма, и весь мир, истомлённый ужасами войны, с восторгом приветствует наступление мира, – в настоящее время снова воскресают мечты о всеобщем и вечном мире на земле. Снова громче и громче раздаются голоса, призывающие правителей народов и частных лиц всеми мерами содействовать прекращению вражды, укреплению братских чувств среди народов, водворению вечного мира на земле. В старой Англии, игравшей самую активную (хотя закулисную) роль в русско-японском конфликте81, образовалось международное общество, под названием Potentia organisation, имеющее целью содействовать развитию взаимных мирных отношений между государствами и бороться против воинственных взглядов, а также против распространения ложных сообщений и статей, рассчитанных на возбуждение воинственного духа.Общество будет издавать свои журналы и сборники с участием известных лиц всех наций и всевозможных профессий, научных, философских, экономических, политических, художественных и пр...Юная же Америка, раздувавшая пламя дальневосточного пожара в начале, и с таким блестящим успехом выступившая поборницею мира, по слухам, желает завершить свой подвиг созывом второй мирной конференции в Гааге.По сообщению же официальному петербургского агентства, эту миссию берет на себя Россия, уже выступавшая в этой роли. В союзной же с Россией Франции ещё во время войны раздался громкий и красноречивый призыв к миру из уст гражданина Жореса, лидера социалистической партии. Его многонашумевшая речь – красивая вариация на тему о вечном мире между рабочими всех стран82. Но не будем останавливаться на этих и других призывах и проектах организации мира: их проекты находят лучшую для себя оценку в их деятельности: „по плодам их узнаете их“.Гимны войне всегда сменяются гимнами миру: таков ритм истории, которая сохранила немало имён, что „как светлые звёзды сияют среди тёмной ночи почти непрекращающейся международной резни“. Это имена мечтателей-философов, строивших благородные, но неосуществимые планы всеобщего умиротворения. От Сюлли и Эмерика Крюсэ до Бентама и Канта их ряд идёт без перерыва через два столетия: это – так называемое „иренисты“. Духовным родоначальником их был древний Киней, друг и советник царя Пирра83. Но над всеми этими, уже забытыми миротворцами высоко поднимается и ярко светит образ Того, Кто принёс с неба на бедную землю мир и благоволение. К Нему, Который обещал ученикам дать „Свой мир“84, невольно обращаются взоры всех, серьёзно занятых проблемой мира: в Его учении хотят найти они ответ на этот жгучий, мучающий их вопрос о вечном мире. И они правы, конечно: ни социализм, ни другая доктрина, а только христианская религия, как религия любви, может объединить всех людей во вселенское братство; только она, заповедуя любовь ко врагам и eo ipso в принципе отвергая войну, может водворить в сердцах людей благоволение и на земле мир. Но возможно ли не только в близком, но и в отдалённом будущем полное и совершенное воплощение высокого христианского идеала в нашей земной действительности?Вот кардинальный вопрос, который восстаёт в нашем сознании. В самом деле, возможно ли не только полное осуществление высокой заповеди о любви до смерти, но даже и применение её в области государственной международной жизни? Для нас важны, в данном случае, не ходячие взгляды, хотя бы они имели полное оправдание в современной действительности, а принципиальное решение вопроса85. С принципиальной точки зрения, вопреки традиционному отрицательному взгляду, даётся положительный ответ на этот вопрос авторитетными специалистами в области международного права86. По мнению, напр. гр. Л. Комаровского, нравственные принципы христианства могут и необходимо должны проводиться в государственной жизни и международной политике; мало того, он прямо указывает нравственный евангельский принцип, на котором должна основываться международная политика. „Основным началом христианской нравственности, для международных сношений, – говорит граф Комаровский, – является изречение Господа в нагорной проповеди: „вся убо, ели́ка аще хо́щете, да творя́т вам челове́цы, тако и вы твори́те им“ (Мф.7:12), а также: „в ню́же ме́ру ме́рите, возме́рится вам“ (Мф.7:2). К этому началу сводятся все институты практической международной жизни, и оно, в сущности, есть лишь раскрытие той новой глубочайшей заповеди любви, которую завещал Христос своим ученикам в последней беседе с ними: „за́поведь но́вую даю́ вам, да лю́бите друг дру́га, я́коже возлюби́х вы́, да и вы́ лю́бите себе́“ (Ин.13:34)87. Однако едва ли, думается нам, можно признать приведённый взгляд основательным и аргументацию его – состоятельною.Прежде всего, нельзя первую заповедь считать лишь раскрытием второй – „новой, глубочайшей заповеди любви“. Первая заповедь, по духу своему, не специфически христианская заповедь: это заповедь закона и пророков88. Вторая же „новая“ заповедь, в собственном смысле, есть христианская заповедь89. Но может ли эта новая и глубочайшая заповедь о любви до смерти быть основою для международных сношений, руководящим принципом внешней политики? Ответом на этот вопрос могут служить слова самого же гр. Л. Комаровского: „Государства, – говорит он, – в отличие он отдельного человека, не подчиняются абсолютной морали, которая в известных случаях предписывает человеку долг самопожертвования, ради служения высшим и вечным началам добра. Государства поставлены в условия только земной жизни, без иного загробного существования, они, как личности собирательные, являются воплощением живущих в них народов и первый верховный для них долг – охранять эти народы и работать всячески над их преуспеянием, а не приносить их в жертву каким-либо посторонним массам населения“90.Но если высокая заповедь о любви до смерти, специфически христианская заповедь, не приложима в жизни государства, как и исключительно земного учреждения, по самой природе последнего, то нельзя с такою категоричностью говорить о христианском принципе для международных сношений и христианской политике. Очевидно, для государств, этих „собирательных личностей“, существуют иные нормы поведения; распространять же на взаимные отношения современных политических организаций требования евангельской морали, в сущности – то же, что пытаться экономическую жизнь, производство и распределение капитала, обосновать на Евангелии. „Нельзя Евангелие, – справедливо говорит проф. Тареев, – непосредственно прилагать к решению государственных вопросов: кесарево кесарю, Божие Богу. На основании Евангелия нельзя устроить политики, общественной жизни… Заповедь о пренебрежении к богатству не может вести к экономическому благосостоянию; заповедь о любви ко врагам не создаёт патриотизма. Непосредственное применение Евангелия к решению политических вопросов должно привести к явному абсурду“91. История блестяще подтверждает это. Император Александр I, заключая священный союз, намеревался скрепить общую связь государств актом, основанным на непреложных истинах Божественного учения, дать союзу государств и народов высшую религиозную санкцию, чтобы он „был для них, как Евангелие, обязателен по совести, по чувству и по долгу“92. Но Меттерних, искусно воспользовавшись религиозной подкладкой союза для своих целей, религию сделал орудием своей макиавеллистической политики и во имя Евангелия совершал страшные жестокости – Гаагская конференция имела свою цель внести Евангельские начала мира и любви в жизнь и взаимные отношения народов. А лорд Солсбери и Чемберлен с лёгким сердцем использовали эти начала для своих, ничего общего с Евангелием не имеющих, политических целей, – и, убаюканные чарующими звуками мирной симфонии в Гааге, европейские народы со спокойной совестью позволили разгромить христианский народ. „Прочтите отчёты д-ра Реннекампфа и д-ра Путема: как больничные бараки сжигались и лазареты обстреливались; вспомните простые слова Боты: „погибло 20,000 женщин“. И у нас эта война отняла даже веру во влияние христианства. Христос! Я хотел бы видеть лик Сына Человеческого, идущего по окровавленным полям Южной Африки. Я хотел бы слышать Его проповедь среди дымящихся развалин! У ног Его – плачущие матери и умирающие дети; я вижу, как Он стоит, плача, у входа в концентрационный лагерь; с каким удивлением Он смотрит на сборище в соборе св. Павла (главная церковь Лондона), где христиане в христианской церкви благодарят Бога за такую победу над братьями и… сёстрами, и… детьми“93.А китайские подвиги и ужасы русско-японской войны… Поневоле приходится сознаться, что не только прежняя, но и современная политика чужда начал христианства. В ней сказываются, по справедливому замечанию Комаровского, „насильственные завоевательные тенденции прежних веков, хотя и прикрытые современными масками, и они в одинаковой степени противоречат основному закону христианской морали о любви ко всем людям и самой идее мира, понимаемой согласно с требованиями справедливости“.Но, может быть, показывая неприменимость высокого христианского идеала в области государственной международной жизни и утверждая тем самым фактическую неустранимость войны, мы санкционируем войну, оправдываем её с христианской точки зрения?Это обвинение, несмотря на его явную логическую несостоятельность, часто возводится на христианство. Не говоря уже о гр. Толстом, воззрения которого известны, укажем, напр., на проф. Таубе, который возводит подобные обвинения на современное христианство и представителей христианского знания. По мнению последнего, современное христианство во взгляде на войну далеко уклонилось от христианства первых веков, истинного евангельского христианства.Христос отрицательно относился к войне. Всякие сомнения относительно этого должны рассеяться пред простою и ясною, как Божий день, общею и категорическою заповедью „не убий“ – в том широком, неслыханно-безбрежном толковании, которое дал ей Христос (Мф.5:21, 22, и след.). С такою же ясностью и прямотой, на основании евангельской заповеди, решался вопрос о войне в христианской общине первых 4-х веков нашей эры, как это видно из творений авторитетных руководителей её, великих отцов и учителей церкви (Татиана, Афинагора, Тертуллиана, Климента Ал., Оригена, Киприана и др.). Но с течением времени, начиная с 5 века, „вокруг этого ясного вопроса постепенно образовалась целая сложная аргументация, стремившаяся (и стремящаяся) доказать то лицемерно и с полным сознанием допускаемой лжи, то бессознательно и „bona fide“, что „не убий“ может иногда значить – „убивай“94. Ригоризм первых веков христианства в воззрениях на войну уступил место „морали компромисса“. Современные же взгляды на войну, проводимые не только в католической, протестантской, но и православной литературе, кажется барону Таубе прямо странными.„И странно это тем более, – говорит он, – что здесь перед нею (правосл. литературой) во весь рост стоит гигант русской мысли, „великий писатель земли русской“. И вот, в ответ на слова, которые, как тараном, бьют застарелые предрассудки, – или полное молчание, или робкий лепет наивных возражений. Но кого удовлетворят официальные ссылки на старых византийских толкователей; на неизбежных Зонару, Аристина и Вальсамона, с их постоянным противоположением двух великих отцов Церкви IV в. – святых Василия и Афанасия? Один говорит, что убивающих на брани три года нельзя допускать до св. причащения, ибо „руки их не чисты“; другой – что „доблестным в брани воздвигают памятники“, и что „убивать врагов на брани и законно, и похвалы достойно“.Где же выход? Выхода, конечно, нет для ортодоксальной точки зрения, и профессор-специалист подтверждает нам это: „оба противоречивых правила (св. Василия В. и св. Афанасия В.) перемешаны так, что и понять трудно“, говорит про нашу „Кормчую“ проф. Заозерский95 и советует поступать „по обоим“. Это читаем мы в статье, специально посвящённой нашему вопросу и направленной против Л. Н. Толстого… Кого удовлетворят такие советы? Или кого убедит ещё такая новейшая аргументация: „война несомненно позволена христианам, ибо Иоанн Креститель на вопрос воинов, что им делать (Лк.3:14), „не воспретил остаться в их звании“, и даже Сам Господь „не повелел капернаумскому сотнику оставить свою службу“96...Протестантско-сектантский мир гораздо решительнее и проще в своих доказательствах. Победители 1870 года привыкли узлы разрубать мечом. Христос специально войны нигде не запрещает. Что не запрещено, то дозволено. Следовательно, война дозволена. „Новый Завет ни в каком случае войн не запрещает“, резюмирует вопрос известный немецкий профессор барон Штейнгель. Это, по крайней мере, коротко и ясно.К этому последнему выводу неизбежно должны свестись в конце концов все аргументы апологетов войны по учению христианства. Жалкие аргументы и жалкие выводы!“97Обвинение сильное и красноречивое, но несправедливое. Аргументация кажется убедительной, потому что прямолинейна, но потому же она и несостоятельна.Христианство в принципе отрицает войну. С идеальной точки зрения на этот вопрос не может быть двух ответов. Заповедь „не убий“ – „в том широком, неслыханно-безбрежном толковании, которое дал ей Христос“, отрицает войну. Заповедь о любви ко врагам (Мф.5:44) исключает войну; ибо „любимый враг“ уже перестаёт быть врагом, и с ним нельзя воевать (Вл. Соловьёв). Независимо от прямых заповедей, война отрицается самым духом учения Христова. Христианство не может воспитывать духа воинственности в своих последователях. Те ограничения, которым Церковь подчиняет духовный чин в сторону военного сословия, достаточно свидетельствуют о её взгляде по этому вопросу (Тареев).Не может быть сомнений, что с точки зрения христианского идеала война не допустима. Но вопрос-то в том: может ли подняться до этого идеала современная действительность? Основательно ли требовать и ожидать, чтобы идеал внутренней духовной жизни в какой-либо момент исторической жизни во всей полноте осуществился в объективной действительности? Это явно неосновательное требование: идеал христианский вечен и недостижим, он не укладывается в преходящие формы жизни, но всегда возвышается над жизнью и отчасти лишь достигается.С другой стороны, христианство чуждо законнической правды; оно не предписывает внешних поступков, а действует на дух и настроение человека, из которого вытекают поступки. Высокие заповеди евангельские имеют безусловное значение для тех, кто проникнут высоким христианским настроением. Но нельзя брать отдельные заповеди, независимо от всего учения Христова, и утверждать их в качестве безусловной нормы поведения для всех, даже совершенно чуждых христианского духа и настроения. Это буквальное, законническое понимание евангельского учения, которого держались иудеи, а в наше время держатся сектанты, неизбежно ведёт к неразрешимым противоречиям; но в них, конечно, повинно не Евангелие, а то схоластически-диалектическое направление, от которого не могут отрешиться не только профессиональные богословы, как это принято обычно думать, но и светские учёные, трактующие религиозные вопросы.Любовь ко врагам, совершенно исключающая войну, предполагает высокое христианское настроение. При наличности идеально христианской настроенности заповедь о любви ко врагам имеет безусловное значение – и война становится психологически невозможной; но такое идеальное настроение не создаётся одною этой заповедью, взятой отдельно, а достигается через постепенное усвоение человеком, при содействии благодати Св. Духа, всего учения и жизни Христовой. При отсутствии же христианской настроенности заповедь о любви ко врагам будет кимвалом бряцающим. Если в сердцах людей царит вражда и эгоизм, то война между ними, в настоящем или будущем, неизбежна, как естественное следствие такого настроения. Нельзя на основе эгоизма построить величественное здание любви. Поэтому-то несостоятельны и наивны притязания социализма, мечтающего посредством общественной организации, основанной на эгоизме, достигнуть братства народов и водворить мир на земле. „Нет такой алхимии, посредством которой можно бы было получить золотое поведение из свинцовых инстинктов“98. Явно несостоятельно мнение графа Толстого, полагающего, что главною причиною войн являются государи и правительства, и что поэтому, с уничтожением правительств уничтожатся и войны99. Не потому существует война, что существует правительство, войско, полиция, а наоборот: последнее является следствием первого. „Военная и всякая вообще принудительная организация есть не зло, а следствие и признак зла. Такой организации не было и в помпе, когда невинный пастух Авель был убит по злобе своим братом. И пока Каиновы чувства не исчезли в сердцах людей, солдат и городовой будут не злом, а благом; вражда против государства и его представителей есть всё-таки вражда, – и уже одной этой вражды к государству было бы достаточно, чтобы видеть необходимость государства“100.Несправедливо и логически несостоятельно обвинять христианство и тех, кто признаёт фактическую неустранимость войны, в оправдании последней. Христос Спаситель, принёсший мир и любовь на землю, в то же время говорил: „мните́ ли, я́ко мир приидо́х да́ти на зе́млю? Ни́, глаго́лю вам, но разделе́ние“ (Лк.12:51). Он, заповедавший любить врагов, говорил ученикам и в их лице всем последователям своим о последних временах: „услы́шати же и́мате бра́ни и слы́шания бра́нем, зри́те, не ужаса́йтеся: подоба́ет бо всем сим бы́ти“ (Мф.24:6). Значит ли, что Христос оправдывал войну? Но в той же эсхатологической беседе Христос говорит об оскудении веры и любви на земле101. Значит ли, что Христос Спаситель оправдывает это явление? Вывод ясен. Учение Христа – абсолютная истина; христианство – абсолютная духовная жизнь. Нужно возвыситься до понимания неизмеримо высоких и глубоко жизненных истин учения Христова. Поверхностное отношение к истине с роковою необходимостью приводит к заблуждению и безысходным противоречиям.Идеал христианский вечен, вне условий места и времени, вне преходящих форм жизни, не мирится с жизнью, всегда возвышается над нею, предносится пред человечеством, как яркая звезда, манит к себе, вечно тревожит человеческий дух, влечёт его вперёд и вперёд, всё выше и выше.„И одновременно с кипящею враждою народов, сквозь бранные клики и шум оружия, не перестаёт раздаваться в христианских храмах вечный зов к братской любви и миру. И этого властного зова не заглушить ни земным громам, ни более мощному, чем громы, суесловию человеческому“ (Аксаков). Осуществится ли и когда осуществится этот идеал?„Но́ва же небесе́ и но́вы земли́ по обетова́нию Его́ ча́ем, в ни́хже пра́вда живе́т“ (2Пет.3:13). „Мир оставля́ю вам, мир Мой даю́ вам: не я́коже мир дае́т, Аз даю́ вам: да не смуща́ется се́рдце ва́ше, ни устраша́ет“. (Ин.14:27).Ан. МаксаковА. Тр. К вопросу о предполагаемой реформе духовных семинарий // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 41. С. 171–180.В настоящее время с большою настойчивостью говорят и пишут о необходимости коренной реформы нашей духовной школы. Находят, что дух. школа не выполняет своего прямого назначения и не даёт обществу тех добрых пастырей, которых оно так сильно желает иметь. Чтобы стать на верный путь в решении вопроса о духовной школе, прежде всего, мы думаем, необходимо констатировать причины печального состояния её в настоящее время. Это мы и попытаемся сделать. Самое главное зло наших семинарий – это, бесспорно, то, что в семинарию юноши весьма часто поступают не потому, что чувствуют влечение к богословскому образованию и к пастырскому служению, а потому, что семинария – единственный для них выход, выход естественный, с трудом устранимый; равным образом, и из семинарий юноши идут на пастырское служение не по внутреннему влечению, не по призванию, а по необходимости. Правда, юноши с более или менее сильным характером, с более или менее сложившимися убеждениями прокладывают себе путь то в разные высшие учебные заведения, то на военную службу, то в разные управления; но многие и многие юноши-семинаристы, не находя в себе достаточно сил бороться с семейными обстоятельствами, с настойчивыми уговорами родных, с предстоящей им нуждой, идут в священники, идут естественно проторённой дорогой, хотя их вовсе не влечёт на эту дорогу: благо, на этой дороге они могут рассчитывать на кусок хлеба. Самый факт повального подчас бегства юношей, получивших в течение более десяти лет богословское образование, готовившихся к пастырскому или сродному с ним служению, в военные училища, в акцизные управления и проч., – самый этот факт весьма печального свойства. К чему же расходовались юные силы на изучение нелюбимых и чуждых духу юноши наук? к чему затрачивались на него трудовые гроши родителей? К чему тратились силы лиц, стоящих у дела семинарского образования? – Во всяком случае, в данном положении не обходится и без ломки нравственной, без потуг душевных: юноша, чуждый семинарскому духу, дисциплине, не расположенный к наукам богословским, принуждён с ненавистью или отвращением подчиняться условиям своего положения, учить то, к чему он не имеет никакого расположения. Юноша редко способен выбирать золотую середину в отношении к окружающей его среде; нерасположенный к дисциплинам семинарским, он сначала внутренне мучится своим положением, потом становится к ним во враждебно-отрицательное отношение, – и постепенно из него вырабатывается тип семинариста-отрицателя – тип весьма некрасивый и более или менее известный в русской жизни и в русской литературе. Каково же может быть – и в действительности есть – влияние этих семинаристов-отрицателей на своих товарищей? – Самое развращающее. Молодой неокрепший ум юноши с ещё не окончательно сложившимися убеждениями сначала со страхом и недоумением, а потом с некоторым сомнением прислушивается к речам отрицателя-семинариста. У многих таких юношей постепенно начинает колебаться вера, расшатываться нравственные устои под влиянием речей отрицателей. Сколько чистой веры в душах своих товарищей загасит такой скептически настроенный юноша своим отношением к изучаемым им наукам!..Но ещё более зла приносят такие юноши, если они, по необходимости или по стечению обстоятельств, вступают на поприще пастырского служения. Хорошо, если жизнь и более спокойное отношение к окружающей обстановке изменят их; но, прежде чем это совершится, сколько муки, душевной ломки испытают они, без веры, без преданности своему делу! А если эта благодетельная перемена не совершится совсем, то какого пастыря будет представлять такой юноша?..По нашему мнению, предполагаемая реформа семинарий должна обратить самое серьёзное внимание на то, чтобы возможно широкое богословское образование получали и принимали пастырское служение юноши, руководствуясь не условиями своей сословной жизни, не роковою необходимостью, а личным расположением, личными склонностями. Мнение, что дети духовенства преимущественно или даже исключительно расположены к священническому служению, нужно признать ложным в корне, как ложным нужно признать и то мнение, что юноша, по каким бы то ни было причинам поступивший в незрелом и неопределившемся возрасте в духовную школу, по тому самому должен идти в священники, какое бы направление потом ни приняло его духовное и нравственное развитие. Это последнее нужно иметь в виду во всяком случае, как бы хорошо и идеально ни было поставлено воспитание. Священническое служение прежде всего требует склонности, любви, – и никакое воспитание не может, по нашему мнению, привить юноше склонность, если её не было, как – и даже больше – не может привить оно склонности к медицине, архитектуре, привить художественного таланта. Юноша должен быть поставлен в такие условия, чтобы тогда, когда его убеждения и склонности определятся, он может избирать или не избирать священническое служение; может выбрать себе более подходящий вид общественной деятельности, не теряя в последнем случае ничего; чтобы, следовательно, избрание именно священнического служения было совершенно свободным, а не определялось и не вынуждалось сознанием стольких лет напрасно потерянного труда и времени, мыслью, что лишь на этом поприще ему обеспечен кусок хлеба и представлением борьбы, подчас нелёгкой и, во всяком случае, не для всякого посильной, если он откажется от проторённой дорожки и захочет идти той дорогой, куда влекут его уже определяющиеся убеждения и склонности. Это, во всяком случае, тот идеал, к какому должна стремиться духовная семинария, если она не хочет, наряду с истинными пастырями, воспитывать и священников-наёмников, ремесленников.Другое слабое место наших духовных семинарий – отсутствие в них надлежащего воспитания. Нам кажется, что в вопросе о создании и устройстве новой духовной школы главное внимание должно быть направлено именно на воспитание.Есть недочёты в семинарском образовании, но всё же семинарское образование теперь достаточно для будущих пастырей и руководителей народного образования. Можно желать основательного пересмотра и значительной переработки программ семинарских дисциплин в смысле сокращения одних и расширения других, соответственно с назревшим требованиям времени и движением богословской науки; но нельзя отрицать сравнительно высокой постановки образования в семинариях. Совсем иначе обстоит дело в семинариях с воспитанием в смысле выработки в будущих пастырях Церкви определённого, соответственного их высокому положению, мировоззрения, отношения к окружающим явлениям жизни, предначертания определённого характера жизнедеятельности. Если правильно поставленное, неуклонно преследующее ясно намеченные цели воспитание совершенно справедливо признаётся необходимым спутником всякого образования во всех сословиях и во всех общественных положениях, тем более не должно быть ничего случайного, неустойчивого, нетвёрдого и неопределённого в воспитании семинаристов – будущих служителей Церкви, пастырей народа. Тут дурное воспитание или отсутствие воспитания может повредить не только самим юношам, но через них зло может разливаться по всей Руси, вызывая нарекания на самую Церковь. Пастырь Церкви не только учитель, проповедник, руководитель словом, но самою жизнью. Проповедь его примера важнее его словесной проповеди; а потому, не отрицая значения ума и образования пастырского, нельзя не придавать главного значения его настроению, благочестию, вере. Простые слова верующего благоговейного пастыря произведут несравненно большее впечатления, будут иметь более влияния на пасомых, чем красноречивая проповедь пастыря неблагоговейного. Положение пастыря Церкви, исключительное само по себе, в настоящее время особенно требует от него преданности своему долгу, непоколебимости нравственных устоев, твёрдости убеждений, помимо умения и способности отстоять их пред вопрошающими. А такое настроение воли и такая выработка характера не приобретаются образованием, а являются следствием правильного воспитания. Зло заразительно и проникает всюду, если ему открывают доступ, и если от него не оберегают – особенно во дни увлекающейся и восприимчивой ко всему юности…Нам кажется, что воспитание – это больная сторона наших семинарий; мы готовы утверждать, что вообще воспитание отсутствует в семинариях, даже в том общем виде, в каком оно должно быть в каждом закрытом учебном заведении. На ком лежит дело воспитания в семинариях? – Самое наименование „воспитатель“ не прилагается – да и не приложимо – к лицам семинарского педагогического состава. Во главе семинарии стоит ректор; но о широком воспитательном влиянии его на семинарскую учащуюся молодёжь едва ли может быть речь ввиду многосложности его обязанностей: он наблюдает за преподаванием учителей, он ведает делами экономическими семинарии, он – председатель различных обществ и епархиальных учреждений. Да и сокращение его обязанностей едва ли бы значительно расширило круг его воспитательного влияния на семинаристов: сколько ни сокращай его обязанности, всё же останется их вполне достаточно для человека, стоящего во главе учебного заведения; к тому же, имея в своём заведывании 400–500 учеников, может ли он достаточно познакомиться с ними, чтобы должным образом на них влиять? Если к этому присоединить довольно частую смену ректоров, вполне станет понятным, насколько незначительно их воспитательное влияние на семинаристов. – По-видимому, ближе стоит к делу воспитания семинаристов инспектор со своими помощниками. Но и в деятельности инспектора и его помощников существует только одна видимость воспитания. Дело инспекции сводится, в большинстве случаев, к полицейским обязанностям. Инспекция следит за нарушением правил семинарской дисциплины; наказывает отметкою по поведению или карцерным заключением проступки учеников; о том же, чтобы воспитанникам семинарии давать определённое направление, прививать им добрые нравственные устои, едва ли может быть речь, какими бы высокими и добрыми намерениями ни были проникнуты инспектор и его помощники. При этом помощники инспектора – обычно люди молодые, стремящиеся поскорей переменить своё положение на более почётное положение преподавателя, смотрящие на своё положение, как на временное зло, редко пользующиеся авторитетом среди учеников и вообще довольно формальным образом относящиеся к своим обязанностям. Если даже предположим, в лучшем случае, что эти лица – инспектор и его помощники с ректором во главе – всецело предались бы делу воспитания семинарского юношества, то и в таком случае много ли могли бы они сделать в смысле воспитания 400–500 человек, порученных их надзору?О преподавателях, как воспитателях, тоже едва ли может быть речь в настоящее время. Они знают своё дело – объяснять уроки, задавать их, спрашивать, ставить отметки и проч.; на их обязанности лежит ещё следить за поведением учеников в классе – и только. Лишь с весьма недавнего времени преподаватели призваны присутствовать с правом голоса в заседаниях Правления и так или иначе влиять на семинарскую педагогию. Несомненно, эта мера поставила преподавателей ближе к делу и интересам семинарии; но едва ли сама по себе она может сделать преподавателей воспитателями: от большей, сравнительно с прежним временем, близости к жизни семинарии, от возможности оказывать такое или иное влияние на общий ход семинарской жизни до правильно поставленного, постоянного и плодотворного влияния на семинаристов со стороны преподавателей – не близко. Где, в самом деле, преподаватели могут являть своё воспитательное влияние на семинаристов? В классе они заняты своим непосредственным делом; здесь они могут лишь изредка, если к тому представится подходящий случай, сделать то или другое замечание, указать то или другое правило поведения; но такие замечания и указания, как отрывочные, мало привязанные к общей жизни семинаристов, само собою разумеется, большого значения иметь не могут. В других же случаях преподаватели почти не встречаются и не сталкиваются с семинаристами, вследствие чего эта педагогическая и воспитательная сила, наиболее многолюдная и авторитетная в семинариях, является бездеятельной.Таким образом, юноши-семинаристы в своём воспитании предоставлены почти всецело самим себе и тем случайным влияниям, которые различными путями проникают в семинарию со вне. В этом отношении на первом плане нужно поставить товарищескую среду. Товарищество, при всех его хороших сторонах, имеет, однако, всегда ту дурную сторону, что оно не терпит появления индивидуально-самобытных черт характера, стремится сгладить таковые черты в угоду царящих, часто совершенно случайных, настроений и направления товарищеской среды. К тому же, в этой среде, предоставленной самой себе, перевес и значение приобретают не лучшие силы, не выдающиеся по доброму настроению и характеру юноши, а чаще – юноши худшие, но привлекающие симпатии товарищей своею бесшабашностью, своею удалью, своим антагонизмом к начальству. Только в значительно культурно развитом обществе пользуются уважением и заслуженным влиянием люди выдающихся качеств души. Юношеская среда не имеет безотносительного мерила достоинства товарищей; она готова преклоняться пред всяким эффектным появлением силы, в какую бы сторону эта сила ни направлялась. Проявления доброго направления и добрых черт характера не кажется в юношеской среде проявлением силы; так как проявление таких черт находит защиту и покровительство у начальства, есть исполнение долга, награждается, а не наказывается. Смелое нарушение правил дисциплины представляется юноше выражением удали и силы; товарищеская среда потому охотней подчиняется влиянию таких удалых, недисциплинированных юношей. Это – факт, который нам приходится и приходилось наблюдать постоянно. Только разумно поставленная педагогика может вести успешную борьбу с этим злом, в значительной степени въевшимся в семинарскую среду. Карательными мерами, которыми почти исключительно и располагает семинарское начальство, тут ничего – или почти ничего – не поделаешь. Силою кары в данном случае часто достигаются как есть обратные результаты: являются герои товарищества, иногда на время притихающие, но рождающие новых героев в том же духе. Борьба с ними возможна лишь противопоставлением им признанного самими же юношами авторитета, постоянной и авторитетной при каждом удобном случае оценкой поступков возведённых в авторитеты товарищей-заправил. При настоящем положении дела это трудно, правильней – невозможно.Сторонние и именно отрицательные влияния тоже неудержимо проникают в семинарию, – проникает именно то, что запрещено, что дурно. Запрещённая книга, литография, какова бы она ни была по своему содержанию, читается с увлечением, нарасхват, переходя из рук в руки; тогда как книги, дозволенные и рекомендованные преподавателями, читаются немногими, часто неохотно, никогда не всеми. Борьба и с этим злом путём кар и запрещений не достигает своей цели. Стремление и любовь учащейся молодёжи к запрещённому объясняется не только „сладостью запрещённого плода“, но и отсутствием у юноши доверия к авторитету запрещающего начальства и педагогов. Юноша не верит, что запрещённое, как говорит педагог, плохо, и поэтому ему вредно; он всегда склонен думать, что от него хотят скрыть что-то интересное, быть может, полезное, но просто нежелательное начальству и педагогам. Только при полном доверии к руководителям, при разумной педагогике возможна успешная борьба и с этим злом. Когда юноша будет верить, что ему рекомендуют одно, и запрещают другое не по долгу, не по положению, а по искреннему желанию ему добра, тогда он менее будет стремиться к запрещённому, более будет охраняем от преждевременных, чаще всего тлетворных, внешних влияний.Достигнуть всего этого при современной постановке семинарской педагогики невозможно. Лица, составляющие инспекцию, не имеют возможности близко познакомиться с теми или другими чертами характера порученных их надзору учеников, приобрести должного среди них авторитета, получить возможность влиять не общими, формальными средствами, а мерами, соответствующими индивидуальным чертам юношей, вообще ближе входить в их жизнь. А те меры и средства, какими теперь владеет семинарская инспекция, не могут иметь – и не имеют – действительного воспитательного значения. Привлечение преподавателей к самому близкому воспитательному воздействию на учеников семинарии – несомненно весьма желательно. Кто более преподавателей семинарии должны быть признаны правоспособными влиять на семинарское воспитание? Кто ближе их должен стоять к делу не только семинарского образования, но и воспитания? Поэтому, преподавателей нужно не только привлечь поближе к делу воспитания семинаристов, но и прямо сделать некоторых из них воспитателями, назначив им за это достаточное вознаграждение по образцу гимназий. В настоящее время вознаграждение преподавателям семинарий – крайне недостаточное, а потому им приходится постоянно искать заработка на стороне; это особенно нужно сказать относительно преподавателей женатых. Если бы эти преподаватели, то время, какое они принуждены посвящать на зарабатывание средств к жизни на стороне, употребляли на дело воспитания семинаристов, на присутствование во время вечерних занятий семинаристов, для возможного сближения с ними в „занятое“ и „незанятое“ время, то от этого польза была бы несомненная.В каждом классе, по образцу женских духовных училищ, должен быть отдельный воспитатель, который должен вести свой класс до конца курса.Шесть лет – время весьма достаточное для того, чтобы основательно изучить личные качества каждого отдельного ученика, узнать дурные и хорошие стороны его характера, направить своими беседами и подбором книг для чтения на должный путь. Инспектору тогда будет принадлежать лишь исполнительная власть и общий надзор за воспитанием. При взаимном обмене мыслей воспитатели сумеют создать определённую систему воспитания, и тогда, нужно надеяться, не будет той случайности в приёмах воспитания, случайности и в наказаниях, и в мерах исправления, какие в настоящее время царят в семинариях. Нам кажется, что эта мера самым благоприятным образом отразится и на семинарском образовании, так как воспитатель всегда будет иметь возможность направить внимание ученика в нужную для него сторону.А. Тр.№ 42. Октября 16-гоПестряков В., свящ. О мерах к лучшей постановке церковного пения в сельских храмах // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 42. С. 181–185.„Безчинный вопль, поющих в церкви не прияти того к церковному пению... Подобает бо пети благочинно и согласно возсылати Владыце всех и Господу славу, яко едиными усты от сердец своих: преслушающии же сия вечней муце повинни суть, яко не повинуются святых отец преданию и правилом“ (Типикон, гл. 28, „О безчинных воплех“).Вопрос о наилучшей постановке церковного пения в приходских храмах заслуживает гораздо большего внимания, чем ему обыкновенно уделяется. Если в городских храмах, по крайней мере – в большинстве, пение поставлено удовлетворительно, то нельзя того же сказать о храмах сельских; далеко не редкость такие храмы, где и чтение и пение исполняются одним псаломщиком. Так как силы одного человека имеют свои границы, то, понятно, одному человеку трудно одинаково хорошо исполнять чтение и пение в течение 2–3 часов; отсюда неизбежны поспешность, неразборчивость, а иногда и прямо небрежность в исполнении церковного чтения и пения. Между тем, одиночное – да и вообще плохое – пение не может уже удовлетворить народ. При огромном развитии у нас железнодорожного движения, теперь редко можно встретить даже в захолустном селении людей, не бывших в городе, у местных святынь. Естественно предполагать в таких лицах сравнение того, что они слышали в городе, со своим деревенским пением – и, конечно, не в пользу последнего. Не все, разумеется, знают при этом, что городское церковное пение оплачивается тысячами рублей. Могущественное влияние религиозного пения отлично поняли наши сектанты и, при отрицательном своём отношении к обрядности, не жалеют ни денег, ни труда на лучшую его постановку в своих молитвенных собраниях. Не пора ли и нам, православным, обратить на это дело должное внимание? Мы не будем повторять здесь тех пожеланий, какие уже высказывались по этому вопросу в нашей повременной печати; ограничимся главнейшим.Духовенство должно прийти к ясному сознанию того, что хор, как и церковная школа, должен быть необходимою принадлежностью каждого приходского храма; и если считается возможным расходовать церковные деньги на содержание церковно-приходских школ, то ещё с бо́льшим правом возможно их тратить на учреждение хоров. Епархиальное начальство, в достаточной мере опекающее почти все стороны приходской жизни, должно уделить часть своего внимания и на это дело и внушить непредприимчивым и нерадивым из нас (что греха таить – встречаются и такие между нами) сознание важности этого дела.К участию в деле насаждения приходских хоров должны быть привлечены, прежде всего, хоры городских храмов. Деятельность городских хоров – узкоместная; на окружающие районы они не оказывают никакого влияния, – и это очень прискорбно. Права городских регентов необходимо расширить, дав возможность регенту при архиерейской кафедре наблюдать за пением во всех городских храмах, регентам при уездных соборах – наблюдать за постановкою пения в храмах сельских; в таком случае городской хор будет центром для целого ряда меньших хоров. При городском хоре может быть заведена библиотека нотных книг; здесь же каждый священник или регент мог бы наводить все необходимые справки относительно улучшения церковного пения.Вспоминается нам сетование одного приходского священника – большого любителя церковного пения. Церковным хором у него управлял самоучка-крестьянин, едва грамотный, но очень способный к пению. Священник очень скорбел о том, что негде ему было подучить своего регента нотному делу. – „Свои деньги с удовольствием дал бы на содержание, – говорил батюшка, – если бы было где пристроить моего регента на месяц на два в науку“. Нам кажется, что желание указанного священника – да и многих ему подобных – возможно было бы удовлетворить в том случае, если бы городские хоры широко открыли двери на свои спевки всем желающим учиться. Правда, у нас существуют в Петербурге или Москве, – точно не скажем, – так называемые регентские классы; но эти классы дают регентов только для городских храмов, которые в состоянии расходовать большие деньги на содержание регентов, и нимало не приносят пользы хорам деревенским. По нашему мнению, имели бы большой успех регенты запасные, или разъездные, которых можно было бы приглашать на время в тот или другой приход для улучшения церковного пения. Расходовать ежегодно на содержание регента 300–400 рублей – далеко не каждой церкви по силам, пригласить же на месяц на два опытного регента – на это согласились бы с удовольствием многие священники, и от таких периодических посещений была бы несомненная польза для улучшения церковного пения в сельских храмах.В последнее время широкое распространение по епархиям получили летние курсы для учителей церковно-приходских школ и псаломщиков, причём преподаванию церковного пения отводится весьма видное место. Признавая всю пользу таких курсов и преподавания на них церковного пения, мы, тем не менее, считаем необходимым сказать, что не всегда преподавание на курсах достигает цели; так как часто, во многих церквах, хорами заведуют лица, не занимающие должностей учителя или псаломщика. На одних учительских курсах, где курсистам преподавалось и регентское искусство, опрос показал, что из 60 учителей только 21 занимаются с хором; человек 15 заявило, что хором у них занимаются псаломщики; следовательно, в остальных 24 приходах, представители которых были на курсах, церковными хорами управляют отдельные, специальные регенты, по всей вероятности – самоучки. Вот для таких специальных регентов, по нашему мнению, и необходима помощь извне в виде краткосрочных курсов. И мы вполне уверены, что такие курсы встретят полное сочувствие со стороны тех, для кого они предназначаются. Русский народ, особенно южных губерний, пение любит и к пению способен, и в курсистах никогда недостатка не будет.Участие специалистов в постановке церковного пения в сёлах, помимо главной цели – улучшения церковного пения, может быть полезно и ещё в двух отношениях. В недрах народа есть множество ценных в вокальном отношении голосов, которые гибнут для искусства совершенно бесследно, никому неведомые, даже самим своим обладателям. Опытные регенты сумеют открыть эти самородки и привлечь их способности и дар на служение храму и молящимся в нём.В практике захолустных церковных хоров есть немало очень трогательных местных напевов, религиозных песен и псалмов; последними особенно богаты северные губернии. Не странно ли, что в то время, как народные песни светского характера собираются и сберегаются, – религиозные мотивы и песни исчезают совершенно почти бесследно, никем не записанные?Пора, давно пора обратить внимание на это дело и двинуть наше церковное пение более смелыми и решительными шагами вперёд. Грустно сознавать, что народ, создавший дивную народную песню, имеющий свою музыку, свою оперу, ничего не создал для такого дела, как храмовое пение!..Свящ. В. ПестряковПальмов Н. Несколько слов об „Инструкции Благочинному приходских церквей“ // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 42. С. 185–192.(Окончание102)Наблюдательная власть благочинного, согласно „Инструкции“, простирается не на одно духовенство, а и на жён и детей священно-церковнослужителей, причём дети духовенства подлежат надзору благочинного как тогда, когда ещё не вышли из семьи, так и в период школьного возраста „во время отпусков“ (§ 8). Это – вообще. В частности, „благочинный наблюдает, чтобы все священно-и церковнослужители и их жёны и дети, равно причётники с их семействами... не только в Великую Четыредесятницу, но, по возможности, и во все прочие посты, исповедывались и Святых Таин приобщались, а все духовники в январе представляли ведомости“ об исполнении или неисполнении указанными лицами их христианского долга (§ 9). Не говоря о том, что этот последний § разноречит с ст. 68 „Устава духовных консисторий“, где в числе лиц, о которых окружной духовник представляет исповедную ведомость епархиальному архиерею, не упомянуты жёны и дети и даже причётники, а одни священнослужители, и духовник, вследствие этого, поставляется в недоумение, чем руководиться – „Инструкцией“ ли, или „Уставом духовных консисторий“, мы сильно сомневаемся в самом праве благочинных иметь столь широкое наблюдение за семействами духовенства, как это даёт благочинным их „Инструкция“. Дело в том, что после сословных реформ (в 1869 году) упразднилось особое „духовное звание“, к которому должны были принадлежать семьи священно-и церковнослужителей, и выход из которого обставлялся большими затруднениями. С 1869 года жёны, вдовы и дети духовенства приобретают уже гражданские права. Так, ст. 511 IX т. Свода Законов в 3 пункте указывается103, что дети священнослужителей (т. е. священников и диаконов), по праву рождения, принадлежат к потомственному гражданству, если родители их не имели потомственного дворянства104. В примечании к ст. 51 сказано, что вдовы священнослужителей, не принадлежащие к дворянству потомственному, пользуются правами дворянства личного, сообщённого им, очевидно, браком с лицом, обладающим этим званием по служебному положению. Правами потомственного почётного гражданства пользуются и дети тех „причётников“ (дьячков, пономарей и псаломщиков), которые окончили полный курс в академии или семинарии с учёною степенью или званием студента (пункт 4 ст. 511)105. Вдовы же и дети причётников без указанного учёного ценза присоединяются к почётному гражданству личному (2 пункт ст. 512). Никаких таких привилегий дореформенное духовенство не знало, да они и бесполезны были, пожалуй, ему, так как, по тогдашним законам, дети духовенства причислялись „по родителям своим к духовному ведомству“, а увольнялись оттуда – или в „первобытное состояние“ родителей (хорошо, если родители обладали правами потомственного дворянства, что было тогда большой редкостью в среде духовенства), или на военную и гражданскую службу (с известными на этот случай ограничениями) – почти исключительно тогда, когда оказывались в духовном ведомстве „излишними“ или „неспособными“ к служению Церкви (ст. 274 IX т. Свод. Зак. по изд. 1857 г.).По старым законам, действительно, получалось, что жёны и дети духовенства, как тесно, до неразрывности связанные со своим ведомством, подлежали и ведению властей духовных. Но когда с 60-х годов духовное служение перестало быть de jure исключительною принадлежностью лиц „духовного звания“, и вступать в клир церковный сделалось возможным для всех, удовлетворяющих известным требованиям касательно священного служения, с тех пор как жены и дети духовенства получили уже определённые гражданские права, – с этого времени власть над ними благочинных должна прекратиться. Дети духовенства, пока учатся, подлежат надзору школы, а отчасти и семьи; когда же окончат курс, и пока приищут себе места службы, должны подлежать надзору гражданского, а не духовного начальства, под власть которого они вступают уже после принятия на себя духовного служения. Жёны священно-и церковнослужителей навсегда должны оставаться в ведении гражданской власти и, в частности, сословного начальства. Благочинному нет до них дела. Честь же того гражданского сословия, к которому de jure принадлежат жёны и дети священно-и церковнослужителей, они, без сомнения, сумеют поддержать не хуже, чем другие. Бояться беспорядков в этом отношении – нечего. А между тем, освобождение семейств духовенства из-под власти благочинного немало устранит причин столкновения и огорчения между благочинными и духовенством, каковые столкновения, к сожалению, часто возникают чисто на семейной почве. В деле исповеди к семействам священно-церковнослужителей не следует предъявлять особых требований, помимо общих узаконений на этот счёт и частных, вырабатываемых начальством тех учебных заведений, где обучаются дети духовенства. Очевидно, такая же мысль лежит и в основе ст. 68 „Устава духовных консисторий“, где, как выше упомянуто, нет речи ни о жёнах, ни о детях священнослужителей.Простирая наблюдение благочинного до надзора за детьми священно-церковнослужителей, „Инструкция“ относится недоверчиво к благоразумию их, как родителей, и заподозривает в них недостаток заботливого отношения к будущности детей. Когда дитя подрастает настолько, что становится способным к начальному образованию, какой теперь, мало-мальски не только интеллигентный, но и просто разумный родитель из крестьян не позаботится о том, чтобы начать учить ребёнка грамоте, а затем и отдать его в школу? Но „Инструкция“ предполагает возможность такого чудовищного явления в духовенстве и вменяет в обязанность благочинному „внушать священно-и церковнослужителям, чтобы „детей своих…“, обучив грамоте и молитвам, отдавали в школы. О тех же из детей, которые до 17 лет в школы не отданы, немедленно доносить (§ 37). Не знаем, в какую школу, после скудного домашнего обучения (грамоте и молитвам), приняли бы теперь в первый или приготовительный класс 17-летнего юношу?.. Не спорим, подобные внушения нужны были в стародавние времена, когда боялись науки, а матери даже плакали, когда отвозили их детей из-под тёплого родительского крова в страшные „дома училищные“ с их голодом, холодом и розгой… Но с тех пор многое изменилось, и „дома училищные“ уже не пугают теперь даже и „сердобольных“ матерей. Благочинным нет надобности „внушать“ духовенству пользу науки. А § 37 всё-таки остаётся по-прежнему в благочиннической „Инструкции“, вызывая невольную улыбку в читателе.Карательные меры благочинного по отношению к провинившимся членам причта не ограничиваются одними замечаниями и внушениями наедине. Благочинный имеет право, по § 49 „Инструкции“, „штрафовать священника внушением при причте, а диакона и причётников и поклонами в церкви“. Власть внушения „наедине и при других“ дана § 27-м „Инструкции“ и приходскому священнику по отношению к диакону и причётникам, причём последних священник ещё может штрафовать поклонами в церкви, как благочинный диакона. Поклоны священнику, по „Уставу духовных консисторий“ (стр. 176), назначаются епархиальным начальством; власть благочинного в этом случае не простирается на священника. – Как бы мы ни посмотрели на поклоны публично, в церкви, налагаемые на духовенство по суду епархиального начальства и благочинного, признали ли бы их епитимийный характер, или сочли за такие же наказания, которые присуждаются вообще формальным судом106, в том и другом случае мы должны признать совершенную непригодность и устарелость подобной меры взыскания за проступки духовенства. Члены причта, поставленные всенародно на поклоны, в глазах прихожан являются телесно наказуемыми. По законам же гражданским, телесные наказания ныне отменены даже для крестьян. Не может ли оказать дурного влияния на паству созерцание телесно наказуемого их пастыря и вместо уважения и почтения к нему вызвать совершенно противоположные чувства, особенно ввиду того, что публичное покаяние отдельных лиц теперь почти совершенно не применяется даже к мирянам. Церковь находит возможным оказывать пощаду их чувству стыдливости, „которое у многих“, как совершенно справедливо рассуждает проф. В. Ф. Певницкий, „ныне развито до болезненной щекотливости, и которое, в случае неосторожного и прямого воздействия на него, может довести подвергшегося открытому осуждению до ожесточения и до грубого небрежения по отношению к мерам, предпринимаемым в видах большого вразумления грешника“107 Так рассуждают о мирянах, а по отношению к духовенству всё ещё не слышно защитительных слов. Дети-пасомые de facto освобождены от тяжести всенародного покаяния, чувство стыдливости их находят возможным щадить, а отцы (духовенство) доселе несут на себе позор публичного наказания, как бы иногда они почтенны ни были по возрасту и какими бы гражданскими привилегиями ни были отличены.Необходимо совершенно изъять их разряда взысканий эти позорные поклоны духовенства в церкви. Может быть, они прежде не били так больно по „чувству стыдливости“ духовенства, когда их пасомых беспощадно наказывали кнутами и розгами на помещичьих конюшнях. Терпели одни, терпели и другие! Но теперь уже не те времена, и мы не понимаем, как до сих пор духовенство не могло добиться у своего начальства освобождения от такого унизительного наказания, как публичные поклоны, освобождённое от телесных наказаний гражданским законом ещё по указу от 7 июня 1767 г., раньше, чем дворянство, которому дарована эта льгота 21 апр. 1785 г.! Любопытно, что, по „Уставу духовных консисторий“, поклоны, в ряду мер взыскания и исправления (Епарх. Суд, гл. II, отд. 2), из числа двенадцати по нисходящей степени строгости занимают десятое место, так что пеня и денежное взыскание (9) являются наказанием более строгим, чем поклоны. Неужели для духовенства легче перенести стыд поклонов пред глазами паствы, чем уплатить штраф в несколько рублей?..Остаётся сказать ещё несколько слов по поводу наставлений положительного характера в „Инструкции“, касающихся, главным образом, требоисправления и совершения богослужения.О Таинстве Исповеди мы уже говорили выше, причём показали несостоятельность § 17 в его наставлениях касательно совершения этого, представляющего много трудности и недоумений, Таинства. Другое, не менее ответственное для священника, Таинство – брак – обставлено такими устаревшими правилами, что параграфы о браке 18 и 19 должны быть признаны или совершенно неприменимыми в нынешнее время, или выраженными неясно и неполно. Так, в числе признаков незаконности брака, § 18 указывает престарелость и неравенство по возрасту („одно лицо молодо, а другое престарело“)? Между тем, гражданские законы, которыми и следует руководиться в этом случае священнику, определённо указывая возраст, до которого и после которого нельзя вступать в брак (Свод. Зак. т. Х, ст. 3 и 4), не упоминают о случае, когда „одно лицо молодо, а другое престарело“, как о препятствии к браку. Затем, „Инструкция“ в том же § 18 (в) признаёт незаконными браки „удельных, казённых и помещичьих крестьян без дозволения начальств или владельцев“. Очевидно, этот пункт уцелел от времён крепостного права и, отменённый гражданскими законами, неизвестно почему остаётся в своде законов церковных, как от Николаевских времён сохранился и пункт „д“ запрещающий браки „кантонистов“, которых теперь нет совсем в России… Брачное право у нас теперь так разрослось, и за нарушение его столь тяжко наказываются и виновные против него, и священник, совершивший брак, что весь § 18 благочиннической „Инструкции“ требует самой тщательной и искусной редакции опытного законоведа. § 19 внушает, что священники должны совершать Таинство Брака, между прочим, „непременно днём“. Но кто же стал бы требовать исполнения этого предписания, когда, особенно по городам, в общий обычай вошло совершение брака вечером? – Ясное дело, что и § 19 в этом пункте должен быть изменён применительно к условиям и обстоятельствам нынешнего времени.Чтению и пению церковному посвящён § 20 „Инструкции“. О пении, между прочим, сказано: „не допускать в церкви произвольных напевов по нотам“, не одобренных Св. Синодом. Церковно-музыкальная цензура перестала уже давно принадлежать Св. Синоду и перешла в ведение Придворной Капеллы, без разрешения которой ни одно духовно-музыкальное произведение не может выйти в свет и получить право на исполнение в церкви. Сообразно с этим, и рассматриваемый пункт в § 20 должен быть изменён…Этим и закончим мы свои замечания на некоторые пункты „Инструкции Благочинному приходских церквей“, опять повторяя, что отмеченными параграфами далеко не захватывается всё её содержание, требующее внимательного пересмотра, исправления и дополнения ввиду создающихся, а отчасти и создавшихся уже, новых обстоятельств и условий церковной жизни и быта духовенства в России.Н. ПальмовКактынь А. Приготовление к пастырскому служению в католичестве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 42. С. 193–198.(Продолжение108)Чем же, спрашивается, объяснить такую любовь римской Церкви к схоластике, её желание воспитывать своих пастырей непременно на схоластических учителях?Средневековые схоластические учёные разделяли весь круг доступных человеку знаний secundum genus – на знания, доступные разуму, и знания, доступные только вере. Первые составляли предмет философии, вторые – богословия. Эти же две науки составляли у них, в сущности, одну, в которой положения брались из вероучения римской Церкви и доказывались, и развивались по правилам Аристотелевой логики. Критики самих положений средневековая наука не знала, и они всегда брались на веру. Роль разума в ней ограничивалась уразумением, уяснением и доказыванием данных вероучения. Таким образом, схоластики проводили принцип концентрации знания, выраженный в общеизвестном средневековом положении: philosophia ancilla est theologiae. Вот этот-то принцип и дорог римской Церкви в схоластике, и его она проводит с замечательною последовательностью в системе семинарского образования. Центром и конечною целью этой системы является богословие, все же остальные науки находятся в служебном по отношению к нему положении. Схоластика направляет всё внимание учащегося, всю умственную энергию на один предмет. В то же время обилием своего учебного, а отчасти, несомненно, и учёного материала она поглощает у него такую массу времени и сил, что ему некогда – да и нет охоты – заниматься чем-либо посторонним. Кроме того, схоластика систематически проводит мысль о необходимости подчинения разума Откровению; а так как хранительницей и истолковательницей Откровения является Церковь, или вернее – папа, то схоластика, вместе с тем, воспитывает в учащихся уважение к авторитету Церкви и апостольского престола.Теперь понятно, почему римская Церковь, которая боится света истории, боится дать в руки своим служителям критические методы исследования – из справедливого опасения, как бы они не обратили этих методов против неё же; понятно, почему она не довольна предпочтением пред схоластикой новой науки и новой философии, которые основываются всецело на критическом отношении к предмету исследования; понятно, почему на протяжении вот уже целого столетия папы не перестают взывать о возвращении к схоластике.Лучшим представителем схоластической учёности, а следовательно, и высшим научным авторитетом в католичестве, считается Фома Аквинат, причтённый католическою Церковью к лику святых и получивший от своих последователей название „doctor angelicus“. Его главные сочинения – „De veritate catholicae fidei contra gentiles seu summa philosophiae“ и „Summa theologiae“. Тридентский собор поставил эти сочинения рядом с Евангелием; употребление их в качестве учебных пособий настойчиво рекомендуют Пий IX и Лев XIII109. Существует даже изречение: „tolle Thomam et Ecclesiam dissipabo“, составление которого Aubry приписывает протестантам, и в справедливость которого сам склонен верить110…Вся вообще схоластика, по самому своему существу, была осуждена на вечное бесплодное вращение в одном и том же круге, за черту которого не может переступить, не изменяя своим коренным принципам. Имея готовыми выводы, она может лишь в изобретении всё новых и новых доказательств; всякий прогресс в ней не мыслим, и потому схоластические учёные молотили старую солому, бесконечно повторяя друг друга. Также молотит её и doctor angelicus. Содержание его трудов, как и у всех схоластиков, заимствовано из Откровения и развито по правилам Аристотелевой логики. Он так же мало, как и другие, знает Аристотеля и часто приписывает ему свои собственные мнения и воззрения. Сущность его учения, его индивидуальное „я“, в нём так же неуловимы и неопределимы. Преимущество же, которое отдают ему, основывается на том, что он полнее, разностороннее и систематичнее других изложил в своих трудах всё то, что дала и до чего дошла схоластическая учёность. Он же единственный и лучший из многих111.Понятно, что при таком порядке вещей философия католических духовных семинарий является простой пропедевтикой богословия. Первая и главная задача её – гносеологическая – заключается в выяснении всей ограниченности, слабости и беспомощности естественного человеческого разума, лишённого Божественного руководства и предоставленного самому себе. Чтобы лучше выполнить эту задачу, она должна идти, по мнению Aubry, путём отрицательным и развернуть пред глазами слушателей весь тот длинный свиток заблуждений и ошибок, в которые впадала человеческая мысль, пока блуждала во тьме без света Божественного Откровения. Далее философия должна разобрать вопрос о зле, выяснить его происхождение, уяснить происхождение греха, его влияние на природу человека и необходимость для человека сверхъестественной помощи112. Этими двумя кардинальными вопросами и ограничивает Aubry прямую задачу философии. Так понимали эту задачу и отцы и учители Церкви. „Когда ап. Павел говорит, – читаем у Aubry, – что вся его мудрость – суета пред Богом, и когда св. Бернарди прибавляет, что вся его философия состоит в том, чтобы знать Христа, и Христа распятого, то они выражают в одном могучем слове ту трансформацию философии, которая из рационалистической делается теологической и начинает всё видеть в Иисусе Христе, т. е. при свете Откровения и благодати; они учат, что учение Спасителя есть последнее слово всех исканий человеческого духа, потому что в нём решение всех тех великих проблем, которые ставит себе человеческая мудрость“113. Одно лишь христианство, а в христианстве одна только схоластика, составляет спасение философии114. „Философия – это летучая жидкость, которая легко испаряется и легко портится. Догма – это крепкий, несокрушимый сосуд, в котором она всегда сохраняется чистой и из которого всегда почерпается и никогда не исчерпывается. Поэтому Церковь имеет право осуждать неправые философские мнения“115. Вследствие этого хорошим философом, в католическом смысле слова, может быть только хороший богослов, и в Риме, который всегда был верен средневековым традициям, степень доктора философии действительно дают только после степени доктора богословия, почему и от каждого преподавателя философии в католической семинарии требуется основательное знание богословия. Философский курс в семинарии состоит из философии в узком смысле этого слова или, вернее, метафизики, как её тоже называют, и логики. Изучение последней сводится почти исключительно к изучению силлогизма, заимствованного из логики Аристотеля и развитого по фигурам и модусам средневековыми схоластиками. В системе семинарского образования силлогизм имеет важное значение, потому что в форме его строятся все доказательства, возражения и опровержения, в форме его излагаются целые трактаты. Вследствие этого, изучению силлогизма отводится значительное количество времени.Выше мы сказали, что всё общее образование католического священника ограничивается одним низшим, литературным курсом. Это не вполне так. В философский курс вводится ещё целый отдел наук общеобразовательного характера, науки естественные: физика, химия, астрономия, геометрия, тригонометрия, начала дифференциального и интегрального счисления и математическая физика. К ним обыкновенно присоединяют ещё и еврейский язык и иногда нравственную философию с началами юриспруденции. Всё это проходится в один, в лучшем случае – в два года. Мы не берёмся решать, что должно получиться в голове учащегося после такого философско-естественного винегрета, но едва ли он много прибавит к его общему развитию. Из того, как эти предметы нагромождены беспорядочной кучей, можно заключить, что католическая Церковь ввела их в семинарские программы вовсе не затем, чтобы действительно дать семинаристам естественно-научное образование, а просто, уступая духу времени, требующему, чтобы естественные науки проходились во всех учебных заведениях.Из богословских наук самой важной, без сомнения, является Священное Писание – базис и исходная точка всех прочих богословских наук. Но в католичестве ему не придают такого значения, и нигде в католических духовно-учебных заведениях – ни в семинариях, ни в университетах – оно не проходится сполна, начиная с книги Бытия и кончая Апокалипсисом, как это делается в наших семинариях. Более или менее подробно проходят лишь отдельные книги, обыкновенно, Послания апостола Павла, и из ветхозаветных – книга пророка Исаии.Сначала в самых общих чертах преподаётся общая исагогика, или, по выражению Aubry116, богословие „писанного Слова Божия“. – Здесь решаются или, вернее, сообщаются вопросы о достоинстве и богодухновенности Св. Писания, об отношении Писания к Преданию, и излагаются краткие сведения об истории канона священных книг. Непосредственно затем преподаватель переходит к той части Свящ. Писания или к той книге, которую избрал предметом годичного курса, и излагает её возможно подробнее и обстоятельнее. Прочитывая курс частной исагогии – введения к избранной им книге, он посвящает значительную часть времени на разбор и опровержение возражений против подлинности, неповреждённости и богодухновенности священного текста, выставляемых французскими и особенно немецкими рационалистами. Опровергаются также мнения неверующих отрицателей, отвергающих самое значение Свящ. Писания, как источника сверхъестественного Откровения117. Эта полемика, отнимающая очень много времени и отвлекающая внимание учащихся от изучения самого текста Писания, возобновляется и по каждому частному случаю при толковании текста. Вообще, полемика – это болезнь католической богословской науки, веками въевшаяся в неё, – болезнь, в которой признаются сами католические богословы118, но избавиться от которой всё-таки не могут.А. Кактынь(Окончание следует).К реформе нашего епархиального управления // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 42. С. 199–204.Ещё в 1903 и 1904 годах как духовною („Богосл. Вестн.“), так и светскою („Московск. Ведом.“) периодическою печатью выдвинут был на очередь вопрос о нашем церковном управлении. Но тогда речь шла о выяснении канонического достоинства, собственно, только высшего учреждения Российской Церкви – Св. Синода, причём указывалась необходимость и некоторых желательных в нём изменений. В последнее время, ввиду предстоящего созыва Всероссийского поместного собора, всё чаще и чаще начинают появляться статьи и заметки об улучшении епархиального нашего управления. В этих статьях и заметках, между прочим, проводится мысль о несоответствии будто бы соборному началу, на котором всецело должно покоиться церковное управление, наших духовных консисторий. По этому поводу в № 4-м „Американского Православного Вестника“ за текущий год напечатана представляющая значительный интерес статья Ф. П., под заглавием: „Несколько слов о наших духовных консисториях“.Ф. П. вполне соглашается, что нынешний порядок управления епархиею в России действительно во многом разнится от управления, существовавшего в древнехристианской Церкви. Но эта разница, по словам автора, касается, можно сказать, только частностей, обусловливаемых временем и местом; по духу же, по идее современное епархиальное управление наше сохранило образ древнехристианского. По свидетельству блаж. Иеронима и св. Игнатия Богоносца, епархиею управлял в первые времена Церкви Христовой епископ при содействии совета пресвитеров, составлявшегося преимущественно из лиц кафедрального духовенства, настоятелем которого считался и был сам местный епископ. Совет этот назывался ещё „Советом Божиим“, „Советом Церкви“, „Советом Христовым“, „Сенатом апостольским“ („Права и обязанности пресвитеров“, изд. 3-е, стр. 438). – И у нас в настоящее время епархия также управляется епископом, совет же пресвитеров заменён консисторией. Эта последняя, в зависимости от личности епархиального архиерея и состава её членов, может являться или простою канцеляриею, только исполняющею резолюции епархиального архиерея, или, напротив, чем-то в роде областного духовного сената, снабжающего епархиального архиерея своими мнениями, решениями и постановлениями.Советы пресвитеров имели временный характер, созывались волею епископа по мере нужды в них и занимались решением дел, рассмотрение которых советом признавалось полезным. Из правил церковных видно, что совет пресвитеров участвовал в избрании желающих поступить в клир (Св. Василия Великого прав. 89), в церковном суде не только над мирянами, но и над священно-церковнослужителями, что̀ известно из повествования об отлучении Ария от церкви Александрийской (Haeres. 79), в заведывании и распоряжении церковным имуществом, в призрении бедных (42-е прав. Карфаг. соб., 24-е и 25-е правв. Антиох. соб.) и даже, за отсутствием епископа, делал различные распоряжения, как это было, напр., в Римской церкви после смерти епископа Фабиана (П. Забелин, стр. 430). Впрочем, главным правилом, определявшим степень участия пресвитеров в делах общецерковных, оставалось 39-е Апостольское правило, ставящее волю епископа в закон для пресвитера.Отличительною чертою отношений епископа к пресвитерам в древнее время – как и вообще ко всем пасомым, – была патриархальность, исключавшая всякую формальность и лишнюю канцелярскую работу, не имевшую, очевидно, места в деятельности совета. Отсюда, естественно, что совет пресвитеров не имел нужды и в такой организации, какую мы видим в наших, так сказать, постоянных соборах епархии, известных под именем консистории. Тогда, когда епископ мог глашать не только пастырей, но и пасомых по имени; когда он мог вникнуть во все стороны церковно-религиозной жизни своей епархии непосредственно; когда „епархию составляла сравнительно небольшая христианская община, ограничивавшая свои пределы городом и его ближайшими окрестностями, а иногда даже просто каким-либо селением и соседними с ним посёлками“ („Церковн. Вестн.“ 1904 г.; № 50): тогда вполне достаточным вспомогательным для епископа учреждением мог быть совет пресвитеров, без особых прав и полномочий, без особых форм делопроизводства. В наше же время, когда епархия зачастую раскинута на многие сотни, даже тысячи вёрст, когда паства равняется сотням тысяч, а иногда и миллионам пасомых, епископу нет, разумеется, никакой физической возможности обойтись без особых вспомогательных учреждений в решении епархиальных дел. Из таких учреждений первое место и занимает консистория.Несоответствие консистории церковным канонам и практическое неудобство в отправлении епархиальных дел. „Церковный Вестник“ указывает в следующем: „История учреждения, именуемого консисторией, установила за ним самую нелестную рекомендацию. Медленность судопроизводства, крайне придирчивый, мелочный и ненужный чиновничий формализм, при полном нежелании считаться с требованиями жизни, по местам же и не всегда бескорыстное лицеприятие – вот те черты, которыми история охарактеризовала консисторское делопроизводство“. – Собственно говоря, в приведённой выдержке из академического журнала нет решительно ничего против мнимого несоответствия консистории церковным канонам, а только констатируется господствующий в настоящее время на неё взгляд в нашем обществе. Но если действительно история охарактеризовала подобным образом наши консистории, то, без сомнения, она руководствовалась в данном случае причинами, лежащими вне консистории, так как „Устав“, которым определяется, существование консистории не даёт к этому оснований. Вина не института или учреждения, что члены его не исполняют, как должно, лежащих на них обязанностей, а виновны в том сами члены. В последнее время у нас раздаются сильные жалобы на все почти без исключения административные учреждения и их канцелярии за царящий будто бы всюду и всё мертвящий бюрократизм. Но и тут может быть речь только об отдельных лицах, а не о самих учреждениях, дискредитируемых такою или иною деятельностью служащих в них лиц. Одним словом, во многом и очень многом успех известного дела зависит от исполнителей его. Выработайте какие угодно идеальные правила, дайте обществу совершеннейшие законы. Но если их никто не станет исполнять; если их будут всячески обходить и понимать с личной точки зрения; если некому блюсти за их исполнением: то, что̀ пользы в них, какое влияние могут иметь они на жизнь общества? Консистория находится в непосредственном ведении епархиального архиерея, он – её непосредственный, прямой начальник. От него зависит дать такую или иную постановку деятельности консистории.Говорят, что консистория – хотя собор, по безглавый, так как никогда не видит среди себя своего владыку-главу. – Но соборное начало управления Церкви Христовой и не допускает главенства. Всё, что̀ ставится в укор консисториям, – всё это – не нормально, но, в то же время, и легко устранимо. Если членами консистории будут назначаться действительно достойнейшие из заслуживающих доверия иереев по образованности, опытности, примерному поведению и правдолюбию („Устав Дух. Консист.“ ст. 280); если члены консистории не будут предоставлять секретарю первенствующую роль, а и сами будут надлежащим образом вникать в дела; если контроль епархиального архиерея будет не номинальный только, а фактический: то и суд консистории будет скорый и правый. Если бы члены консисторий были действительно „чиновниками в рясах“, то секретарь не мог бы иметь преобладающего значения в решении дел; но ввиду того, что они отдают гораздо больше времени и труда своим пастырским, а иногда – и законоучительским обязанностям, в консистории же являются лишь на довольно короткое время – для подачи голосов при решении тех или иных вопросов, оставляя исполнение дел на усмотрение секретаря и столоначальников, то отсюда и происходит, что секретарю принадлежит обыкновенно первенствующая роль во влиянии на ход дел консистории.Соглашаясь с тем, что консистория не представляет собою собора, потому что в ней мало пресвитеров, Ф. П. говорит, что дело это не трудно поправить: сто́ит только довести число её членов до известной нормы или до известного процентного отношения к общему числу пресвитеров епархии, – и получится собор без уничтожения консистории и даже без особой её реформы. А так как история установила за консисторией нелестную репутацию, то можно изменить и самое имя, чтобы и оно ушло вместе с прошедшими годами, выработавшими ей и закрепившими за ней такую репутацию. Если же при образовавшемся таком постоянном соборе „весьма многие мелочи по управлению церковным хозяйством, все мелкие дела по выдаче и исправлению документов, выдаче пособий нуждающимся, вдовам и сиротам и разбор мелких жалоб… передать в непосредственное заведывание секретаря и его помощников“, то от этого власть секретаря нисколько не уменьшится, напротив, пожалуй, ещё даже увеличится. Вместо этого, гораздо лучше, по мнению Ф. П., чтобы секретарём консистории состояло духовное лицо. Боязнь, что этим создастся ещё лишний „чиновник-священник“, совершенно неосновательна. Ведь если членов консистории можно назвать „чиновниками-священниками“, „чиновниками в рясах“, то с таким же правом можно приписать этот „титул“ и членам разных училищных советов, правлений, попечительств, цензурных комитетов и т. п. учреждений. Оставаясь строго последовательным, под понятие „чиновника в рясе“ можно подвести и всякого вообще священника, равно как под понятие „чиновника“ – всякого состоящего на государственной службе и получающего чины. – Если же в число членов консистории попадают лица, не соответствующие требованиям Устава, то опять-таки консистория тут ни причём.В заключение своей статейки Ф. П. говорит, что было бы очень полезно для епархиального управления, не уничтожая постоянного собора, именуемого консисторией, созывать время от времени – ежегодно или раз в два года – епархиальный собор из всех священников епархии или, по крайней мере, значительного большинства их, а также с участием мирян, представителей от известного числа общин. Такому собору можно бы предоставить решение более важных вопросов из области церковно-приходской жизни и практики, духовного суда, составление и выработку новых правил, до епархиального управления касающихся, и вместе с тем подчинить его контролю все епархиальные учреждения. Нет сомнения, что всякий вопрос на таком соборе будет подвергнут самому всестороннему рассмотрению. Пример Японской Православной Церкви, где периодически созываются подобные соборы, как нельзя лучше и наглядно доказывает их полную целесообразность. Важно, при этом, то, чтобы епархиальные соборы не представляли собою чего-либо равного власти епископа, а всецело бы зависели от неё, и решения и постановления их получали бы законную силу только после утверждения их епархиальным архиереем, так как, по правилам Церкви, не собор, а епископ должен править епархиею, собор же должен только оказывать ему содействие в этом.№ 43. Октября 23-гоЦерковные общины сестёр милосердия // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 43. С. 205–211.В №№ 226-м и 227-м (от 19-го и 20-го августа) „Московских Ведомостей“ за текущий год весьма благовременно выдвинут для решения предстоящего Всероссийского поместного собора вопрос о „забытой силе Церкви – диакониссах, и тем самым указан простой, удобный и желательный путь к „расширению круга действий Церкви по делам христианского милосердия“.Как известно, громадные денежные суммы, в которых выражается ежегодный доход наших церквей и монастырей, составляются главным образом из трудовых копеек беднейшей части русского общества. Между тем, много ли уделяют из этих сумм как церкви, так и монастыри на призрение обездоленных и на лечение страждущих?.. И вот, в последнее время враждебная Церкви печать всё чаще и чаще предъявляет к православному духовенству обвинение в равнодушном отношении его и к материальным, и к духовным нуждам пасомых. И с этими обвинениями не считаться нельзя, так как – негде греха таить – подчас в них бывает немало и горькой правды.В частности, что касается собственно „призрения обездоленных и лечения страждущих“, то дело это, являвшееся во времена оны прямым делом Церкви в лице приходской общины, в настоящее время почти всецело перешло в руки Красного Креста и земства. Но отсюда вовсе не следует, что Церковь должна, ввиду этого, совершенно отказаться от святого дела христианского милосердия и оставаться лишь немой и безучастной зрительницей деятельности в этом направлении указанных учреждений. И Красный Крест и земство имеют в виду главным образом оказание материальной помощи; забота о духовных нуждах православного русского человека занимает второстепенное место, является случайною, нисколько не организованной, в полной зависимости от личных воззрений и личного усмотрения стоящих во главе этих учреждений деятелей. Для русского же человека – по справедливому замечанию А. Н., автора названной статейки „Московских Ведомостей“ – в особенности в минуты душевной и телесной скорби, не только отрадно, но прямо необходимо чувствовать себя в атмосфере церковности, твёрдо знать, что духовная помощь идёт к нему от Церкви Христовой, единственной обладательницы правды и благодати Божией.В периодической прессе последнего времени возникла целая полемика по вопросу о личном участии монашествующих в уходе за больными и в разных других делах милосердия и христианской благотворительности. Нельзя, разумеется, ничего возразить против обязанности монашествующих проявлять любовь свою к ближним в направлении, указанном Спасителем в притче о милосердом самарянине. Но нельзя при этом забывать и того, что свв. отцы очень настойчиво предостерегают их от опасности частых и долгих отлучек из своих обителей для каких бы то ни было надобностей и целей. Отсюда – монашествующим приличнее всего служить ближним или в самых стенах монастыря, или, по крайней мере, в ближайшем с ним соседстве. Но, в таком случае, как же следует поступить Церкви с теми многочисленными страждущими, которые почему-либо лишены возможности являться в монастыри, требуя помощи у себя, на месте?Предлагая, в ответ на этот вопрос, свой проект расширения „круга деятельности Церкви в делах милосердия“, А. Н. говорит, что „настало для Русской Церкви время основывать собственные общины сестёр милосердия – но не по образцу общин Красного Креста, возникших вне Церкви (Женева) – и ставить их на камне веры, на основаниях, безусловно согласованных с учением Церкви. Эти сёстры, – носительницы не Красного Креста, а креста Христова, – не связанные, однако, монашескими обетами, но и не свободные от соблюдения церковного правила и соединённые в общежития по благословению епископа, могли бы беспрепятственно и безбоязненно являться повсюду, куда их позовёт для святого делания сладчайший глас Господа Иисуса“. И затем продолжает: „можно безошибочно предсказать, что раз тип таких общин будет принят и установлен Церковью, эти учреждения станут быстро возникать на всём пространстве православной России и наполняться теми же девицами и вдовами, которые ныне часто направляются в женские монастыри только потому, что не знают иного способа соединяться в общежития для служения Господу. Ничто не препятствовало бы этим сёстрам в церковных общинах обучаться врачебному искусству, насколько оно необходимо для ухода за больными. Последние, в особенности в деревнях, горячо возблагодарили бы Церковь за такой уход!Но здесь сам собою возникает вопрос: кому иерархия могла бы доверить свои общины? Кто бы мог в них достойно держать знамя церковности? Кто мог бы явиться наставницами и руководительницами церковных общин Креста Христова?Мысленный взор автора невольно переносится при этом к первым векам Церкви христианской и останавливается на испытанном в течение многих веков установлении, именно – на чине диаконисс. За великое и важное значение этого установления лучше всего говорят святые образы – диакониссы Кенхрейской церкви Фивы, ревностной помощницы ап. Павла (Рим.16:1); диакониссы Олимпиады, служившей Церкви при Иоанне Златоусте, сестры св. Григория Нисского Макрины, Лампадии и др.119.Установление чина диаконисс есть установление апостольское. По мнению некоторых церковных писателей, диакониссы с третьего и даже со второго века считались состоящими в клире, так как получали особое посвящение120. Посвящение это, согласно постановлению первого Вселенского Собора, как и в прочие церковные степени, совершалось через святительское рукоположение (Лаодикийский Собор впоследствии воспретил такое рукоположение), причём предписывалось рукополагаемой носить особую одежду, отличную от одежд мирских женщин, и читалась рукополагавшим следующая молитва: „Вечный Боже, Отче Господа нашего Иисуса Христа, Творче мужа и жены, исполнивший Духа Свята Мариам, Деввору и Анну, почтивший Жену рождением Единородного Сына Твоего, в скинии завета и храма поставивший хранительниц священных врат Твоих, – призри и ныне на рабу Твою сию и даруй ей Духа Твоего Святаго, да достойно совершит вручаемое ей дело сие, во славу Твою и честь Христову“121. Постановления четвёртого и шестого Вселенских Соборов запрещают возводить в чин диаконисс женщин, не достигших 40-летнего возраста122; тех же из них, которые вступали после рукоположения в брак, предают анафеме.Одна из главных обязанностей диаконисс в первые века христианства заключалась в обучении начальным истинам христианской веры женщин, готовившихся к принятию Св. Крещения и в служении при самом крещении. Частнее – помощь диаконисс при крещении состояла в следующем: они научали готовившихся к крещению женщин, ка̀к и что̀ эти последние должны отвечать на вопросы крещающего и как должны вести себя после крещения; помогали епископу при самом их крещении и вместо него совершали помазание положенных частей тела, за исключением чела. Они же смотрели за дверью, в которую входили женщины в церковь, расставляли их по местам и наблюдали, чтобы последние вели себя во время богослужения благочинно; присутствовали при беседах епископов, пресвитеров и диаконов с женщинами; принимали ближайшее участие в благотворительности по отношению к женщинам и в особенности в попечении Церкви о больных и пр. т. п. Есть даже основание предполагать, что диакониссы прислуживали в храме при богослужениях; но входили ли они в алтарь; и в чём, собственно, заключались их обязанности в этом случае, никаких сколько-нибудь определённых сведений не сохранилось. Некоторые, впрочем, писатели полагают, что диакониссы в алтарь не входили, так как 44-е правило Лаодикийского Собора запретило вообще женщинам вход в алтарь. Но большой ещё, как говорится, вопрос – относилось ли это правило и к диакониссам. Объясняя 13-е правило четвёртого (Халкидонского) Вселенского Собора, запрещающее посвящать в диакониссы женщин моложе 40 лет, знаменитый канонист – Антиохийский патриарх Вальсамон замечает: „То, о чём говорится в этом правиле, совершенно вышло из употребления. Ныне диаконисса не поставляется, хотя некоторые монахини неправильно и называются диакониссами. Ибо есть правило, запрещающее женщинам входить в св. алтарь. Как же женщина, не имеющая права входить в алтарь, может исполнять обязанности диаконства?“ Хотя тот же Вальсамон, на вопрос Александрийского патриарха Марка: „Божественные правила упоминают о диакониссах; мы желаем знать, в чём состоит их служение?“ – отвечает: „В древности чины диаконисс определены были правилами, и они имели даже степень при алтаре; но нечистота… (здесь Вальсамон упоминает об известном физиологическом отправлении женского организма) отдалила служение их от божественного и святого алтаря. Впрочем, в святейшей церкви Константинопольского престола диакониссы поставляются; но они не имеют никакого отношения к алтарю, а по большей части вводят в церковь женщин и управляют женским отделением при церкви“.Об исчезновении из церковной практики чина диаконисс Ив. Маслов, поместивший на страницах журнала „Дух Христианина“ за 1861–1862 г. целое исследование о диакониссах, говорит: „...Восточная Церковь не знает ни одного канонического правила, которым бы запрещалось посвящение диаконисс, и чин их уничтожился не вследствие какого-нибудь соборного определения, а просто вышел из употребления сам собою, в силу внешних обстоятельств, потому что он потерял своё настоящее значение. Звание диакониссы, означавшее в прежнее время служительницу бедным и больным и проч., под конец сделалось не более, как почётным званием, которое давалось почётнейшим монахиням, и всего чаще – настоятельницам монастырей“.Ровно 65 лет тому назад в нашей Русской Церкви возбуждён был известным миссионером архим. Макарием вопрос о восстановлении чина диаконисс; но дело не получило движения. „Вы говорите, – писал по этому поводу митроп. Московский Филарет архим. Макарию в письме своём от 7-го февраля 1840 года, – о диакониссах: но отчего сей чин прекратился в Церкви? От того ли, что отцы наши меньше знали, что для Церкви полезно, и что по времени удобно или не удобно? Я не почитаю восстановление сего чина ни бесполезным, ни невозможным: но вы видели, что ваши мысли о диакониссах дошли до начальства, и встретили только молчание“. „Но если 65 лет тому назад, – заканчивает свою статейку А. Н., – по этому вопросу водворилось молчание в Синоде, управляемом бывшим гусарским офицером графом Протасовым, то можно предположить, что это молчание будет прервано на соборе Всероссийской Церкви. И думается, что тот епископ, который решится внести этот вопрос на обсуждение собора, окажет тем услугу Церкви, в особенности же всем её страждущим чадам. – Да будет так! – Но учреждение... церковных общин сестёр милосердия… не требует соборного определения и может осуществиться ныне же, не только с разрешения Св. Синода, но даже по благословению каждого епархиального архиерея. – Да возгорится же в сердцах пастырей забота о духовных нуждах страждущей паствы!“Кактынь А. Приготовление к пастырскому служению в католичестве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 43. С. 212–226.(Окончание123).При толковании текста преподаватель должен прежде всего и главным образом отыскать догматический смысл данного места – „теологическую мысль Святого Духа“, как выражается Aubrey124, и затем уже смысл нравственный. Этим ограничиваются задачи католического экзегесиса. Настоящего же научного экзегесиса, в немецком смысле этого слова, построенного на критике священного текста, в католических духовно-учебных заведениях и не может быть, потому что текст Вульгаты, которою одной только и пользуются для чтения и изучения как воспитанники, так и сами преподаватели, в римской Церкви считается каноническим, следовательно – исключающим всякую возможность критического отношения к нему. Не может преподаватель проявить научной самостоятельности и при толковании отдельных трудных мест, потому что право истолкования их принадлежит одному папе. Роль преподавателя, таким образом, ограничивается одним лишь сообщением того, что добыто и установлено предшествующими толкователями и санкционировано верховным авторитетом Церкви. Поэтому не удивительно, что католические богословы, чтобы дать всё-таки некоторый исход научной пытливости, изощряются в решении чисто схоластических вопросов, не имеющих серьёзного научного значения, как, напр., о том, где именно было место земного рая, какого рода был плод, съеденный Адамом, каким оружием Каин убил Авеля, как были устроены солнечные часы царя Иезекии, и т. п.125 Ренан в „Воспоминаниях детства и юности“, говорит, что перед ним открылись целые новые горизонты после того, как он познакомился с немецкой богословской наукой. Он увлёкся этой наукой и, не находя возможным совмещать критику священного текста с верой в богодухновенность Вульгаты, совершенно порвал связь с римскою Церковью и вышел из духовного звания.Само собою разумеется, что при изложении предмета, – напр., при изложении содержания изучаемой книги, – преподаватель должен, согласно общему схоластическому принципу, „для ясности“, расчленить его на отдельные мысли, а эти последние, в свою очередь, разделить и подразделить на отдельные моменты126. Такая дробность распланировки усиленно рекомендуется каждому преподавателю католической духовной семинарии: так поступал ещё Фома Аквинат. Практикуется в католических семинариях, так же, как и у нас в России, и заучивание наизусть отдельных мест Свщ. Писания. Заучиваются обыкновенно мессианские псалмы и места из посланий ап. Павла, имеющие догматическое значение.Но центр семинарского образования лежит не в Св. Писании, хотя оно и проходится во всех семинариях, а в богословии – догматическом и нравственном, которое повсеместно является существенной составной частью и conditio sine qua non богословского образования. В некоторых семинариях больше внимания обращают на догматическое богословие, а в других – на нравственное. Впрочем, в последнее время всюду на первый план выдвигается богословие нравственное. В преподавании того и другого царят та же схоластика и та же полемика, что и в преподавании Свщ. Писания. Так же бесконечно делится предмет на трактаты, на главы, потом на бесчисленное множество пунктов; так же ожесточённо ведётся борьба с рационалистами и еретиками. Особенно много страстности вносят католические богословы в свою полемику с протестантами, в которых видят своих естественных врагов, и по отношению к которым положительно не могут удержаться на почве объективности и научного беспристрастия. Чтобы более ясно и выпукло представить заблуждения протестантов, они часто впадают в преувеличения, извращают истину и клевещут на протестантов. Ложь в этом случае считается дозволенной, потому что она имеет в виду торжество Рима. Поэтому, не без основания утверждают127, что католическая догматика имеет целью возбудить в учащихся ненависть к протестантству и всем иноверным исповеданиям. При этом, часто полемика ведётся не серьёзными научными приёмами, а наивно до курьёзности. Возражения рационалистов и протестантов не разбираются и не критикуются, а просто „уничтожаются“ ссылкой на Фому Аквината, Бонавентуру, Альфонса Лигуори или другого схоластического учёного. Рационализм говорит то-то, а Фома Аквинат об этом же говорит иначе; следовательно, – делается заключение, – рационализм заблуждается128. Так как, при тенденции католических семинарий – непременно пройти весь курс каждой науки и при краткости всего семинарского курса, почти никогда не хватает времени на более или менее обстоятельное изложение всех частей курса; то догматическое и нравственное богословие обыкновенно проходятся по компендиумам, т. е. сокращённым изложениям курса. Сокращение здесь нередко доводится до того, что компендиум превращается в сухой перечень догматов, добродетелей и пороков и напоминает скорее каталог, чем учебник129.Нравственное богословие в католических духовных семинариях, которое – и не без основания – называют „школой самой глубокой безнравственности“, заслуживает того, чтобы сказать о нём несколько слов отдельно.Всем известно иезуитское учение о нравственности, то самое учение, о котором Ф. Ю. Самарин в своё время писал, что при ознакомлении с ним „что-то тяжёлое ложится на душу и теснит её; дыхание обрывается в атмосфере, насыщенной обманом и кощунством; совесть, чуя, что её обходят и хотят закружить, отбивается со всех сторон от подступающей к ней лжи и, утомлённая, просит пощады“130. То же самое учение, под именем нравственного богословия, преподаётся в католических семинариях и в настоящее время. Пробабилизм, restrictiones mentales, деление грехов на простительные и непростительные, из которых первые отпускаются даже без исповеди, – словом, все цветки иезуитской казуистики вошли в систему католического нравственного богословия и преподаются не только в духовных семинариях, но и на богословских факультетах католических университетов131. Система нравственного богословия Бузенбаума, из которой заимствует описание иезуитской морали Самарин, и которая долгое время служила учебником нравственного богословия в иезуитских учебных заведениях, легла в основу нравственного богословия Альфонса Лигуори; а последний, по части казуистики, далеко превзошёл даже Бузенбаума, и в его системе, по отзыву самой римской Церкви, всё от начала до конца безукоризненно; так что заслуживает быть усвоенным и воплощённым, по мере сил каждого, в самую жизнь132. Все семинарские учебники нравственного богословия составлены на основании Альфонса Лигуори, который признан римскою Церковью святым и считается в настоящее время во всём католическом мире первостепенным авторитетом по части учения о нравственности133.История Церкви также относится к числу обязательных предметов богословского курса и проходится во всех семинариях. Согласно с общим принципом семинарского образования, и она задаётся целями апологетическими. Прямая задача её заключается не в изложении внешних судеб Церкви в их исторической последовательности, а в изложении истории догматов католической Церкви; „l’histoire Ecclésiastique est l’étude de la tradition, l’histoire du dogme“, говорит Aubry134. История Церкви есть история богословия или лучше – богословие истории, и потому роль её, как и философии, по отношению к богословию – служебная. Цель преподавания церковной истории заключается в том, чтобы оправдать историческим путём все особенности, нововведения и новые догматы католицизма, чтобы доказать, что римская Церковь никогда не изменялась, что она была точно такою же в первые века христианства, как и теперь. Для этого, как известно, пускаются в ход обычные латинские приёмы: извращаются, перетолковываются факты, выдаются за подлинные документы, которые всему учёному миру известны, как подложные и т. п.; но цель римской Церкви, без сомнения, достигается, а для неё это только и важно.Если к указанным предметам прибавим ещё каноническое право, то получим всю группу обязательных для католической семинарии богословских предметов, т. е. таких, которые составляют необходимый minimum богословского образования в католичестве, и потому проходятся во всех семинариях. Остальные богословские предметы, как литургика и церковная археология, пастырское богословие и катехетика, проходятся далеко не во всех семинариях, да и то не все вместе, а так, что в одной семинарии проходится одна какая-нибудь или две из них, а в другой – другие.Несколько странным может показаться то, что в приведённом перечне богословских предметов нет гомилетики. Невольно возникает вопрос: неужели в католических семинариях, которые дали столько прославленных, всем известных и действительно превосходных проповедников, не проходится наука церковного красноречия? Но, как ни странно, тем не менее это так: в католических семинариях гомилетика, действительно, не проходится. Если, где в перечне предметов семинарской программы встречается слово „гомилетика“, то оно означает не то, что мы привыкли понимать под этим именем, т. е. теорию и историю духовного красноречия, и просто гомилетические упражнения, т. е. составление и произнесение проповедей и катехизацию, служащие подготовительною ступенью к проповедничеству. В таком практическом виде гомилетика действительно существует во всех семинариях. Aubry считает гомилетические упражнения излишними135, лишь отвлекающими учащегося в сторону от серьёзных занятий науками. „Пусть кандидат священства, – говорит он, – посвятит всю свою энергию, все свои силы и всё своё время изучению церковных наук; пусть он запасается идеями; пусть образует своё суждение; пусть возвысит и расширит свой дух; – словом, пусть он сделается человеком принципов, – и такой подготовки будет вполне достаточно. Потом он свободно станет перед народом, и слово свободно польётся из его души, вдохновлённое зрелищем нужд паствы, предоставленной его усердию136“.Необходимые для составления проповедей теоретические сведения во Франции, Италии и Испании сообщаются в курсе риторики, а в Германии – в курсе пастырского богословия. Отдельные кафедры по гомилетике, насколько нам известно, существуют лишь в Петербургской католической духовной Академии и в Парижской Сорбонне. Практические же занятия проповедничеством ведутся в католических семинариях гораздо оживлённее, чем в наших. В некоторых из них есть обычай произносить проповеди ежедневно в столовой во время обеда и ужина; в других – ученические проповеди читаются и разбираются в общей зале в присутствии всех семинаристов. Во всех семинариях воспитанники старших классов произносят проповеди в семинарской церкви. Таким образом, каждый из воспитанников за всё время пребывания в семинарии произносит проповедей 20 (а у нас 3–5). Но подобной подготовки недостаточно всё же, чтобы быть хорошим проповедником, и если в католической Церкви – и особенно во Франции – есть много превосходных проповедников, то развитием своего ораторского таланта они обязаны не семинарии, а самостоятельным трудам в этой области уже по выходе из семинарии. Особенно ценится красноречие во Франции; там ни один проповедник не может рассчитывать на внимание, а тем более на успех, если он не обладает красноречием. Сама природа, как говорит Matter137, наделила французов способностями к ораторской речи, любовью к ней и вкусом. Поэтому, каждый клирик старательно и с любовью изучает древние образцы проповеднического искусства и преимущественно проповеди лучших французских проповедников, чтобы потом самому взойти на церковную кафедру во всеоружии слова. В некоторых епархиях, напр., Тулузской, существуют даже специальные дома для проповедников, желающих усовершенствоваться в церковном ораторстве (Uebungshäuser für Prediger, Maisons de prédication). Выдающиеся проповедники разъезжают по разным городам и привлекают своими проповедями массу слушателей. На проповеди Лакордера, Дюпанлу, Бутэна, Феликса и других в Notre Dame собирался весь Парижский beau monde, не говоря уже о многочисленных проповедниках – собратах по роду служения, приходивших поучиться приёмам духовного ораторства.Чтобы покончить с характеристикой учебной стороны католических духовных семинарий, необходимо сказать ещё о так называемых „академиях“ и внеклассном чтении.„Академии“ состоят в том, что два избранных преподавателем воспитанника, при полном собрании товарищей и в присутствии преподавателей, дебатируют на данную тему. Один из них защищает известное положение, обычно какой-нибудь из пунктов католического вероучения, а другой старается сбить его с позиции, поставить ему возражение, на которое защищающий не в состоянии был бы ответить, или запутать его в противоречиях. И тезисы, и возражения ставятся непременно в силлогистической форме. – Эти „академии“, перенятые у иезуитов, существовали и у нас в дореформенной семинарии и носили название диспутов, или в просторечии – „препот“138. В настоящее время они в большом ходу в семинариях испанских и итальянских, а во Франции не пользуются особенным почётом, хотя за ними и признают образовательное значение139. Предполагая в дебатирующих значительную свободу в построении силлогизмов по всем фигурам и модусам схоластической логики и требуя от них знания всего пройдённого, они представляют лучшую школу для формального развития мышления и речи, заменяют повторения и репетиции, на которые непроизводительно убивалось бы много времени, и способствуют усвоению учениками всей схоластической мудрости per succum et sanguinem140.Немаловажную роль в общей системе католического пастырского воспитания играет также внеклассное чтение. Из книг и журналов учащиеся знакомятся с фактами и мыслями, которых им не сообщали на уроках, встречаются с новым освещением фактов уже известных. Всё это может укрепить их в первоначальных воззрениях, но может дать и совершенно новое направление, может совершенно отвратить от намеченного пути. Это, конечно, небезызвестно руководителям католических семинарий, и потому ими сделан тщательный подбор книг. Не говоря уже о том, что в семинарских библиотеках нет книг, указанных в папском Index’е librorum prohibitorum, нет беллетристики и книг для лёгкого чтения, в них не имеется даже научных трудов по другим областям знания, кроме философии и богословия. „Удалим из семинарии, – говорит Aubry141, – не говорю уже книги лёгкого содержания, фривольные, которые никогда не должны переступать семинарского порога, но и научные труды вульгарные, посредственные, запечатлённые тем современным духом, который поверхностно касается всех предметов, не углубляясь в них, приносит в них либеральные теории, личные рискованные взгляды. Удалим книги посредственные с такою же почти суровостью, как и дурные“. „В период образования кандидат священства должен питаться только мозгом льва“ (de la moelle de lion)142. „Читайте только Плутарха, Гомера, Цицерона, Платона, Давида, св. Павла, блаж. Августина, св. Терезию, Боссюэта, Паскаля“, – говорит Лакордер143. И этому правилу в большей или меньшей степени следуют все семинарии. Читать советуется не поспешно, не для того только, чтобы познакомиться с предметом, а медленно, с расстановками, с записыванием прочитанного, стараясь усвоить каждую мысль, каждое положение. Наставники должны часто прерывать чтение, расспрашивая о прочитанном и беседуя по поводу его144.Никогда не до́лжно давать ученикам в руки книг, проводящих воззрения, расходящиеся с теми, которые сообщаются им на уроках, – таких, которые бы могли произвести в них раздвоение мысли и навести их на сомнение в истинности преподаваемого; и вообще – никогда не до́лжно оставлять их в сомнении относительно какого-нибудь вопроса: лучше ошибочное решение, чем никакого145. В этом отношении семинарская педагогика сходится с Бэконом, который говорит: „истина скорее исходит из заблуждения, чем из общей сбивчивости мысли“.* * *Таким образом, католическое духовенство получает образование не блестящее. Образовательная система католических духовных семинарий не отличается ни широтою, ни глубиною, хотя католические богословы и претендуют на последнюю, принимая за неё углубление в дебри схоластической учёности. Католический семинарист кончает своё образование, вооружённый всем философским и богословским остроумием прошлых веков, с головою, переполненною именами давно вымерших систем и оставшихся без влияния средневековых учёных, но в полном почти неведении относительно умственной жизни настоящего времени, о живых и действующих научных направлениях, которых он не знает даже по имени. О католических учёных, вышедших из семинарии и верных семинарским традициям, можно сказать почти то же самое, что сказал Владимир Гетте об иезуитах: „помимо тех трудов, в которых требуется более терпение, нежели гении; они могут указать только на посредственности“146. Если и есть среди них люди высокой учёности и всесторонне образованные, то этим они обязаны, во всяком случае, не семинарии, а самим себе. Католическая богословская наука в пять раз древнее немецкой, но, несмотря на это, находится в детском возрасте по сравнению с последней и всегда идёт за нею. Но зато семинарской системе преподавания нельзя отказать в других – и очень важных – достоинствах, именно – в замечательной цельности плана, единстве руководящей идеи и последовательности в её проведении. Трудно придумать другой более логический план богословского образования, чем католический, в котором первое место занимает богословие догматическое и нравственное; а все остальные предметы по отношению к ним играют роль служебную – являются или приготовительною ступенью к изучению богословия, как вся группа словесных предметов, или вспомогательными богословскими науками, как философия и история. Ни одна из этих вспомогательных наук не становится на степень самостоятельного предмета. Ввиду того, что сама наука, особенно историческая, при серьёзном, выходящем за пределы семинарской программы изучении её, может навести семинариста на не католические мысли, может указать ему на неправильности католицизма, семинарские наставники зорко следят, чтобы ученики не увлекались наукой. Семинарист должен учить лишь то, что̀ необходимо знать католическому священнику, т. е. богословие и то, что содействует его изучению147.Так католичество поняло совет ап. Павла: не му́дрствовати па́че, е́же подоба́ет му́дрствовати148. Этим путём католическая система придаёт богословскому образованию замечательную концентрацию, которая заменяет и даже отчасти восполняет недостаток глубины образования.Насколько нам известно, нет на свете другой педагогической системы (за исключением иезуитской, как об этом было уже сказано, с которою семинарская имеет очень много общего), которая могла бы поспорить с системой католических духовных семинарий по части логичности, последовательности и действительности в смысле достижения предположенной цели. Воспитание и образование в этой системе являются двумя параллельными силами, действующими на одну и ту же точку в одном и том же направлении. Всё в этой системе направлено к одной цели. Она сначала изолирует воспитанника, ставит его в некотором роде, вне условий пространства и времени, герметически закупоривает от всех посторонних влияний: общества, семьи, знакомств, книг, разговоров, даже событий общественной жизни – всего, что̀ могло бы отвлечь воспитанника и оказать хотя косвенное противодействие её воспитательным принципам. Затем, обстановкой, средой, всем своим режимом, всей семинарской атмосферой она подготовляет его к усвоению начал семинарской дисциплины. Она сначала размягчает, как воск, душу воспитанника, чтобы потом осторожною, но смелою рукой наложить на него свою печать. Затем, она также осторожно, постепенно, едва заметно, но, верно, забирает в свои руки всю душу воспитанника. Посредством постоянного общения, постоянных наблюдений, частых бесед и частых исповедей наставники знают всё, что творится в душе воспитанника: они знают каждую его мысль, каждое намерение, каждую склонность, заранее предвидят каждый его шаг. Они поддерживают, развивают всё то, что идёт навстречу их целям и немилосердно душат в зародыше каждую идею, идущую в разрез с их принципами. Они ставят воспитанника на гладкую дорогу, уставленную с обеих сторон вехами, на которой сбиться с пути трудно, и ещё постоянно подталкивают его сзади. Даже там, где воспитаннику кажется, что он действует вполне самостоятельно, не следуя чужой указке, – как, напр., в выборе книг для внеклассного чтения, – и там он делает только то, что желательно его наставникам... Римской Церкви нужны служители верные, преданные, умелые, знающие своё дело, корректные в служебном отношении, – и семинария даёт их ей.Семинарская педагогическая система слишком одностороння; но в этой односторонности именно и заключается её сила. Она укладывает живую душу со всем разнообразием её сил и потребностей на Прокрустово ложе; насильно вдавливает её в глубокое, но слишком узкое и тесное русло, которое сжимает её, но в конце концов всё же придаёт её течению спокойствие и неизменную правильность. Если кто отказывается лечь на это ложе, войти в русло семинарской жизни, то его немедленно удаляют, как вредный элемент. Семинарская система слишком долго держит своего питомца на диете – моральной и умственной, и его психическая организация, наконец, привыкает к ней настолько, что он уже не в состоянии питаться другими блюдами, кроме тех, которые предписывает диета. Семинариста не воспитывают в собственном смысле этого слова, в нём не развивают всех сил души, имеющих одинаковое право на существование, – из него дрессируют, если можно так выразиться, патера.У Zolà в его „Лурде“ молодой священник Пьер Фроман, потерявший веру в римский католицизм, сидя в паломническом поезде, идущем из Парижа в Лурд, с удивлением вспоминает о годах, проведённых в семинарии. „Как мог он так долго переносить суровую дисциплину слепой веры? как мог он подчиняться приказанию верить во всё не проверяя? У него требовали полного отречения от своей мысли, и он принудил себя к этому; ему удалось подавить в себе мучительное влечение к исканию истины... По совету учителей он всегда обуздывал в себе дух пытливости, влечение к точному знанию. Преподаваемое часто удивляло его, но он успел подавить в себе протест разума, приносил жертву, которой требовали от его веры“ (стр. 89).Мы не будем пускаться в рассуждения, насколько хороша педагогическая система католических духовных семинарий сама по себе, безотносительно взятая, и насколько даваемое ею воспитание соответствует идеалу воспитания вообще. Но мы не можем не заметить, что цели своей она достигает превосходно. В то время, как о нашей русской семинарии трудно даже сказать, представляет она специальное или общеобразовательное учебное заведение, католическая духовная семинария является специальнейшим из специальных учебных заведений. Русский семинарист чувствует себя одинаково свободно во всех родах служения – и в казённой палате, и в акцизе, и в земстве, и в должности преподавателя; – а воспитанник католической семинарии, почему-либо не попавший на духовную службу, буквально теряется и нередко пропадает не только для Церкви, но и для жизни149. Чувство потерянности испытывал и Ренан, когда по окончании курса семинарии отказался принять духовный сан, и впоследствии писал в своих „Воспоминаниях детства и юности“, что „католицизм, как заколдованный круг, охватывает всю жизнь человека, и когда удастся выйти за черту его, всё кажется пустым и ничтожным“150. Все воззрения, проводимые семинарской педагогией, воспитанники усваивают „кровью и нервами“, так что никто уже не может вырвать их из души. Автор статьи: „Папская семинария в Риме“151 говорит, напр., что безграничная привязанность к папству и слепая ненависть к другим исповеданиям так глубоко заседают в душе семинариста, что без особенного чуда не могут быть искоренены. Тот же Ренан говорит, что ему нужно было шесть лет напряжённого труда, чтобы заметить, что его духовные учителя не были непогрешимыми152, и в другом месте – что, снявши рясу, он всё-таки в душе остался священником153.Почему, однако, педагогическая система католических духовных семинарий достигает таких успехов, и нет ли уже в национальном темпераменте католических народов данных, обеспечивающих успех этой системы? – Едва ли. Более чем 300-летний опыт иезуитских школ, имевший место среди всех народов и всех сословий, заставляет скорее думать, что залог успеха семинарской системы кроется в её убийственной последовательности и железной настойчивости искусных воспитателей молодёжи. Невольно вспоминаются слова кардинала Wiseman’а: „дайте мне мальчика в возрасте от 14 до 19 лет, и вы можете получить из него всё, что хотите“154.А. КактыньВасильев М. О произношении проповедей с церковной кафедры // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 43. С. 226–231.В настоящем кратком очерке нам хотелось бы коснуться самых основных требований хорошего произношения – требований, давно всем хорошо известных, но, к сожалению, игнорируемых в большинстве случаев нашими проповедниками.Главное орудие при слуховой передаче мыслей есть голос, который обычно сравнивают с музыкальным инструментом. Природа неодинаково щедро наделяет людей голосовыми средствами. Люди, как бы нарочно созданные для фикции, одарённые необычайным по приятности, разнообразию и силе звука голосом, очень редки и составляют счастливое исключение среди огромного большинства людей с ограниченными голосовыми средствами, которые могут развить и укрепить свой голос только путём соответствующих упражнений.Детальные правила, касающиеся постановки голоса и дыхания, можно узнать в специально трактующих о том сочинениях. Заметим здесь вообще, что правильная постановка голоса и дыхания не маловажны для церковного оратора. Утомлённые длинным богослужением, иногда и без того слабые голосовые средства священника могут совершенно отказаться служить ему в тот самый момент, когда требуется особое напряжение голоса, чтобы быть слышным во время проповеди с самых отдалённых уголках храма. Для человеческого голоса есть предел, за которым следует уже переутомление и болезнь. Единственный способ избежать опасности переутомления в этом случае заключается в усвоении правильных приёмов дыхания и произношения.Секрет правильного дыхания состоит в умении правильно вдыхать, т. е. делать необходимый для произнесения запас воздуха, и правильно выдыхать, т. е. экономно и бережливо пользоваться этим запасом, никогда не доводя его до конца в середине речи.Волнуясь, возвышая голос и ускоряя свою речь, проповедник, совершенно неожиданно для себя, может иногда истратить весь запас воздуха ещё в середине произносимой им тирады и принуждён бывает остановиться на полуслове, чтобы сделать вновь вдыхание. Не говоря уже о том, что такие остановки крайне утомительны для самого оратора, они производят невыгодное впечатление на слушателей, которые с досадой замечают, что проповедник, задыхаясь, останавливается на самом интересном месте, переводит дух, не закончив своей мысли.Искусство правильного дыхания приобретается исключительно опытом и состоит в умении вовремя, пред началом речи, запастись воздухом, набрав его полной грудью, и затем никогда во время речи не доводить этот запас до конца, но, по мере возможности, пополнять его на знаках препинания, а также – грамматических и логических паузах.Во время произнесения речи проповедник должен держаться прямо, так как у человека сгорбленного дыхание гораздо слабее, и, по возможности, опираться на что-либо, напр. – на аналой, так как пользоваться голосом в течение долгого времени, сохраняя неподвижное состояние корпуса, чрезвычайно утомительно.Вот всё, что̀ можно сказать в общих чертах относительно условий правильного дыхания. Относительно самого произношения, или голоса скажем несколько подробнее.Голос наш издаёт три рода звуков: низкие, средние и высокие. Каждый из звуков может быть произнесён сильнее или слабее, медленнее или скорее. В умении владеть этими средствами перемены голоса, замедления, ускорения и большего или меньшего напряжения заключается всё искусство произношения.Самый крепкий, самый гибкий и естественный голос есть средний, и им следует преимущественно пользоваться при произношении. Проповедники очень нередко грешат против этого правила, стараясь говорить в высоком тоне, чтобы быть всем слышными во время проповеди в храме. Высокие ноты, помимо утомительного однообразия и монотонности, сообщаемых ими проповеди, слишком резки, легко переходят в крик и особенно способны утомить и надорвать голос.Злоупотребление высокими нотами, кроме того, может дурно повлиять на самую мысль оратора. На высоких нотах гортань устаёт очень скоро; усталость её переходит в виски и мозг, и от напряжения органа голоса самая мысль становится менее подвижною и теряет силу и ясность.Нам лично часто приходилось слышать одного талантливого и известного в России проповедника, злоупотреблявшего именно высокими нотами. Начинал он свою блестящую проповедь свежим голосом и картинными сравнениями. По мере утомления голос приобретал у него вскоре оттенок напряжённости, мысль сохраняла ещё свою силу, но краски постепенно тускнели. Слово лилось не свободной рекой, как можно было предположить по блестящему началу, а вяло, монотонно и скучно; как осенний дождь. Под конец и самые мысли становились как бы утомительными, вымученными. На лице проповедника отражалось уже положительное страдание, объясняемое утомлением мозга и чрезмерным напряжением голосовых средств.Идеал хорошего произношения составляет разнообразие звуков, при господстве среднего тона. Разнообразием звуков достигается выразительность и возбуждается внимание слушателей.В связи с указанными условиями хорошего произношения стоят требования, касающиеся постановки голоса. Требования эти относятся к развитию силы звука и приятности голоса в смысле гибкости, мягкости и разнообразия тонов.Первое и самое важное условие хорошего произношения есть отчётливость, т. е. умение отделять при произношении звуки один от другого. Простой способ для приобретения отчётливости заключается в следующем. Подготовляясь к произношению, надо дома вслух несколько раз прочитать свою проповедь; причём нужно говорить медленно, раздельно и как можно тише. Если здесь присутствует посторонний слушатель, то он поймёт произносимые таким образом слова не только при помощи слуха, но и зрения. Он, так сказать, увидит самую рисовку звука на губах и физиономии произносящего. Ясное, отчётливое произношение шёпотом, обрисовывая каждый слог и каждое слово, заменяет в этом случае силу звука. Такой способ произнесения, употребляемый постепенно, в течение одного или двух месяцев, чрезвычайно укрепляет голосовые органы и сообщает им гибкость.С отчётливостью тесно связана ясность, выкупающая самую слабость голоса даже в большом помещении. Благодаря ясности, могут быть слышимы ораторы, чуть не безголосые, почти беззубые, с глухими и сиплыми от природы голосами.Конечно, говорить без голоса нельзя, но у неумелого проповедника самое богатство голосовых средств иногда обращается во вред. При чрезмерно громком произношении и при резонансе в храме, слова проповедника нередко сливаются в один общий гул или шум, среди которого только с трудом можно уловить какое-нибудь отдельное слово.Нам припоминается слышанное года три тому назад слово одного проповедника, говорившего в большом соборном храме, за будничным вечерним богослужением, при небольшом стечении народа. Проповедник говорил о необходимости пожертвования на какую-то заграничную миссию, повторяя часто одно и то же слово: „да нужно же, нужно!“. Слова его замечательно воодушевлённой, горячей проповеди совершенно терялись, сливаясь в общий гул под сводами огромного, почти пустого храма, и только можно было разобрать более отчётливо и раздельно произносимые и чаще повторяемые: „да нужно же, нужно!“При выработке ясности и силы звука необходимо обратить особенное внимание на недостатки произношения, каковы, напр., шепелявость, захлёбывание или глотание слов, затягивание речи, вставка посторонних звуков и проч. Недоставки эти объясняются в большинстве случаев, дурной привычкой, усвоенной с детства, и с ними можно и до́лжно бороться.Захлёбывание, или глотание слов чаще всего встречается у людей очень живых и нервных, которые чем больше возбуждаются, тем всё больше и больше торопятся, глотают и комкают свою речь; так что под конец трудно становится их даже понимать. Таким людям необходимо ежедневно прочитывать что-либо вслух медленно, раздельно, чтобы каждый звук произносился отчётливо, ясно и правильно.Ежедневное упражнение в живом, бойком чтении, напротив, служит средством против затягивания речи; крайне неприятного для слушателей и встречаемого, обыкновенно, у людей флегматичных, ленивых, малоподвижных и сонных, для которых ворочать во рту языком составляет тяжёлый труд.Вставка посторонних звуков, напр. – тягучее э-э-э, бывающая у людей, тяжело и медленно мыслящих, затрудняющихся приискать в речи подходящее слово, совершенно пропадает при осмысленной речи и медленном толковом произношении.М. ВасильевПестряков В., священник. Выдача метрических выписей // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 43. С. 231–234.На обязанности приходских причтов лежит, между прочим, выдача метрических выписей по требованию прихожан и различных официальных правительственных учреждений. В изготовлении метрических выписей, в самом процессе, нужно различать, так сказать, две части: приискание требуемой статьи и затем точную переписку её на метрический бланк. Что касается второй части, то это дело – совсем простое, требующее не более пяти минут; особого труда здесь не требуется. Не так легко приискать нужную статью в метрических книгах: на это дело приходится тратить иногда целые часы, так как нужно бывает перелистывать иногда книги за 5–10 лет. Сведения, какие даются о том или другом акте (рождении, браке, смерти), – не говорим уже об официальных органах, но даже и частными лицами, – отличаются часто большою неопределённостью. Официальные учреждения, предъявляя требования причту о высылке метрических выписей, часто ограничиваются глухим указанием: „Судебный следователь № участка просит причт, без замедления, выслать метрическую справку о рождении NN“. А когда этот злополучный NN родился, сколько ему лет – хотя бы по внешнему виду, – об этом обыкновенно ни слова не говорится в требованиях. Вот и перелистывай книги лет за тридцать.Недавно в нашей практике был такой случай. Судебное учреждение просит присылать метрическую справку о рождении – скажем – Ивана Петровича Семёнова. Известно, почему судебный следователь интересуется тем или другим лицом; вследствие этого, определяя произвольно возраст Ивана Петровича в двадцать лет, ищем его в соответствующих книгах. Нет. Постепенно прибавляем и убавляем годы лет за 10. Нет. Просим дать более ясные указания. Оказалось, что Ивану Петровичу всего... десять лет, и родители его привлекаются к ответственности за профессиональное попрошайничество детей.Немало бывает и таких случаев, что справку требуют от одной церкви, а на самом деле акт записан где-либо в другом приходе. И вот, бесплодно затрачивается масса времени на приискание записи, какой и нет совсем в книгах данной церкви.Даже частные лица – и те нередко дают в подобных случаях много работы причтам. Ошибки в определении времени на 3–5, а иногда и больше лет – дело обычное. Сколько досады причиняет всё это, говорить, конечно, не приходится. Особенно трудно приискивать записи об умерших: о родившихся дело облегчается тем, что впереди статьи ставится имя родившегося; приискивая же запись об умершем, приходится каждую статью перечитывать полностью.Выдача метрических записей и их изготовление особенно трудными бывают тогда, когда их требуют сразу очень много, например, – в июле и августе месяцах, когда родители берут метрики для определения детей в школы, а также в сентябре, когда приходится изготовлять списки призываемых к отбытию воинской повинности, а в военное время – при внезапном объявлении мобилизации. При составлении списков призываемых, дело осложняется тем, что, кроме метрической выписи о рождении, требуется ещё проверить по книгам, остались ли в живых указанные в списке лица, и если умерли, то когда.Задают немало работы причтам и лица, без вести пропавшие или неизвестно где крещённые. Городским причтам чуть не каждую неделю приходится получать от благочинных такие бумаги: „Прошу навести справку по метрическим книгам об умерших за 1880–1895 годы, о смерти NN и сообщить мне не позже трёх дней“. И вот, перелистываешь книги лет за 10–15 для того только, чтобы ответить, что, по наведённым справкам, такой-то записи не оказалось.Трудность приискивать метрические выписи навела пишущего настоящие строки на весьма простую мысль – завести алфавитный список всем рождающимся в приходе и умершим. Так как справки обычно требуются за последние годы и только в самых редких случаях лет за тридцать назад, то нет надобности составлять алфавитный список за много лет; достаточно составить его лет за 25. Для того, чтобы работа не была обременительной, она должна быть разделена между всеми членами причта. Составив список за 25 лет, его нетрудно уже будет пополнять потом за каждый истекший год.При существовании такого списка любую метрическую запись можно найти буквально в одну минуту. Это удобно для членов причта, удобно и для прихожан, так как им нет надобности ходить за метрической выписью и ждать, пока её найдут, а потом – напишут. Алфавитный список во много раз сократит работу причта, вот почему мы и сочли не лишним поделиться этим с читателями.Священник В. ПестряковО церковном чтении и пении в школе // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 43. С. 234–236.Начальная школа должна не только обучить детей начаткам знания, но и воспитать их в духе Православной Церкви, т. е. привить им твёрдые религиозные и нравственные навыки, укрепить в них осмысленную привязанность ко всему строю церковной жизни, к богослужению, обрядам и постановлениям Церкви. Церковное пение является незаменимым средством для достижения как образовательной, так и особенно воспитательной задачи школы. Чтение песнопений, при пении по богослужебным книгам, частые спевки – всё это учит детей читать, помогает им заучивать молитвы, чины богослужебные и проводить в их сознание истины вероучения. Кто когда-либо пел в церкви, тот знает, сколько тропарей, ирмосов и других церковных песнопений запомнил он при пении, не напрягая памяти для заучивания. С другой стороны, церковное пение является одним из лучших средств для выражения и поддержания религиозного настроения. Посмотрите на школьников, безмолвно стоящих посреди церкви под надзором учителя, и сравните с ними школьников, которые на клиросе воспевают песнь Богу. Первые стоят, большею частью, безучастно относясь к богослужению особенно в конце его; их мысли, по-видимому, носятся где-либо за стенами храма, на месте их игр и забав. Не то школьники – певчие: в церковном пении их детская душа отрывается на время от повседневной жизни, по их лицам можно читать, что здесь не только уста возносят заключённую в дивные звуки молитву, но и сердца, ещё чистые, ещё чуткие, к голосу матери-Церкви. Впоследствии, по выходе из школы крестьянский мальчик многое позабудет из выученного по арифметике и русскому языку, но никогда не забудет он тех счастливых часов, когда он в церкви своими устами славословит Господа, когда вместе с ним, благоговейно слушая его пение, молились толпы народа. Наконец, если дети в свободные от занятий минуты под руководством учителя поют какую-либо детскую песенку, то с каким воодушевлением они поют! Они всецело преданы песне; в классе в это время нет ни шума, ни крику, ни беганья по коридору; после пения дети бывают веселы, бодры, свежи и готовы к занятию. Так благотворно действует оно на детей.Кроме того, церковное пение – вернейшее средство для привлечения к школе горячей любви народа.Посмотрите на ту невыразимую радость, на тот восторг, которые проявляются у крестьян, когда они видят, что в церковном пении принимают участие их дети, родственники или знакомые! Они тогда сочувственнее начинают относиться к школе, так как видят, что школа приносит пользу детям и воспитывает их в духе христианского благочестия. Учителя, умеющего наладить хор, крестьяне ценят дороже всего…Но не менее важное значение в деле воспитания имеют утренние и вечерние молитвы в школе. Как отрадно бывает на душе, когда по знаку учителя поднимается школа на ноги, мигом воцаряется полная тишина, взоры всех устремляются на святые иконы, а среди царящей тишины вдруг зазвенит чистый голосок дежурного малыша: „Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь“. Все осеняются крестным знамением и делают поклоны. „Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе“, – дочитал мальчуган, и наступила пауза! Но вот слышится тихая раздача тона учителем, поднимается рука его, опускается вниз, и вся школьная братия, как один человек, начинает: „Царю Небесный“. И льются, и льются под кровом школы детские голоса вперемежку с чтением дежурного: „Помяни, Господи, души усопших раб Твоих“, раздаётся далее серебристый голосок малыша; курчавые головки поклоняются, и единодушная детская молитва возносится к Престолу Вседержителя за почивающих предков. Что-то таинственное, непостижимое, но святое и отрадное чувствуется в эти минуты душой. Хочется, чтобы продлилось это время детской горячей молитвы – молитвы о себе, обо всём мире, о живых и усопших... Разве могут такие минуты молитвенного восторга проходить бесследно для детских и юношеских душ?.. (Кормчий, 1904 г., № 37).№ 44. Октября 30-гоНовая жизнь // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 44. С. 237–241.Высочайшим Манифестом Государя Императора от 17 октября русским людям дарована полная свобода личности и с тем вместе до громадных размеров расширены их права, как свободных граждан. С 17 октября в России начинается эра новой, кипучей, полной глубокого смысла жизни.Кажется, мы не ошибёмся, если по степени важности последствий сравним настоящее событие с самыми великими, какие только можно указать в истории нашего отечества. Некогда, через св. Владимира, Господь воззвал русский народ из тьмы язычества к чудному свету веры Христовой; два столетия тому назад привёл Он Россию из мрака невежества к свету знания через великого царя Петра; в последние лета расторг узы телесного рабства державным словом Царя-Мученика, и вот теперь повелением гуманнейшего Монарха Императора Николая II дарует русскому народу ту свободу, которую получает в доме владыки совершеннолетний сын (Гал.4:1–2), до поры своего совершеннолетия бывший под опекой у приставников.Пред русским народом отныне открывается широкое поле самостоятельной деятельности в области внутренней и внешней жизни. Теперь симпатичный по природе и глубоко христианский дух русского народа без всяких преград получает возможность развиваться во всю свою ширь и мощь. Всё лучшее, что кроется в глубинах народного духа, теперь должно выразиться вовне, в создании таких внешних форм, которые не подавляли бы духа, не умерщвляли бы его, но всё более и более развивали до вожделенной меры возраста совершенного человека. Долг каждого русского гражданина теперь нести святая святых своего сердца на жертвенный алтарь общерусской жизни, у которого отдельные элементы переплавлялись бы в целое, истинно прекрасное, светлое. И наоборот – позор тому, кто окажется постыдно равнодушным к общерусскому благу, или станет вместо того домогаться личных целей, пользуясь во зло дарованной каждому свободой.Новая жизнь всегда начинается бурно. Начинается и теперь она так же. Клокочущие весенние потоки неизбежно несут с собой грязь и муть. Без сомнения, и в переживаемый великий исторический момент, когда жизнь своею стремительностью захватит и понесёт нас, одни – всю свою энергию употребят на служение истинному благу России, отдавая ей лучшие свои силы, другие – воспользуются этою неизбежною сумятицею и протянут нечистые, осквернённые руки к дорогим и святым русским идеалам, чтобы ниспровергнуть их. Люди без веры, без совести, без правды, для которых в прошлом и настоящем России нет ничего святого, которые охвачены одною целью разрушения мощи русского государства, не постесняются теперь, пользуясь свободой, прибегнуть к крайним мерам, лишь бы достигнуть своего. С их стороны это будет последний и безумный шаг, но они обольщаются надеждою хоть в этот остающийся у них роковой миг поднять народ – повести его против правительства и одержать победу. Они отчаянно кричат, чтобы никто не верил искренности намерений Государя и справедливости Его слов о свободе. Они убеждают народ верить лишь им. Они, будто бы, лишь настоящие защитники народных прав и бескорыстные ревнители народного блага. Остальные – лжецы и негодяи.Истинно русские люди, всей душой отдавшись созидательной работе в государственном деле, должны в переживаемые роковые дни стать, кроме того, ещё на стражу русских идеалов, составляющих всегда лучшее украшение русского духа, не без причины называемого – христианским. Заветы Божественного Учителя, Его веления беззаветно любить ближнего и жертвовать всем своим во благо брата – эти священные заветы ни на минуту не должны теперь покидать сердца свободного русского гражданина. Ему предоставлено внешнее даже право устраивать свою личную и общественную жизнь именно так, как он давно чаял – по Божьему, т. е. на началах Царства Христова. Ни произвол, ни насилие над слабым, ни беззаконие вообще не терпимы совершенно в новом, возрождённом государстве. Всё это было тем, что доселе вызывало скорбь и негодование во всяком русском человеке. Это было тем, на чём всегда легко могли начать и расширить свою пагубную деятельность многоразличные враги России. Оставим ветхое. Пусть оно будет брошено позади, как печальный пережиток истории, имевший место при прежних неблагоприятных условиях жизни, когда царила мёртвая буква, и не было ощутимо влияние живого духа во всех казённых учреждениях с их безучастностью к насущным нуждам отдельных лиц и целых групп и неумолимою суровостью в решении их судьбы. Мрачно глядели на русского человека казённые стены, и тем болезненнее ощущалось их давление, чем более скромным он был по природе. Что-то неизбежное чудилось ему в бюрократическом гнёте и останавливало его доброе даже слово и искренний порыв; им он предпочитал молчание, считая таковое признаком смирения… И лишь из царского чертога, из одного царского чертога по временам обращался к русскому человеку ласковый, любящий голос, в котором слышалось стремление Царя дойти до истинного познания горьких нужд народа, которые скрывались от Него целым рядом толстых стен, созданных бюрократией. Тем дороже ценился народом голос Царя, тем он больше умилял русского человека, тем яснее он сознавал и чувствовал, через какие ужасные преграды и препятствия должен пройти голос Царя, прежде чем быть услышанным всеми. Какая священная радость была видеть проявление сердца Царёва и какое теперь счастье ощущать, что нет уже преграды между Царём и Его народом. Они сблизились между собою и навеки до того тесного единения, помысл о котором возникал в сердце русского человека в приснопамятные дни говения Царя в Москве и саровских торжеств; когда Царь воочию показал Свою любящую душу верному народу. Слава Тебе, Господи! должен сказать всякий русский человек век после решительного шага к единению с народом, сделанного теперь Царём.Новая жизнь да будет утверждена на началах духа, а не мёртвой буквы. Но дух сам по себе ещё не служит непременным залогом нормального развития и устроения жизни. Надо различать, от Бога ли дух. Всё самолюбивое, эгоистичное, неправедное, коварное, злое: всё это – не от Бога. От Него то, что согрето любовью, тою любовью, о которой апостол говорит: Любы́ долготерпи́т, милосе́рдствует, любы́ не зави́дит, любы́ не превозно́сится, не горди́тся, не безчи́нствует, не и́щет свои́х си́, не раздража́ется, не мы́слит зла, не ра́дуется о непра́вде, ра́дуется же о и́стине: вся лю́бит, всему́ ве́ру е́млет, вся упова́ет, вся терпи́т (1Кор.13:4–7). Любовь есть начало, соединяющее людей. Этим-то началом и должны теперь мы все проникнуться, чтобы открыть дружную работу над возрождением России в христианском духе.Всякому русскому человеку найдётся место в созидательной государственной работе. Но главное, как думаем, место в ней должно занять духовенство, непосредственно, по своему служению, поставленное лицом к лицу с христианскими идеалами жизни. Если кому, то пастырям Церкви наиболее должно быть ясно различение ду́хов – от Бога ли они. Сила Церкви, перерождающая греховную самолюбивую природу человека, должна всей полнотой заявить теперь о себе и создать новых, лучших людей при новых, улучшенных формах жизни. Однако, и сила Церкви может благотворно влиять на людей при наличности в ней самой лучших внешних форм, таких форм, в которых наиполнее выражалась бы идея общего единения в духе любви. Неоднократно уже на страницах нашего журнала указывалось на необходимость реформ в строе русской Церкви, на это же укажем мы и сейчас. Необходимо скорее восстановить в Церкви канонической строй, который каждому живому члену её указывал бы место в едином церковном теле, возглавляемом невидимо Христом, и соединил бы в благодатный союз с Ним иерархию и паству.Само время показывает, что без промедления должен быть созван Всероссийский Церковный Собор, для авторитетного выяснения недостатков русской церковной жизни и указания средств к их устранению.Кактынь А. Приготовление к пастырскому служению в протестантстве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 44. С. 242–247.IПротестантство явилось как протест, как реакция Риму, и этой реакцией определяются почти все особенности протестантского церковного устройства.Чрезмерно возвышенное в католичестве над мирянами, выделенное почти в особую касту, духовенство было сравнено в протестантстве с мирянами учением о всеобщем священстве. По мнению протестантов, самое понятие о церкви, необходимым признаком которой является обладание словом и таинствами, предполагает данным в ней ministerium docendi evangelium et porrigendi sacramenta, – каковое служение в одинаковой степени принадлежит всем членам церкви; лишь для удобства и для избежания беспорядков христианская община (die Gemeinde), носительница должности по идее, поручает отправление её избранным ею лицам. Но община стоит supra ministros и может не только назначать, но и увольнять их.Протестантский пастырь не есть, как у католиков, опекун своего прихода, властно предписывающий ему верить так, а не иначе; с другой стороны, он не есть и чиновник, представитель высшей власти, имеющий право предъявлять своим прихожанам известные требования; он не имеет за собою авторитета церкви, торжественно налагающей осуждение на неверие и ересь; он может лишь учить, наставлять, воспитывать, убеждать, располагать к жизни по Евангелию. Он не имеет другого оружия, кроме силы Божией, кроме силы истины, кроме неутомимой деятельности и примера собственной жизни. Он не имеет права навязывать пасомым свои воззрения; он должен вступать в борьбу со всеми противными мнениями, со всеми противоречащими воззрениями, опровергать их и уметь выставить божественность проповедуемого им учения с такой ясностью и убедительностью, чтобы истинность его была очевидна для всякого. „Евангелическая церковь, – говорит Ludwig Hüffel, – так же, как и республиканское государственное устройство, требует людей, которые сами, своими собственными силами, были бы в состоянии одерживать победы над противной партией, и сами в себе имели бы ручательство успеха, не пользуясь другим оружием, кроме слова Божия… Пусть пастырь помогает сам себе силою слова, и если он этого не может, то не заслуживает никакой помощи“155.Таким образом, те качества, которых требует протестантская церковь от своих пастырей, сводятся, в сущности, к одному – к умению руководить религиозною совестью пасомых. Но чтобы приобрести это умение, нужно обладать очень и очень многим. Оно предполагает в пастыре, прежде всего, солидное научное образование и всестороннее развитие. „Всё то, – говорит Пальмер, – что в области человеческого знания и деятельности имеет всеобщий интерес, те результаты наук, которые стали общим достоянием, т. е., которыми интересуется и которые понимает каждый образованный человек, – всё это не должно оставаться чуждо пастырю, если он не желает стоять духовно ниже своих пасомых. Он должен быть в известности также относительно успехов естественных наук, относительно направлений в искусстве и т. д., – если он желает иметь ясное, твёрдое и объективное суждение. Само собою разумеется, что он должен знать Свящ. Писание и патристическую литературу, потому что в противном случае он чувствовал бы себя более, чем в неловком положении в спорах с сектантами и сомневающимися“156. Поэтому уже первые реформаторы, Лютер и Кальвин, настойчиво указывали на необходимость для служителя церкви основательного научного образования157. Затем, руководство пасомыми предполагает умелое попечение о душах (Seelsorge, cura animarum), т. е. наставление всех в истинах веры, преподавание совета, утешения и назидания нуждающимся.На приобретение кандидатом священства этих именно двух вещей – солидного образования и практических приёмов попечения о душах и обращает главным образом внимание протестантская система пастырского приготовления.Протестантство при появлении своём, в первой половине 16 стол., застало два типа учебных заведений: церковные монастырские школы и университеты. Католичество, озабоченное в эту самую пору изысканием средств к лучшему воспитанию духовенства, окончательно свернуло в лице Тридентского собора на тот путь, которым оно идёт доселе – путь изолированного, монастырского воспитания. Протестантство пошло путём противоположным. Само вышедшее из университета (Лютер был профессором университета) провозгласившее принцип свободы личности в деле веры, в понимании и толковании Свящ. Писания, признавшее всеобщность священства и сведшее различие между духовным лицом и мирянином к различию только служения, – оно не могло запереть своих кандидатов священства в монастыри, не могло, не изменяя себе, посадить их на умственную диету и заставить жить по известному воспитательному режиму. Оно должно было предоставить им полную свободу – свободу жизни, свободу научного, не стеснённого никакими программами и объяснительными записками, образования. И оно действительно сделало это – для приготовления кандидатов к пастырскому служению, оно избрало университеты.И сколько впоследствии, за всё время существования протестантства, ни поднималось нареканий на университеты, сколько ни указывали, и в печати и устно – на съездах духовенства, на недостатки в университетском богословском образовании и на опасности для нравственной чистоты теологов, студентов университета – протестантство всегда оставалось верно университетам. Протестантство в лице своих представителей, изыскивало средства и принимало меры к устранению неудобств и недостатков университетского образования, но никогда оно не находило нужным заменить его образованием в специальных закрытых духовно-учебных заведениях (Priesterseminarien) наподобие католических. Такие заведения протестантство считает совершенно неподходящими к духу своего вероисповедания. В силу этого, в настоящее время во всех протестантских странах окончание богословского факультета в каком-либо из университетов страны считается непременным условием самой кандидатуры священства.Во всей протестантской Европе есть только одна церковная община, Вюртембергская, в которой существуют духовные семинарии (в Блаубейрене, Маулбронне, Шектале и Урахе), своим уставом несколько напоминающие католические. Но и это – не священнические семинарии (Priesterseminarien) в собственном смысле этого слова, в которых бы начинался и кончался весь процесс приготовления к пастырскому служению; они дают только низшее богословское образование, которое потом должно быть дополнено в Тюбингенском университете. И открыты они вовсе не ввиду того соображения, что духовенство нуждается в особом, специальном воспитании, отличном от воспитания мирян. Произошли они следующим образом.Первые протестантские князья, отнимая у католических монашеских орденов их монастыри, не находили для них лучшего употребления, как отдавать их под школы. В то же время, желая оказать благодеяние тем из своих подданных, дети которых обладали хорошими способностями, но по бедности были лишены возможности получить образование, они предназначили четыре названные школы для бесплатного воспитания в них мальчиков, решивших посвятить себя служению церкви.Если эти школы получили монастырский характер, то, как говорит Пальмер, единственно в силу исторической традиции, в силу того что в монастырском помещении не могли представить себе иной жизни, кроме монашеской158. Сначала они назывались просто монастырскими школами; название семинарии им усвоено лишь с начала 19-го столетия159.Понятно, что при таком порядке вещей в протестантстве не может быть и речи о каком-либо особом, специальном, в духе церкви ведённом, воспитании кандидатов священства. Такого воспитания нет и быть не может. Молодой человек, кончивший курс в гимназии, выбирает богословский факультет, руководясь теми или иными соображениями, так же как выбирают медицинский, юридический или любой иной факультет. Сплошь и рядом на выбор именно богословского факультета влияют обстоятельства, ничего общего с призванием к пастырскому служению не имеющие.Но если кто уже и в гимназии избрал богословский факультет и готовится к поступлению на него – и таких, в действительности, большинство, – то, спрашивает Пальмер: что может быть для него сделано? Уроки Закона Божия, даваемые хорошим преподавателем катехетом? Гимназическое богослужение? Общее религиозно-нравственное воспитание? – Но во всём этом нуждаются одинаково и будущие теологи и все остальные ученики гимназии; и даже более последние, нежели первые, потому что теологам предстоит ещё в будущем возможность исправить ложно усвоенное и восполнить недостающее, тогда как остальные лишены этой возможности, и им всю жизнь придётся оставаться в той моральной трясине, куда они могут быть заведены недостатками гимназического воспитания160.Лишь в очень редких случаях протестантские пасторы получают специальное воспитание, приноровленное к потребностям их будущего служения. Это бывает тогда, когда какой-нибудь благочестивый пастор с детства решает посвятить своего сына пастырскому служению и с детства же начинает его приучать к нему: возит с собою на требы, посещает вместе с ним бедных и больных для преподания им духовного наставления, заставляет его переписывать проповеди, следить за исправным посещением им богослужения и т. п.161. Но такое воспитание есть дело частной инициативы и никогда не может быть узаконено, не может быть возведено в систему и сделано обязательным для всех.А. Кактынь(Продолжение следует).Пальмов Н. Интересный документ // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 44. С. 247–254.Пред нами – Окружное письмо униатского митрополита Афанасия Шептицкого к духовенству от 3 мая 1738 года, только что обнародованное в цельном составе Почаевскою лаврою, где доселе хранится печатный экземпляр этого замечательного памятника „просветительной деятельности“ одного из ярых поборников латинской унии.С именем митрополита Афанасия Шептицкого связывается в истории западнорусской унии, которая принесла столько несчастий православно-русскому народу на западе, а отчасти – и юге России, представление как об энергичном униатском миссионере и исполнителе широких корыстных замыслов папского престола, которые тот всегда питал в отношении к западнорусскому православному народу. Недаром м. Афанасий любил называть себя „подножием ног папских“. Действительно, он всё делал, чтобы теснее связать униатов с папой и обезличить унию до степени полного слияния с католичеством. План окатоличить православное население Польши, Белоруссии и, отчасти, Малороссии был задуман давно. В 1596 году учреждена уния, и православным, принявшим её, обещано сохранение всей их религиозной обрядности и тех разностей, которыми Восточная церковь отличается от Западной. Но всё это были простые слова. Ловкие иезуиты, взявшие под свою опеку ещё орден монахов-базилиан, постепенно начинают проводить латинские идеи и латинскую практику в обиход униатских церквей. Появляются богослужебные книги, изданные в Галицких и Волынской типографиях, с такими особенностями, которые не оставляют тени сомнения, что по ним властно прошла редакторская рука иезуитов, выбрасывавших восточное и русское и вносивших западное и католическое. Обливательное крещение, колокольчик за литургией, латинские особенности в провождении мёртвого тела – всё это, как и многое другое, прочно утверждается в униатских церквах за XVII век. Но вот собирается знаменитый Замойский собор 1720 года. На нём председательствует папский нунций (Иероним Гримальди), в состав его входят: униатский митрополит (Лев Кишка), шесть униатских епископов, протоархимандрит базилианского ордена, делегаты от униатских епархий и множество латинских каноников. Собор постановляет ввести за богослужением латинский символ веры (с Filioque) и печатать его отныне в такой редакции, – учредить праздник в честь Иосафата Кунцевича, полоцкого епископа, униата-фанатика, ввести в униатский календарь католический праздник тела Божия и вообще – переправить униатские богослужебные книги так, чтобы ничего не осталось там напоминающего православие и русской народности.Исправить богослужебные книги так, чтобы они ничем не напоминали о вере отцов и народных святынях, – что может быть кощунственнее и дерзновеннее этого? Лишить целый народ национальной святыни – значит положить начало лишению и его национального сознания. Жизнь каждого народа связана с его верой, и в истории каждого народа есть священные имена, дорогие ему потому, что они неотделимы от плоти и духа народного. Преп. Антоний и Феодосий Печерские, четыре святителя московские, преп. Сергий Радонежский: как много говорят они уму и сердцу истинно русского православного человека! С ними связаны целые страницы и гражданской и религиозной жизни русского народа. Что чувствовал бы русский человек, если бы какая-нибудь сила вздумала бы кощунственно занести руку на светлую память этих дорогих нам имён и сделала бы попытку лишить их светозарного света, в каком представляются нам наши русские, кровно-близкие нам святители и угодники? Думаем, что негодованию нашему не было бы границ, и мы все меры употребили бы обуздать уста и руки нечестивцев.Но служители папского престола решились именно лишить западнорусский народ его национальных святынь и заменить их новыми, своими, ничего не говорящими или, в лучшем случае, мало говорящими народному чувству. Лишить западнорусский народ национальных святынь надо было иезуитам для того, чтобы привести папе послушных ему новых чад, а польскому правительству это важно было в тех видах, чтобы подчинить себе целый народ, заброшенный на опасную окраину русского государства и ставший лицом к лицу с Польшей. Нет зависимости большей, чем религиозная; католическая Польша была всецело в руках папы и иезуитов. Она верно служила им и особенно теперь готова была служить, так как для неё открывалась перспектива подчинения своей государственной власти всего юго-запада России.Половина XVIII века – самое тяжёлое время для юго-западной России. Своеволие поляков, под властью которых находилась наша западная окраина, не имело пределов. Подданные короля Августа III делали с православными всё, что хотели. История того времени представляет бесчисленное множество примеров самого дикого, варварского отношения не только польских магнатов, но и мало-мальски сильных людей – к православному духовенству и к русским. Увидит польский пан православного священника – и прикажет ему обжечь бороду и посадить в чулан или яму; или – вздумает отрезать руку у православного человека – и, не колеблясь, приводит свой замысел в исполнение. Всё это было самым обычным и заурядным явлением, на которое приучались сами православные смотреть хладнокровно. Издевательство над православной верой, над церковными обрядами, над всем строем православно-русской жизни считалось у поляков признаком хорошего тона. Так было на западе России. Собственно же в Малороссии, после Палия († 1711 г.), вызвавшего было к жизни в среде малорусского казачества русскую партию, но, к сожалению, не оценённого в своей деятельности и Петром В., в Малороссии, особенно ближайшей к Польше, царила неуверенность касательно её исторической будущности. Невыясненным для малороссов было даже и то, к кому лучше примкнуть: к полякам ли, или к России, которая, в лице тогдашнего правительства, действительно странно держалась по отношению к Малороссии, настолько странно, что среди малороссов царило даже убеждение, что Пётр В. хочет отдать Малороссию под власть поляков. Лучшие представители народной партии стремились к единению с Россией, но не находили должной поддержки себе у Петра. Пётр дружил с Польшей. И это обстоятельство, равно как явно всем видимое усиление польского влияния в Малороссии, так часто переплетавшегося с католичеством, отнимали руки у деятелей в пользу сохранения своей народности и своей веры.Несчастное политическое положение юго-запада России было как раз на руку иезуитам. Они обращают в свою пользу польское правительство – заставляя его энергичнее воздействовать на политически малосильный юго-запад России, в смысле подчинения его Польше, и сами ведут пропаганду латинской унии, помогая тем польскому правительству. Словом, всё направляется к политическому и религиозному рабству юго-запада России.В эту-то пору, после Замойского собора, и выступает на поле миссионерской деятельности митрополит львовский Афанасий Шептицкий. Он – точный исполнитель соборного решения, клонившегося к окончательному окатоличению униатов. Самого папу Климента XI привели в смущение определения Замойского собора, бесцеремонно попиравшего все права униатов, предоставленные им папою Климентом VIII (в 1596 г.), и он не решился утвердить соборных актов, предоставив сделать то своему преемнику Бенедикту XIII. Однако и тот утвердил (в 1724 г.) соборные определения под условием: если вырабатываемые меры привлечения униатов в лоно католической церкви не противоречат постановлениям Вселенских Соборов и конституциям предыдущих пап. Но Афанасия, видимо, мало беспокоили законные права униатов. Он чувствовал за собою силу и, не церемонясь, издал в 1738 г. окружное письмо к „пречестным отцем игуменом, и протопрезвитером в диецезиах наших обретающимся, нам в Духу Святом послушним сыном“, с требованием немедленно исправить церковно-богослужебные книги по его точному указанию. М. Афанасий ссылается на определение Замойского собора и волю св. апостольского трона, каковая, как видим, истолкована им совершенно иначе, чем она на самом деле была выражена п. Бенедиктом XIII. За обращением к подведомому духовенству следуют самые указания, в каких книгах, что именно и как следуют исправить. Нужно подивиться великолепному знанию богослужебных книг, каким владел м. Афанасий, и тонкому умению исправлять богослужебный текст их, – по всей вероятности, в труде исправления м. Афанасию немало посодействовали оо. базилианцы, большие знатоки православно-русского обряда и вообще православного богослужения162.Мы не будем излагать подробно предписаний м. Афанасия163, – ограничимся лишь указанием некоторых. Прежде всего, ревностный насадитель латинской унии делает исправления не в одном служебнике и требнике, которые, кажется, должны были представлять главный интерес для редактора, так как там собраны все важнейшие церковные службы и последования, рознящиеся друг от друга в православной и католической церкви, но внимание Шептицкого обращено и на те книги, где содержатся или полные службы в честь русских святых, или указывается просто память их. Безжалостно униатский митрополит повелевает выкинуть или вымазать службы и памяти почти всех, чтимых русскою Церковью национальных святых, как напр. свв. Петра и Алексия, митрополитов Киевских и всея России, пр. Максима, Христа ради юродивого, моск. чудотворца, пр. Евфимия Суздальского, преп. Феодора и Василия Печерских и др. Из русских святых, как известно, униаты оставили только св. кн. Владимира, блаж. Ольгу, свв. Бориса и Глеба и преп. Антония и Феодосия Печерских. Некоторые униатские святцы сохранили ещё память трёх Виленских мучеников: Антония, Иоанна и Евстафия164. Даже общие молитвы к преподобным печерским выброшены из акафистника, по воле митр. Афанасия165. Вместо русских святых, в униатские богослужебные книги вносятся (правда, не сразу) Игнатий Лойола, королевич Казимир, Ян Непомуцен, И. Кунцевич и др. С тем вместе окончательно погибает всё родное и святое для юго-западных русских страдальцев под игом Польши и унии.Но эпоха торжества унии была и преддверием её гибели. Насильственное отторжение от Церкви и русской народности вызывает в православных жителях юго-западной России особый подъем патриотизма и готовности отчаянно бороться за отцовскую веру. Малороссия приобретает расположение импер. Елизаветы Петровны, а затем Екатерины II, которые берут её под свою защиту, а в среде духовенства православной Украины являются такие борцы за православие и народность, как еп. Гервасий Переяславский, игумен Мотренинского монастыря Мельхиседек Яворский и Георгий Конисский, еп. Белорусский.Благоприятные политические обстоятельства и ревность православных пастырей подготовляют воссоединение униатов, которое и происходит при имп. Николае I. Отторгнутые насилием (в 1596 г.), униаты воссоединены любовью (в 1839)…Но вот в наши дни политических шатаний, с объявлением свободы вероисповедания, снова зашевелились польские ксёндзы и опять повели свою пропаганду. Уже много жертв попало в их сети. Но, конечно, этого им мало. Они стремятся получить больше. Рука об руку идут они вместе с польскими патриотами, увлечёнными заманчивой мечтой „независимости“ польского народа.В этом случае современность не может не напомнить событиями далёкую старину…Кому дороги национальные идеалы России, чьему сердцу близка православная отеческая наша вера, те должны собираться с силами, чтобы и теперь отстоять русскую народность и русское православие от всех многообразных наветов вражиих, а вместе с тем должны молить Господа, да изведёт Он добрых, честных и беззаветно самоотверженных деятелей, подобных прежним, во всех областях русской жизни, и особенно – на поприще религиозной деятельности.Россия страждет и трепетно ждёт своего спасения…Н. ПальмовN. Эстетическая сторона в православном богослужении и её значение // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 44. С. 254–260.В настоящее время, когда в область нашей церковной эстетики начинают проникать новые влияния, и характер светского искусства заметно отражается на многих формах церковной обрядности, уместно сказать несколько слов об эстетической стороне в нашем православно-христианском богослужении и её значении.Наше богослужение, как совокупность известного рода священнодействий, молитв, песнопений и других внешних форм, выражающих внутреннюю жизнь христианина, находится в тесной органической связи с Церковью и религией христианской. Необходимость богослужения во всякой вообще религии обусловливается, как известно, религиозным чувством человека, которое, как всякое внутреннее настроение, естественно требует своего обнаружения в определённых, чувственных формах. С другой стороны, необходимость богослужения вытекает и из его воспитательного значения для верующего, из его нравственного руководства в духовной жизни человека. Затем, при взгляде на богослужебную сторону каждой религии обращает на себя внимание ещё и то, что внешние религиозные формы всегда носят на себе отпечаток национального искусства, художественного вкуса народности. Высказанные положения, имеющие силу относительно всякой религии, имеют значение и в отношении к религии христианской, которая тоже не может быть лишена художественного элемента. Но вопрос о допустимости эстетической стороны в богослужении получает в христианстве особую постановку, ввиду исключительного характера этой религии – её духовности. Принимая во внимание эту последнюю, некоторые утверждают, что христианская религия, по самому своему духу, не благоприятствует и враждебна искусству, так как между эстетическим чувством и религиозным нет, говорят, ничего общего.Правда ли это? Правда ли, что эстетическая сторона в нашем богослужении не способствует развитию религиозного чувства, а, напротив, рассеивает его и вредит ему?Прежде всего, при ответе на высказываемое отрицание эстетического элемента в православном богослужении следует принять во внимание, что эстетическая сторона, заявляющая о себе в богослужении не одного христианства, но и всех даже естественных религий, как общее явление, имеет за собой психологическое оправдание и этим же лучше всего обнаруживает то тесное взаимоотношение, в каком находятся религиозное и эстетическое чувства в нашей душе. Не удивительно отсюда, что эстетическое чувство, присущее нашей душе, предъявляет свои требования на удовлетворение часто наряду с религиозным. Возьмите, например, христианский аскетизм. Подавляет ли аскет в себе проявления эстетического чувства? – Жития святых указывают нам многих подвижников, которые умели глубоко чувствовать и понимать красоты природы. Они были, быть может, лучшими эстетами, чем мы, и, созерцая окружающие явления природы, находили в них средство воспитания в своей душе высоких религиозных чувствований. Эти люди, стоявшие на высших ступенях христианской жизни, всегда считались с чувством эстетическим и никогда не подавляли его, о чём с достаточною ясностью свидетельствует наша церковная поэзия во многих случаях – плод высокого художественного творчества христианских подвижников.Если вся богослужебная обрядность, как выражение религиозных чувствований, естественна, то не менее законно и удовлетворение в ней эстетического чувства, тем более что чувство эстетическое, по своей духовной природе, вполне согласно с чувством религиозным и способствует возбуждению и росту его в душе человека.Чувство прекрасного, по своему существу, всегда чисто и высоконравственно. Оно направляет нашу мысль к тому идеалу красоты невещественной, воплощение которой мы находим в природе. Оно, как и религиозное чувство, отвлекает человека от греховной земли, окрыляет его ум, рождает восторженные порывы вдаль от суеты мира, к светлому, лучшему, к области бытия сверхчувственного, небесного. В силу этого взаимного родства чувства религиозного и эстетического, христианская религия всегда допускала и допускает введение искусства в своё богослужение. Правда, это допущение искусства в сферу церковной обрядности имеет в христианстве свои границы, определяемые его внутренним характером и конечными целями – воплотить и выразить ту или другую религиозно-нравственную идею: Удовлетворяя эстетическим потребностям человека, христианство не потворствует его чувственной природе, не возмущает духа, не возбуждает страстей. При введении художественных форм, в которых должна найти своё выражение известная религиозная идея – форм, естественно взятых из сокровищницы искусства определённого народа и определённой эпохи, христианство всегда принимает во внимание соответствие этих форм с духовным характером идей, в них воплощаемых. Из произведений искусства христианство не всё берёт в свой культ, а – самое лучшее, самое, так сказать, духовное. Этой-то осмотрительностью при выборе художественных форм для церковного употребления объясняется высокое и полное удовлетворение эстетических потребностей, какое получает христианин в церкви.Степень удовлетворения эстетической потребности всегда обусловливается степенью художественного совершенства того или другого предмета, т. е. более или менее удачным выбором формы для воплощения в ней известной идеи. И эстетическая сторона богослужений представляет из себя наилучшее осуществление этих психологических требований. Христианское богослужение своей художественной стороной даёт удовлетворение эстетической потребности в должной степени, не обращая искусства в средство служения низменным инстинктам человеческой природы.Такое благоразумное пользование искусством, в связи с глубоко-идейной христианской обрядностью, имеет весьма важное значение для последней. Эстетическая сторона богослужения, как свидетельствует наш собственный опыт, сильно отражается на религиозности молящегося и оказывает на неё благотворное влияние. Конечно, эстетическое чувство, которое имеет предметом своего возбуждения известный сюжет светского характера, а не религиозного, не может оказывать такого влияния на религиозное чувство человека. Разве может, напр., оказать прямое, непосредственное нравственное влияние на человека то ощущение прекрасного, которое является следствием созерцания художественной панорамы или картины, изображающей собою какой-либо роскошный пейзаж? Такое эстетическое чувство, состоящее только в приятном первом возбуждении, не может непосредственно влиять на чувство религиозное, напротив, способно, пожалуй, скорее рассеять и ослабить последнее.Но не таково по характеру ощущение прекрасного, возбуждаемое в человеке эстетической стороной богослужения, а потому не таково и его влияние на чувство религиозное. Внутренним содержанием эстетической стороны богослужения являются религиозные христианские идеи и чувствования. Вся церковная архитектура, живопись, все обряды и Таинства с их внешней стороны, церковное пение и вообще все принадлежности внешней стороны христианского богослужения непременно выражают ту или другую религиозную идею. Поэтому, эстетическое чувство, вызываемое христианским богослужением, носит характер особо-возвышенный, особо-духовный.Оно удовлетворяется здесь не приятным чувственным возбуждением, но могучим порывом к Богу, стремлением к небесному, святому, совершеннейшему. Такое эстетическое чувство способно укрепить и воспитать в нас искренне молитвенное настроение. Какое, напр., сильное впечатление оставляет в душе христианина созерцание художественного изображения Христа Спасителя, призывающего к Себе всех тружда́ющихся и обремене́нных (Мф.11:28)!.. При взгляде на этого великого Учителя жизни – Богочеловека Христа, любившего и любящего людей, как никто, и теперь призывающего к Себе, под Своё покровительство всех несчастных земли, всех обиженных человеческой несправедливостью, ясно встаёт в сознании христианина Его Божественная Личность как живая, близкая, родная… Основная идея христианской любви, воплощённая в этом религиозном сюжете художественной картины, особенно сильно чувствуется; кажется, испытываешь на себе непосредственное влияние этой Божественной любви, сердечной теплоты отеческих объятий Спасителя. Горечь жизни забывается, и этот тесный, полный страдания мир уже не кажется столь страшным. Около тебя твой любвеобильный Спаситель, готовый всегда защитить тебя… и душа переполняется молитвенным настроением.Эстетическое чувство, вызываемое созерцанием художественного образа Христа, призывающего к Себе страдающих и обременённых, незаметным образом переходит в чувство религиозное, в чувство великого благоговения пред Богом, в чувство сыновней любви к Небесному Отцу.Такова же возрождающая и облагораживающая сила и церковного пения за богослужением. Всякое пение вообще, рассматриваемое как особый вид искусства, состоящего в воплощении музыкальной мелодии в звуках голоса, способно благотворно действовать на человека. Пение, выражающее живым языком настроение души человеческой, производит всегда умиротворяющее, успокоительное воздействие на душу. Особенно же благотворно действует на сердце и душу христианина хорошее гармонично-задушевное церковное пение. Только тот, кто сам внимательно слушал наше церковное пение, может в должной степени испытать и вполне оценить его влияние на настроение. А насколько могуча сила влияния глубоких по содержанию и художественных по исполнению церковных песнопений, когда ими сопровождается тот или другой церковный обряд, особенно такой, напр., знаменательный, как вынос Плащаницы в Великую Пятницу!..Непосредственное переживание всяким присутствующим при богослужении минут высокого духовного наслаждения и особенного подъёма молитвенного духа является наилучшим показателем уместности эстетической стороны в богослужении нашей Церкви. Недаром с таким восторгом отзываются о нашем православном богослужении посещающие Россию иностранцы, каковы, напр., недавние наши гости – англиканский епископ Графтон, известный католический учёный и библиотекарь Ватиканской в Риме библиотеки абб. А. Пальмиери и американский епископ – негр – сэр Роберт Жозеф-Морган. Последний наше церковное пение называет „ангельским пением“. Отзывы представителей инославных вероисповеданий много говорят о том, какую великую воспитательную силу имеет наша Православная Церковь в эстетической стороне своего богослужения.N.№ 45. Ноября 6-гоП-в Н. Замечательный юбилей // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 45. С. 261–264.Сегодня истекает пятидесятилетие учено-литературной деятельности заслуженного профессора Киевской духовной академии Василия Фёдоровича Певницкого.Имя маститого юбиляра хорошо знакомо православным русским пастырям. С именем В. Ф. Певницкого соединяется у многих и многих из них представление о блестящем церковном витии и талантливом учителе пастырского богословия. Кажется, нет в России уголка, куда не проникли бы сочинения, а ещё более – проповеднические труды юбиляра, и где не зачитывались бы ими служители Церкви. Можно сказать, что всё нынешнее поколение пастырей воспитано на произведениях вдохновенного слова В. Ф. Певницкого. Его книгу „Священник“ прочёл, вероятно, каждый пастырь. Такою же почти известностью пользуются и другие сочинения юбиляра, посвящённые выяснению вопросов о православном пастырстве в его существе и в приложении к требованиям современной жизни, каковы, напр., „Священство“ и „Служение священника в качестве духовного руководителя прихожан“. Проповеди В. Ф. Певницкого на пассии уже несколько лет подряд печатаются на страницах „Церковных Ведомостей“ тотчас по произнесении их, и всегда встречаются пастырями с самым живым интересом, так как представляют собою не только единственные в своём роде теперь образцы церковного красноречия, но и лучшие отклики с церковной кафедры на явления современности.Самою характерною чертою в глубоко симпатичном духовном облике старца-профессора является его тёплая вера в спасительность христианского учения и трогательная любовь к Православной русской Церкви с её уставами, вне связи с которою для него немыслимо и существование истиннорусского человека. Тесный внутренний союз человека с Церковью является в воззрениях В. Ф. Певницкого прочною основою благобытия для человека как во внутреннем отношении, так и во внешнем. Тот человек развивается правильно, восходя от меры в меру возраста совершенного, который находится в живом единении с Богом через посредство основанной Им на земле Церкви, и тот общественный деятель приносит истинную пользу ближним и усовершает своё дело, который руководится в своём служении высшими, даваемыми верой целями, глубоко проникаясь ими. Долг каждого, любящего отечество русского человека – проводить в сознание и жизнь окружающих людей спасительность и значение православной веры, но наиболее долг этот лежит на пастырях Церкви, нарочито и поставленных в ней на служение веры. Руководству их-то в трудном деле душепопечения и отдаёт В. Ф. Певницкий свой богатый талант, оставляя себе, как активному деятелю на ниве Божией, скромное место церковного учителя.Но какой это великий учитель веры! Как пламенеет верой его дух, и с какою силою способен он бывает возжечь пламя веры в душе слушателя. Слушая витию, когда он предлагает своё вещее слово с церковной кафедры, умело направляя его в таинственные и наиболее чуткие к истине глубины духа, всегда во множестве окружающей проповедника, толпы народа, нельзя остаться равнодушным перед неотразимым влиянием силы глубокого убеждения, которым дышит слово церковного витии, того любвеобильного духа, которым он всегда растворяет даже горькое слово обличения; нельзя быть, наконец, бесчувственным к тому особенному умилению, с которым сам проповедник говорит о спасительных истинах Христова учения, приближая их к сердцу человека и глубоко трогая тем его. Страдания людские, скорбь грешной души, ищущей покоя и примирения с Богом, – любимые темы беседы вдохновенного оратора. Эти страдания и скорби в его слове получают цену очистительных жертв за грехи наши и беззакония, или – значение испытаний твёрдости веры, ниспосылаемых нам свыше. Они – отнюдь не результат действия вредных сил природы или какого-то сильного рока. Скорби и страдания не приводят христианина к безнадёжному взгляду на жизнь. Напротив, они в особенном свете представляют жизнь, сообщая ей достоинство приготовления человека к лучшей жизни в вечном блаженстве Царства Христова, которое отчасти открывается уже и здесь, на земле, в сердцах верующих, как сладостное предощущение будущего блаженства.Отсюда – вообще светлый взгляд на жизнь, которому юбиляр остался верен до конца, невзирая на многообразные скорби и испытания, постигавшие его в течение долгой жизни. Они уступали силе могучего христианского духа и рассеивались у него, как дым в безграничном пространстве, пред глубокой и сердечной верой в премудрое и всеблагое промышление Божие.Надо удивляться бодрости и почти юношеской живости и свежести духа в утруждённом годами теле старца-юбиляра. Без сомнения, это – результат жизни, проведённой в постоянном духовном бодрствовании и том неустанном труде, к которому ещё не так давно В. Ф. Певницкий горячо призывал молодёжь, волнующуюся теперь повсеместно политическими вопросами, вместо серьёзного занятия прямым своим делом – наукой...Со всех концов православной Руси понесутся ныне к любвеобильному сердцу юбиляра горячие приветствия многочисленных учеников и почитателей его таланта. Редакция нашего пастырского журнала, одушевлённая в своей деятельности теми же идеалами, которыми живёт глубокочтимый юбиляр, считает своим нравственным долгом присоединиться к общему хору приветствующих его, тем более, что редакция имеет удовольствие считать юбиляра ещё и тесно связанным с журналом „Руководство для сельских пастырей“, так как юбиляр всегда с любовью принимал участие в его посильной работе выяснения пастырских идеалов и неоднократно украшал журнал своими произведениями.Да хранит Господь маститого юбиляра – славного учителя веры, и жизни ещё долгие и долгие годы к радости и утешению всех его почитателей и к вразумлению юного, приготовляющегося к жизни поколения!..Н. П-в.Н. Гр., свящ. Пастырские союзы и собрания // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 45. С. 264–269.Поставленный на очередь вопрос о новой организации нашей приходской и всей вообще церковной жизни может получить исторически правильное и по существу благотворное разрешение только в том случае, если духовенство наше примет самое энергическое участие в деле этой организации, всецело сосредоточив его в своих руках. Это настолько понятно, что не требует никаких специальных разъяснений. Но, с другой стороны, столь же понятно и до очевидности ясно, что наше православное духовенство само нуждается в значительном подъёме своей жизнедеятельности, в обновлении своих сил, в проникновении более высокими идеалами пастырского делания – и пока это не будет достигнуто, ни о какой творческой, идейной работе духовенства над созданием новых, лучших форм церковной жизни не может быть и речи. Жизнь и вдохновение может сообщить другим лишь тот, кто сам полон жизни и вдохновения.Но как заставить наших пастырей вдохновиться на новую деятельность, и как вообще, при столь существенно изменившихся условиях этой деятельности, вызвать их к проявлению всей своей жизнеспособности, в которой подчас они и сами сомневаются?В последнее время большую надежду возлагают на т. н. пастырские собрания, составляемые в городах из всего городского духовенства, а в сёлах – из пастырей того или другого благочиннического округа. Пастырские собрания открываются почти повсеместно, деятельность их восторженно приветствуется всеми, и усердно поощряется епархиальным начальством. Митрополит Киевский Флавиан пишет, напр., в своём окружном послании к пастырям Киевской митрополии: „собирайтесь, по возможности, вместе в мирной беседе по вопросам пастырского служения и церковной практики помогайте друг другу, поддерживайте слабых, укрепляйте малодушных, утешайте смущённых, вразумляйте бесчинных“.Конечно, значение пастырских собраний для оживления деятельности нашего духовенства неоспоримо – они несомненно внесут и отчасти уже внесли в эту деятельность мощную струю новой, более одухотворённой мысли и новой, на лучших упованиях созидаемой жизни. Где пастырские собрания функционируют более или менее правильно, там прежняя инертность духовенства уже в значительной степени ослаблена новым порядком вещей. Но при всём этом, в нынешней организации пастырских собраний, определяемой – кстати сказать – не каким-либо точным церковно-правовым началом, а совершенно случайными обстоятельствами и мелкими, к существу дела не относящимися соображениями, есть один недостаток настолько крупный, что с устранением его связано всё дальнейшее существование этих новых, симпатичных по своей идее и многообещающих для практической жизни церковно-общественных учреждений. Обычно пастырские собрания происходят таким образом. По предложению председателя собрания или по инициативе отдельных членов его, в состав которых должны входить все пастыри данной территориальной единицы, собрание обсуждает те или другие вопросы из области пастырской практики или церковно-общественной жизни, выслушав предварительно по этим вопросам разъяснения в виде письменных рефератов или устных докладов. По окончании прений собрание высказывает то или иное пожелание, делает соответствующие постановления и обо всём этом доводит до сведения епархиальной власти. Обыкновенно здесь и делу край. Это, конечно, не хорошо, и несомненно будет устранено в самом скором времени, как несоответствующее внутренней логике пастырских собраний. Но если бы даже пастырским собраниям и совсем отрезан был путь к общению с законодательною властью епархиальною, они всё-таки могли бы существовать и развиваться, как союзы людей, работающих около одного великого дела и ищущих друг в друге взаимной нравственной поддержки и помощи, – как союзы, в которых эти люди могли бы черпать необходимое для повседневной деятельности вдохновение, воодушевление. Для выполнения задач идеального пастырства нам недостаёт именно вдохновения, энтузиазма, недостаёт того идеалистического настроения, которое одно рождает героев мысли и дела, и которое питается только взаимообщением людей одного духа, одного направления. Пусть каждый из нас вспомнит свою молодость и спросит себя, отчего мы тогда, на школьной скамье, были возвышенно благородно настроены, отчего мы все смотрели на жизнь такими светлыми глазами и горели самым искренним желанием посвятить себя на служение церкви, родине, народу; отчего идеалы казались нам вполне достижимыми, и всякому, кто бы стал нас разуверять в этом, мы готовы были отвечать словами ап. Петра: „если и все соблазнятся, я никогда не соблазнюсь“ (Мф.26:33)? – Ни на минуту мы не сомневаемся, что, кроме юношеской горячности и радостного опьянения благоуханием молодой жизни, наш идеализм тогда загорался от постоянного взаимного трения наших умов и сердец; что наша твёрдая вера в возможность осуществления высокого идеала пастырства отвергала всякие компромиссы именно под влиянием ежедневных дружеских бесед. Да разве не то же самое наблюдается у людей и в зрелом возрасте? Разве мы не видим, что те группы практических деятелей, которые живут наиболее сплочённою, солидарною жизнью, обнаруживают и наибольшее стремление к усовершенствованию, возвышению, облагорожению своей деятельности.К такому же сплочению, к такой же солидарности должны стремиться и мы, православные пастыри, призванные работать в винограднике Божием, „духом горяще“. Пастырские собрания и могут явиться самыми действительными для этого средствами, – но только под тем непременным условием, чтобы рядом с ними повсюду были открываемы частные мелкие союзы пастырские.Непригодность для указанной цели одних пастырских собраний и необходимость при них союзов – психологически весьма понятны. Когда мы являемся в пастырское собрание, состоящее из 30–40 человек, которые друг друга знают иногда только по имени, то сразу же чувствуем, что здесь наша душа не может раскрыться всецело и заговорить тем языком, который ей свойствен. Здесь взаимообщение возможно только для ума, изобретательного в отыскании интересных предметов для собеседования, но невозможно для сердца, которое стыдливо прячется от чужих взоров. Поэтому, из больших пастырских собраний можно вынести много светлых мыслей, много увлекательных идей, но нельзя вынести того пылающего огня жизни, без которого наше служение разъедают неудовлетворённость, тоска, иногда даже отчаяние, а чаще всего – апатия, косность. Другое дело – небольшие союзы. Составляемые со специальной целью объединения пастырей вокруг дела, наиболее любезного их сердцу, наиболее отвечающего особенностям их душевного склада, эти союзы легко могли бы превратиться для духовенства в неиссякаемый родник пастырского вдохновения и стать самым действительным средством воспитания разнообразных талантов, которых так настойчиво требует от нас современная жизнь. Свободная, не стеснённая никакими канцелярскими формальностями (в „пастырские собрания“ они уже проникают), деятельность этих союзов быстро положила бы конец весьма распространённому пока, но несомненно отживающему типу тех благоприличных пастырей, о которых можно сказать словами Мефистофеля из Фауста: „ду́хи этого рода не имеют никакого запаха“. Кроме того, глаголение храмового богослужения, проповедное слово, школьное и вообще просветительное дело, церковная благотворительность и другие стороны пастырской деятельности, сделавшись предметом искренних, согретых чистою любовью, забот отдельных союзов, освободились бы от унизительного для них давления консисторских и других начальственных указов и распоряжений, и скоро принесли бы обильный плод по роду своему…Но какое же отношение рекомендуемые союзы могут иметь к существующим пастырским собраниям? – По нашему мнению, они будут давать последним самый жизненный для взаимного обмена мыслей материал в виде разных докладов и рефератов. Члены частных союзов будут знакомить общее пастырское собрание со своею деятельностью и вносить в него дух жизни; они всех будут заражать здесь своею горячею верою, а также тою искренностью убеждений и беспристрастною прямотою суждений, которые не боятся т. п. деликатных вопросов и углубления в самую суть дела. Всего этого не хватает нашим пастырским собраниям и не будет хватать до тех пор, пока мы не оставим всякий страх пред частными союзами, пока мы не перестанем повторять на разные лады: timeo Danaos et dona ferentes.А страх этот, несомненно, существует. Мы имели случай присутствовать на одном собрании пастырей – весьма видных, влиятельных, во всех отношениях почтенных. Собранию было предложено обсудить вопрос о частных пастырских союзах, поднятый епархиальным начальством. После получасовой довольно вялой беседы, коснувшейся этого вопроса лишь слегка и часто сбивавшейся на темы мелочно-житейские, единогласно была принята резолюция о. председателя, гласившая, что положение пастырского дела обстоит, по крайней мере – в городах(?), настолько благополучно, что при существовании здесь общих пастырских собраний возникновение союзов нужно признать не только излишним, но даже в некотором смысле вредным, так как оно может способствовать не объединению, а только разъединению духовенства.Насколько основательна такая резолюция, торжественно похоронившая вопрос о пастырских союзах в одной из видных наших епархий, предоставляем судить самим читателям.Свящ. Н. Гр.Кактынь А. Приготовление к пастырскому служению в протестантстве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 45. С. 270–276.(Продолжение166).Протестантство не считает нужным специфически клерикальное воспитание для своего священства. Протестантский пастор должен отличаться лишь теми нравственными качествами, которых ап. Павел требует от каждого христианского пастыря, – т. е. он должен быть: „непорочен, трезв, целомудрен, благочинен, честен, страннолюбив, учителен“ и т. д. (1Тим.3:2). Но всеми этими качествами должен обладать не только священник, но и всякий благочестивый христианин. Следовательно, воспитание священника ничем не должно отличаться от того воспитания, которое даётся в каждом благочестивом христианском доме167.В университете студенты-теологи пользуются неограниченной свободой. Они живут здесь общею со студентами других факультетов жизнью. А что̀ представляет жизнь немецкого бурша – студента, это более или менее известно всякому168.В Германии вообще очень развита кружковая жизнь. Везде в немецких городах и даже – небольших, существуют всевозможные общества, союзы и ферейны, – да ещё не по одному, а по нескольку в каждом, – основанные на самых разных началах и преследующие самые разнообразные цели. И каждый порядочный немец считает своею нравственною обязанностью принадлежать к какому-нибудь из этих ферейнов. Юные германцы, верные сыны своего Vaterland’а, принесли этот общегерманский esprit de corps в свои almae matres. В каждом немецком университете169 существует целый ряд корпораций, статуты которых утверждены правительством, обществ, союзов, ферейнов, с уставами и утверждёнными правительством, и неутверждёнными. Каждая корпорация имеет своё знамя, которое в торжественных случаях носится впереди корпоративных процессий, и свои краски (farben), которые каждый член корпорации носит на маленькой шляпке, которая на жаргоне немецких студентов известна под именем „farbendeckel“. Esprit de corps членов корпорации выражается в совместных попойках (главным образом), в занятиях фехтованием и гимнастическими упражнениями, которые очень в ходу у немцев, и в частых дуэлях. Почётом и популярностью среди товарищей пользуются лучшие пьяницы и лучшие дуэлисты.Другие кружки, если они не преследуют чисто научных целей (что, нужно заметить, среди немецких студентов бывает в виде лишь исключения и притом почти всегда среди теологов), по характеру той почвы, на которой происходит общение между членами их, малым чем отличаются от корпорации. Чаще всего в них занимаются гимнастикой или какой-нибудь одной областью спорта – велосипедной ездой, катаньем на лодке и т. п. Вообще же все студенты, члены всех корпораций и кружков, считают своею обязанностью проделывать целый ряд всевозможных чудачеств и глупостей, известных у немцев под поощрительным названием „Jugendstreiche und Studentenpossen“, – начиная со сравнительно невинных издевательств „буршей“ над „фуксами“ (старших членов корпорации над младшими, только ещё проходящими искус и не имеющими пока корпоративного „Farbendeckel’я“), и кончая крупными дебошами, а нередко и скандалами. В этом именно и состоит пресловутое немецкое „академическое беснование“ (Akademisches Austoben)170.И каждый студент, если ему позволяют средства, непременно поступает в какую-нибудь корпорацию или кружок. Иногда он состоит членом даже двух и более кружков. Обычай этот настолько утвердился в немецких университетах, что товарищи недружелюбно косятся на всякого, кто не желает примкнуть к какому-нибудь кружку; таких лиц на традиционном студенческом жаргоне зовут „дикарями“ (Wilder).Вполне понятно, что при таком порядке вещей, по классической фразе Вильгельма II – „с волками жить, по волчьи и выть“171, и студентам-теологам приходится volensnolens выносить и даже отчасти самим проделывать все эти Studentenpossen, чтобы не выделяться из толпы. Да церковь и не ставит им этого в укор. „Быть весёлым с весёлыми“ она считает неотъемлемой привилегией молодости. Она требует только, чтобы у будущих пастырей весёлость не переходила в распущенность, буйство (Ausgelassenheit). „Ведь и представителю самого серьёзного из призваний позволительно в воспоминаниях с любовью останавливаться на прекрасной поре студенчества“, говорит Фридрих Кох172.Вследствие этого тот же Фридрих Кох не только не отсоветывает, но прямо рекомендует теологам вступление в какой-нибудь кружок, лучше всего – кружок с научным направлением. Вступать в корпорацию он не советует, потому что там пьянство и Burschenstreiche возведены прямо-таки в культ и отправляются систематически. Хотя, насколько нам известно по Юрьевскому университету, теологи не гнушаются и корпорациями.Справедливость требует сказать, что студенты теологи ведут себя не в пример прочим корректно и солидно. Громадное большинство из них сами отказываются от всех грубых и неприличных выходок, составляющих собственно настоящую сферу деятельности их комилитонов; нам приходилось видеть даже таких, которые отказывались от танцев, находя, что танцы плохо совмещаются с предстоящею им деятельностью пастырского душепопечения.Вступление в кружки Кох советует, главным образом, ввиду того воспитательного значения, какое они имеют для будущих служителей церкви. В протестантстве, так же, как и во всём христианском мире, духовенство составляется главным образом из низших, беднейших классов населения – детей небогатых чиновников, школьных учителей или детей духовенства же. Всё это – люди, не получившие никакого или получившие невысокого достоинства воспитание: они в большинстве случаев неуклюжи, грубоваты, мешковаты, дичатся в обществе. От всего этого они должны освободиться в пору студенчества и усвоить себе необходимую для пастыря церкви непринуждённую свободу обращения. Для этого именно и годятся кружки. Помимо того, что в кружке теолог вращается в среде своих достаточно успевших внешне отшлифоваться коллег, у каждого кружка есть свои знакомые дома, куда немедленно и вводится новый член кружка; и эти дома заканчивают его общественное воспитание. Если же теолог будет жить „дикарём“ (Wilder), или ограничит свои знакомства двумя-тремя такими же неотёсанными теологами, как он сам, то несветскость его будет ещё более возрастать. Между тем от неё он должен избавиться во что бы то ни стало, без всякого ложного опасения сделать проповедуемое им христианство „христианством в лайковых перчатках“ (Christentum in Glacie – Handschuhen173).При боевых наклонностях немецких студентов, при их стремлении пользоваться каждой вздорной перемолвкой, как предлогом для дуэли, естественно и студенту-теологу иногда становиться в положение, требующее, по студенческим понятиям о чести, поединка. Но дуэль, осуждаемая христианством, совершенно недопустимой должна была бы быть для будущего проповедника христианского учения. Как должен поступить в таком случае теолог? И как он вообще должен относиться к дуэли?Эти вопросы ставит в своей книге Фридрих Кох, пастор, и сам же отвечает на них с неподдельным пафосом бывшего бурша. Да, говорит он, дуэль действительно неприлична для теолога, и потому он никого не должен вызывать на дуэль. Но теолог, всё-таки, студент, и студенческая честь должна быть для него дорога, и потому отказываться от предлагаемой дуэли, рискуя навлечь на себя упрёк в трусости, он также не должен174.Специально аскетического развития, на которое в католической системе пастырского приготовления обращается преимущественное внимание, протестантская совсем не знает. Молитва, посещение богослужения только рекомендуются студентам богословского факультета, но никто их к этому не принуждает, никто не следит и не отмечает в кондуите, молятся ли они, посещают ли богослужение, или нет.В некоторых университетах среди студентов-теологов существуют „кружки благочестивых людей“, имеющие целью назидание своих членов (Erbaungskranzchen). Но Кох не видит в них ничего, кроме проявления болезненного пиетизма. „Конечно, – говорит он, – до́лжно лишь хвалить тех молодых людей, которые чувствуют потребность от времени до времени собираться для общественной молитвы. Но посвящать целые вечера общественному назиданию, это значит делать более, чем возможно; это значит заменить, в конце концов, действительно назидательную речь благочестивый фразой и довольствоваться одною видимостью благочестивой сущности“175.Таким образом, жизнь студента-теолога ничем, в сущности, не отличается от жизни других студентов, а следовательно, и воспитание протестантского пастора ничем не отличается от воспитания других людей. Над ним не висит Дамоклов меч вечно бдящей и карающей инспекторской власти. Его не ведут на помочах, не заставляют жить по указке, не толкают вперёд по одной и той же для всех, гладкой, укатанной дороге. Ему самому предоставляется выработать образ жизни, наиболее соответствующий, по его мнению, его будущему служению. Он не чувствует над собою даже контроля церкви. Единственным фактором, определяющим его поведение, кроме его собственного сознания, является общественное мнение, которое имеет для будущего пастыря больше значения, чем для кого-либо другого.Не все, конечно, теологи имеют настолько силы воли и нравственной зрелости, чтобы сразу поставить себя, как следует. Многие из них, особенно в первые два семестра, только что освободившись от сравнительно строгого гимназического режима, упиваются свободой университетской жизни и наделывают таких глупостей – в ряду их первое место занимают, естественно, легкомысленные связи – в которых каются потом всю жизнь.Но и это протестанты находят вполне нормальным, стоящим в порядке вещей. Нравственная стойкость, сознательная любовь к добру и самостоятельность характера, говорит d-r Schmidt176, вырабатываются лишь на почве свободы; и не может вырабатываться муж, способный переносить бури, из юноши в закрытом учебном заведении, где над ним существует постоянная опека, как над ребёнком. В молодой резвости протестантские церковные деятели видят даже признак будущей энергичной деятельности. Говоря об этом, Пальмер приводит следующие слова Шпенера: „Превосходнейшие умы, которых Бог иногда употребляет в Царстве Своём для многообразного добра, обладают огнём и пылом, и вследствие этого, постоянным беспокойством. Отсюда – это происходит от наследственного греха, – они обыкновенно являются самыми бойкими и резвыми шалунами. Кто же таковы, что уже с детских дней называются благочестивыми, но благочестие которых состоит, в большинстве случаев, в тихости и лености, которые вследствие естественной малосильности не имеют ясно выраженного влечения ни к добру, ни к злу, из тех в продолжение всей их жизни редко выходит что-либо порядочное, и так как Бог не много в них вложил, то не ко многому они и предназначены“177.А. Кактынь(Продолжение следует).С. В. Д. Бегство семинаристов из духовного ведомства // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 45. С. 277–280.Грустное очень явление замечается в настоящее время – это бегство окончивших курс семинарии из духовного ведомства; бывает иногда, что половина их, по окончании курса, поступает в светские учебные заведения. Есть семинарии, где, говорят, и более того семинаристов оставляют духовное ведомство. Само собою понятно, что не без причин бегут из духовного ведомства воспитанники семинарий, и притом лучшие из них. И причин к тому много. Укажем главнейшие из них:1) Ненормальность содержания духовенства: хождение по дворам со сбором, торговля за требы и особенно за Таинства и т. п., а также предстоящее житьё в глуши.2) Довольно тяжёлая обязанность в церковно-приходских школах.3) В семинарии все обучаются, так сказать, в одном направлении, а это не естественно: у каждого свои наклонности, свои стремления, по которым он старается и направить свою жизнь, а потому, известному воспитаннику не нравится служба в духовном ведомстве, и он хорошо делает, что оставляет его.4) Человеку свойственно стремиться к высшему развитию, и вот лучшие воспитанники семинарии, чувствующие особенную жажду к приобретению знаний, стремятся, сообразно своим врождённым склонностям, в университет и другие высшие учебные заведения, тем более что в наших духовных академиях количество вакансий довольно ограниченное.5) Немаловажную роль играет также заманчивость службы по окончании курса в светских высших учебных заведениях – службы с более или менее обеспеченным и, притом, строго определённым содержанием, в городах, среди интеллигенции и т. п.И вот, в настоящее время, когда столько предъявляется серьёзных требований к духовенству, когда само духовенство пробуждается и стремится к просвещению тёмной массы народа, и когда, можно сказать, объявлена решительная и беспощадная война вековечному исконному народному невежеству, лучшие люди бегут нас, оставляют поле битв! Нормально ли это?Недавно мне пришлось вести беседу с одним священником, окончившим курс семинарии в 60-х годах, прослужившим несколько лет членом правления духовной семинарии. Этот священник заметил, что за последнее время умственный и нравственный уровень духовных лиц значительно понизился, большинство ставит на первый план наживу и т. п. Не есть ли это печальное явление – следствие того, что лучшие люди бегут из духовного ведомства? – Очень может быть. Если же так, то, не откладывая дела в долгий ящик, нужно предпринять хотя что-либо более или менее целесообразное для того, чтобы остановить бегство семинаристов из духовного ведомства. Что же нужно сделать?Прежде всего следовало бы изменить давно отживший уже свой век и не вполне отвечающий важности священного сана и общественному положению человека с образованием способ материального обеспечения духовенства, для чего необходимо назначить ему определённое и вполне приличное жалованье. Так как для Государственного Казначейства это может оказаться довольно обременительным, то следовало бы содержание духовенства разделить на три статьи. Духовенство главным образом нужно для прихожан, а потому, бо́льшую часть содержания его нужно возложить на них. Далее, духовенство служит и для земства – именно преподаванием Закона Божия в земских школах. Наконец, духовенство работает и для правительства: ведёт метрики, делает выписи для призываемых к отбыванию воинской повинности, представляет ежемесячные карточки о заразных болезнях и т. п. Предположим, что для содержания одного штата, т. е. священника, диакона и псаломщика, нужно 1500 руб. (так они, по большей части, и получают). Вот и можно сделать так, что половину этой суммы будет выплачивать приход, а другую половину – по равной части – правительство и земство. При этом, конечно, в пользу духовенства должна остаться земля и плата за необязательные требы. И духовенству самому следовало бы почаще возбуждать вопрос об этом на съездах, просить своё епархиальное начальство, помещать соответствующие статьи не только в духовных, но и в светских периодических изданиях, по пословице: „дитя не плачет, мать не разумеет“.Нужно, далее, освободить диаконов от преподавания в церковно-приходских школах. Установлено было это в то время, когда совсем почти не было правоспособных учителей, а теперь их не так-то уже мало, да и оканчивающим курс духовных семинарий подчас некуда бывает деваться, не говоря уже о неоканчивающих полного курса. Пословица говорит: „за двумя зайцами погонишься, и одного не поймаешь“. Наши диаконы и служат в приходе, и занимаются в школах, вследствие чего и наши школы ниже земских, и для прихода диаконы не делают того, что должны бы делать: совсем, напр., не бывают при требоисправлениях. Наши церковно-приходские школы только тогда могут улучшиться, когда в них будут отдельные учителя, правоспособным же диаконам должно быть поручено в них преподавание Закона Божия. Ведь теперь везде почти по две школы, а в некоторых приходах – и более, священник же один; вот почему преподавание Закона Божия далеко не везде стоит на должной высоте.Хорошо было бы также преобразовать наши духовные семинарии в общеобразовательные учебные заведения с особым богословским факультетом в них, на который поступали бы уже только воспитанники, чувствующие призвание к пастырскому служению и искренно желающие посвятить себя ему, как это мы видим на Западе. Доступ на богословский факультет следовало бы открыть для лиц всех сословий.Наконец, по нашему мнению, гораздо лучше было бы для пользы дела, чтобы в каждом одноштатном приходе был один главный священник, а другой – его помощник – на диаконской вакансии и диакон – на псаломщицкой вакансии; нынешних же штатных псаломщиков целесообразнее заменить вольнонаёмными.С. В. Д.К вопросу о благочинных // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 45. С. 280–282.На страницах „Ярославских Епарх. Ведомостей“ (№ 39) свящ. А. Ливанов излагает следующие небезынтересные факты и соображения, на основании которых считает необходимым реформировать устарелый для нашего времени институт благочинных. „Жизнь, – говорит автор, – не отливается в неизменяемые формы, но идёт вперёд и предъявляет как к частным лицам, так и к общественным деятелям, по преимуществу, сообразно с временем, свои особые запросы и требования. Что такое благочинный? – Благочинный есть око архиерейское. Через благочинного епископ осведомляется о состоянии духовной жизни, вверенной ему Богом паствы; следит за развитием этой жизни и, сообразно с освящением её благочинным, принимает свои архипастырские меры к её нормальному течению. Через благочинного епископ следит за жизнью и деятельностью церковного клира и, преимущественно, за проявлением пастырской ревности его соработников и сотрудников на ниве Господней – пастырей Церкви Христовой. Благочинный, наконец, как лучший представитель данного округа (каким я и представляю благочинного), должен, нравственно обязан, являться и в личной жизни, приходской, духовно-просветительной и благотворительной деятельности образцом для подведомого ему духовенства. Отвечают ли современные благочинные своему призванию и назначению? За немногими исключениями, нет. Вся деятельность наших благочинных сводится, преимущественно, к чисто формальной стороне: проверке церковных документов и, самое главное, к сбору с духовенства и церквей денежных налогов, произвольно иногда увеличиваемых. В духовно-просветительной деятельности многие оо. благочинные не только не идут впереди духовенства своего округа, напротив, проявляют поразительное, в этом отношении, несочувствие к деятельности лиц, не мирящихся с одною формальною стороною своего пастырского служения. Я до сих пор не могу забыть того ответа, какой я получил от своего покойного благочинного, когда, овдовев, обратился к нему за советом об открытии у себя церковно-приходского попечительства: „полно, брось эту пустую затею, только хлопот себе наживёшь“. И, спасибо, поддержал окружный благочинный, протоиерей N, великий мастер слова: опять развил предо мною громадное значение церковно-приходских попечительств в приходской деятельности священника, указал и на нравственную связь пастыря с пасомыми, когда те увидят, что священник не всё же только с них берет, но и фактически печётся о своих духовных детях…Не будучи избранниками самого духовенства, а являясь ставленниками епархиальной власти, нередко, без достоинств, требуемых ответственностью должности, а часто только по родству с кем-либо из членов консистории, благочинные не чужды стремления показать свою власть даже и пред своим собратом-священником, а о низших членах клира и псаломщиках и говорить нечего: те прямо находятся в приниженном положении. Я помню такой случай: благочинный, рассердившись за что-то на своего псаломщика, послал его в весеннюю распутицу по всему своему десятку (87 вёрст в окружности) с одним № епархиальных ведомостей; знаю и таких благочинных, у которых псаломщики исполняют должности кучеров, а в доме дальше порога прихожей и не допускаются. Властность иных оо. благочинных простирается настолько далеко, что они не находят нужным считаться даже с простою тактичностью в своих отношениях к подведомому духовенству. Для таковых благочинных угроза – на первом месте. За примерами ходить далеко не нужно. Благочинный одного уезда, извещая духовенство своего округа о времени и месте собрания, для предварительного обсуждения вопросов и избрания депутата на епархиальный съезд, за неявку на собрание без особо уважительной причины, с представлением, в случае болезни, медицинского свидетельства, угрожает духовенству рублёвым штрафом. На самом же собрании, без баллотировки, по одному лишь, из простой вежливости высказанному предложению двух-трёх лиц, занял председательское место. К чему эти угрозы штрафом? Помимо того, что такие угрозы и не тактичны, но они ещё и оскорбительны для духовенства. Всё это приводится, как иллюстрация к выводам, что роль и значение благочинных не соответствует течению и запросам современной жизни, и эта должность, без ущерба делу, может быть совсем уничтожена, и её функции, с большею пользою, могут отправлять пресвитерские советы“.Объявление // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 45. С. 283–284.О продолжении издания при Киевской духовной семинарии журнала „Руководство для сельских пастырей“В 1906 подписном году журнал „Руководство для сельских пастырей“, вступая в 47-й год существования, останется верным своей задаче – содействовать, по мере сил, православно-русскому духовенству в его святом и многотрудному служении. Бурным потоком текут события русской жизни в последнее время. Захватывая на своём пути все стороны русской жизни, современные события не могут не затронуть существенным образом положения Православной Церкви и её служителей. Вот уже частью взошли и зреют, а частью всходят на ниве обновляемой государственной жизни России великого значения проекты преобразований и в церковной жизни. Приветствуя пышные всходы государственных и церковных реформ и по мере сил содействуя их расцвету и созреванию, мы должны твёрдо помнить, что, – как бы сильны ни были течения современной жизни, какие бы блага ни сулила нам современная действительность, – есть единый вечный источник обновления всякой жизни – государственной, семейной и личной – учение Христово и единое неложное благо – вера Христова. Пойдём навстречу современным течениям жизни государственной и общественной, но с крестом Христовым в руках и в сердце; как граждане Российской империи, будем служить, по мере возможности, укреплению великой родины нашей на началах обновления и свободы, но силою веры Христовой и любви, завещанной Христом. Мы не будем равнодушными зрителями великой преобразовательной работы, совершаемой государством при живом участии общества; мы постараемся оправдать надежду Государя Императора, „что всё духовенство, особенно сельское, приложит искреннее и вполне христианское старание к водворению среди своей паствы мира и тишины и к исполнению каждым лежащих на нём обязанностей, без чего не возможно никакое плодотворное развитие жизненных сил нашей родины“ (Слова Государя, сказанные Св. Синоду 4 ноября); но мы не забудем, что наш главный долг, наша прямая обязанность служить „созиданию Церкви Христовой, яже есть тело Его“ среди бурь и волнений житейского моря мы будем призывать паству свою к единой несокрушимой скале – вере Христовой, к жизни в мире, любви и надежде на Господа в корабле, которому не страшны житейские волны, у которого кормчий – Христос, и который есть Церковь Его.Теперь, когда в России объявлена свобода вероисповедания, под знаменем имени Христова свободно и открыто поднимутся враги православной веры; но мы безбоязненно, с твёрдой надеждой лишь на помощь Христову, станем на страже Православной Церкви, как стояли всегда, удвоив свою энергию в защите православной паствы от посягательства иноверцев, еретиков и раскольников. Во взаимообщении и единении – прочный залог для успешной деятельности и для успешной борьбы, а потому „Руководство для сельских пастырей“ с полною готовностью предлагает свои страницы всем пастырям, желающим поделиться своими мыслями, наблюдениями и опытом с сопастырями. В тех же целях возможно широкого ознакомления читателей с указаниями пастырского опыта журнал в 1906 подписном году будет давать время от времени на своих страницах, в форме достаточно полных обозрений, сведения о церковной и пастырской деятельности в восточно-православных и западных инославных церквах.Годовое издание журнала будет состоять из 52 еженедельно выходящих номеров, что составит три тома, из 12 книжек „Проповедей“ и 12 выпусков „Богословского библиографического листка“. Кроме того, в 1906 г. Редакция даст подписчикам, в качестве бесплатного приложения, нотный сборник „Церковные песнопения“.„Руководство для сельских пастырей“ рекомендовано Святейшим Синодом духовенству и начальствующим в духовно-учебных заведениях к выписке в церковные и семинарские библиотеки (Синод. определение от 4 февраля – 14 марта 1885 г. за № 280).Подписная цена с пересылкой во все места Российской империи шесть рублей.Плата за журнал по официальным требованиям, как-то: от Консисторий, Правлений семинарий и училищ и благочинных может быть отсрочена до сентября 1906 г.С требованиями обращаться по следующему адресу: Киев, в редакцию журнала „Руководство для сельских пастырей“.№ 46. Ноября 13-гоБулгаков А., проф. О свободе человека христианина // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 46. С. 285–293.17 октября наш Государь даровал нам, подданным нашего великого государства, незыблемые „основы гражданской свободы“, которая выражается в неприкосновенности личности, в свободе совести, в свободе слова, свободе собраний и свободе союзов.Таким образом русский народ и другие народы, иноплёменные, входящие в состав великого Русского царства, теперь уравнены в правах с другими европейскими народами, и наш священный долг, наша неизменная обязанность теперь состоит в том, чтобы правильно уяснить себе, что такое свобода, и как до́лжно пользоваться ею для того, чтобы свобода послужила нам на благо, а не на зло.Печальные события последних дней в разных местах Русского государства показывают весьма ясно, что свободу понимают не одинаково, что понимание её весьма различно до противоположности. Достаточно сказать одно то, что некоторые понимают свободу так, что во имя свободы совершают насилия над личностью, т. е. признавая свободу мысленно, не допускают её на деле.А между тем для правильного понимания свободы есть твёрдые данные, есть незыблемые основания в Божественном Откровении, и потому каждый человек, каждый христианин прежде всего должен открыть книгу Писаний Ветхого и Нового Завета и посмотреть в них, что такое свобода.Человек во всё время своего существования на земле искал и ищет свободы. Да что говорить о человеке? Свободы ищет всё живущее и движущееся: самые мельчайшие животные, – насекомые, рыбы, птицы, гады и звери стремятся к свободе! Почему? Потому, что без свободы невозможна жизнь; потому, что где нет свободы, там наступает смерть. Присмотритесь к птице, к зверю, запертому в клетку: немного проходит времени, как они начинают тосковать, стонать, болеть и, наконец, умирают; не дайте дереву света и тепла, – как бы оно ни было сильно, оно начинает увядать и засыхать. Даже более: заприте реку в её течении, и она обращается в зловонное болото. Заключите воздух в непроницаемом для притока свежего воздуха помещении, и он портится и становится негодным для дыхания.О человеке говорить нечего: он страдает без свободы тем более, чем выше всех других живых существ стои́т по своей телесной и духовной природе. Он томится духом в этой стесняющей его телесной оболочке, которая мешает ему подняться в надземные пространства и проникнуть в тайны звёздного неба. Он употребляет все силы, чтобы проникнуть в глубины земли и моря. Назначенный от Бога быть властелином мира земного, он хотел бы расширить область этого владычества; и как страдает он, когда встречает преграды, которые ставит ему окружающий его мир. Бывали даже примеры безумного восстания против Самого Бога за то, что Он создал человека, но дал ему ограниченную свободу.Да, свобода дана человеку Богом и есть драгоценнейший дар Божий, возвышающий человека над всем земным миром. Но, как и все другие дары Божии – и внешние, вещественные, и внутренние, духовные – свобода может привести человека к добру и ко злу: она может быть причиною и радостей и страданий, и наслаждений и бед. В свободе человека кроется для него и жизнь и смерть. Но это зависит уже не от Бога, а от самого человека. Свобода приносит счастье и несчастье потому, что человек пользуется ею неодинаково.Слово Божие показывает нам, что свобода состоит в том, что человек может по своему желанию, по своему усмотрению выбрать себе такую или иную жизнь: об этом ясно говорят все книги Св. Писания, и у одного из древних ветхозаветных писателей это показано так: „Бог от начала сотворил человека и оставил его в руках собственной воли. Если ты хочешь, то соблюдёшь заповеди и сохранишь благоугодную (Ему) верность. Он предложил тебе огонь и воду; на что хочешь ты, протянешь руку. Пред человеком жизнь и смерть, и чего он пожелает, то и дано будет ему“ (Сир.15:14–17). Обращаясь к первым дням жизни человека, мы из книги Бытия действительно видим, что Создатель человека указал ему два пути: путь к жизни и путь, ведущий к смерти. Создатель не хотел насильственно вести человека к добру; Он хотел, чтобы человек полюбил добро не как связанный раб, а как свободный сын Божий. Но Создатель не заповедал никому поступать нечестиво, и никому Он не дал позволения грешить (Сир.15:20). Но человек внёс расстройство в свою душу: согрешил; за расстройством душевным мало-помалу произошло расстройство телесное, и наступила смерть. Дети его пошли по его пути, то есть по пути к смерти, и так пошло из рода в род до наших дней. Однако Создатель не отнял у человека свободы, а начал помогать человеку в пользовании ею: Он непрерывно напоминал роду человеческому о том, что не до́лжно ожесточать своих сердец, что до́лжно любить друг друга; раскройте какую угодно книгу древних пророков, и вы увидите, что вся проповедь их сводится к проповеди о любви. Господь наказывал смертью те народы, которые окончательно забывали заповедь о взаимной любви и становились неспособными к жизни среди других людей, – которые вытравляли в своей душе добро, и всю свободу свою направляли только на зло ближнему. Такие народы, забывшие Бога и употреблявшие свою свободу только на зло братьям своим, обратили их в своих рабов; чтобы напомнить всем о Боге и Его законе любви и правды, Бог послал на землю Сына Своего, Который всею Своею проповедью и всеми Своими делами провозглашал закон любви и правды и учение о свободе человека от того рабства, которое человек создал себе своим ожесточённым сердцем. Всё учение И. Христа есть учение о свободе от зла, а всё зло происходит от неисполнения закона или от грехов, которые суть преступления закона о любви к ближнему. Он говорит: „Если вы будете следовать Моему учению, то будете истинно Моими учениками; вы тогда узнаете истину, и истина сделает вас свободными… всякий, делающий грех, есть раб греха“ (Ин.8:31–34). С особенною ясностью учение о христианской свободе мы видим у св. ап. Павла; он прямо говорит много раз, что мы свободны (Рим.6:6–7; 1Кор.7:21–22), что мы призваны к свободе (Гал.5:13); что нам всё дозволительно (1Кор.6:12, 10:23), что И. Христос освободил нас (Рим.8:2; Гал.5:1) – что же это значит? как понимать эту свободу?В последние печальные дни мы слышали много различных пониманий свободы. Начнём с самого неразумного понимания; его приходилось слышать от маловозрастных людей, хотя уже и не детей, а также от людей малоразвитых, хотя уже достигших зрелого возраста, но никогда не приучавшихся к труду; они говорят, что свобода – это возможность ничего не делать, а только наслаждаться жизнью, наслаждаться тем, что она даёт. Прискорбно слышать такое рассуждение, однако его приходится слышать; а один из русских писателей написал даже целую книгу, в которой показывает, как устроиться людям, чтобы жить без труда. Но его рассуждения настолько нелепы, что излагать их я не буду; скажу только, что для этого, по его мнению, нужно убить большинство рода человеческого. Закон Божий, – закон любви и свободы, и не принуждает человека работать; но он вместе с тем есть закон правды; он говорит: Если кто не хочет работать, тот пусть и не ест. (2Сол.3:10). Работать должны все. Бог и человека создал для того, чтобы работать, чтобы возделывать данную ему землю, непрестанно возделывать и сохранять её от того, чтобы на ней не угасала жизнь, т. е. не пользоваться ею неразумно, не ограблять находящиеся в ней богатства; и Слово Божие говорит, что трудиться нужно не для себя, но и для братий немощных. Наоборот, Слово Божие запрещает что-либо отнимать у другого хитростью или силою. Для таковых людей нет места в Царстве Божием, которое есть весь мир, как говорит Апостол Павел (Гал.5:19–21). Христианин должен быть свободен даже от желания жить чужим добром: Закон Божий говорит: „Не желай дома ближнего твоего, ни его поля, ни его служителя, ни его вола, коня и всякого скота, – вообще ничего, что принадлежит другому человеку, какого бы племени и народа ни был“.Слово Божие признаёт личную свободу; оно говорит, что человек волен распоряжаться самим собою, но и только! Апостол Павел говорит: „Всё мне позволительно, но не всё полезно“ (1Кор.6:12, 10:23). Не трудиться, жить в праздности позволительно; но кому это полезно? Все мы знаем, что никому не полезно, и всем вредно. Есть народы ленивые. Что же, они первые страдают от своей лености и прежде других погибают, потому что скоро расслабевают, изнеживаются и вырождаются; так бывает с целыми народами; так бывает и с отдельными семействами. Апостол Павел говорит: „Всё мне позволительно, но не всё назидательно, не всё поучительно“ (1Кор.10:23). Позволительно, напр., быть в обществе дурных, и слушать их речи и видеть их дела; но назидательно ли это? И Слово Божие, и наша обыденная жизнь говорит, что с человеком невинным ты будешь невинен, с милостивым ты будешь милостив, с лукавым ты будешь лукав и т. д. (Пс.17:27). Нет ничего хуже влияния дурного примера, особенно на молодую детскую душу! Из общества ленивых; из общества пьянствующих, буйных ругателей, грабителей, обманщиков, воров не может выйти хорошее семя. Только чудом из таких семейств выходят люди честные, трезвые, работящие. Это всем известно, а потому необходимо подумать: к чему готовим мы детей и молодёжь, когда пред их глазами совершаем открыто такие дела, за которые стыдно даже и язычнику, который ничего не слышал о Христе и Его учении. Слово Божие говорит, что кто соблазнит одного из малых сих, тому лучше было бы, если бы ему привязали камень на шею и потопили в глубине моря (Мф.18:6). Господь наш воскликнул: „Горе миру от соблазнов: ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, от которого соблазн приходит“ (Мф.18:7). Апостол Павел однажды сказал, что он, чтобы не соблазнять брата своего, не будет всю жизнь есть мяса. Вот настоящее истинно христианское понятие о свободе. Затем Ап. Павел говорит: „Мне всё позволительно… но ничто не должно обладать мною“ (1Кор.6:12); например, позволительное употребление вина, но когда оно переходит в непреоборимую привычку, в страсть, тогда оно уже лишает человека свободы и делает его рабом; то же до́лжно сказать о других страстях: к богатству, к роскоши, к еде, к господству – все они порабощают человека, лишают его свободы. Человеку дана свобода, но в пользовании ею он должен руководствоваться законом Божиим. „Братие! – так апостол Павел говорит нам – христианам, – вы призваны к свободе; только свобода ваша пусть не явится поводом к оправданию пожеланий вашей плоти; но с любовью служите друг другу“. И затем перечисляет дела, которых мы, хотя и свободные, не должны позволять себе, а именно: прелюбодейство, блуд, вражду, ссоры, зависть, гнев, разногласия, ненависть, убийства, бесчинства и др. (Гал.5:13–21). Таким образом, по учению христианскому, каждый человек свободен распоряжаться самим собою, но он не свободен распоряжаться другим человеком и его судьбою. Когда он вступает в общение с другими людьми, он постоянно должен иметь пред собою закон Божий. Этот закон очень несложный; он весь, как говорит апостол Павел, сводится к одной заповеди: Люби ближнего твоего, как самого себя. (Гал.5:14; Лев.19:18). Люби его всегда, даже когда он тебя не любит, даже тогда, когда он твой враг, когда он тебя ненавидит, когда он тебя проклинает (Мф.5:44–45), люби его до того, чтобы быть готовым положить за него жизнь: этим ты приблизишься к богоуподоблению. Любовью ты победишь его гнев, а потом и обратишь его к себе. Любовь самое могучее средство, которым укрощаются не только самые жёсткие люди, но даже и дикие звери – таков закон христианский о свободе.Ныне этот закон положен в основу нашей государственной и общественной жизни; чтобы он был источником блага для нашего государства; необходимо соблюдать его именно в том смысле, какой даёт ему христианство. Высочайший манифест формулировал свободу, во-первых, как неприкосновенность именно личности, то есть человеку в его личной частной жизни даётся полная возможность жить без стеснений, по указаниям своей совести; а его жизнь в отношениях к другим должна подчиняться требованиям законов государственных, издание которых передаётся в руки избранных от всех людей представителей Государственной думы. Остаётся только пожелать от всего сердца, чтобы в основу каждого из законов был положен христианский закон свободы духа, и тогда можно быть уверенным, что наше отечество пойдёт навстречу великому и славному будущему. С другой стороны, новый закон формулирован как закон о свободе слова. Язык человеческий является мощным орудием для сношения людей между собою. Но обратим внимание на то, что языком, как и всяким орудием, человек может пользоваться различно. Апостол Иаков говорит, что языком мы можем прославлять Бога и Отца, но им же мы можем проклинать и людей, которые созданы по подобию Божию (Иак.3:9). Свобода слова не должна служить к тому, чтобы вносить вражду и ненависть в нашу среду; с нашего языка не должны слетать слова лжи, клеветы, брани; наша печать не должна выпускать ложных слухов и известий, которые служат к восстановлению одних против других; она не должна быть орудием для личных препирательств; только тогда она честно и свято исполнит свой долг пред народом, когда своим знаменем будет иметь чистую правду, провозглашаемую неподкупно со всею откровенностью, и обличая пороки, с какой бы стороны они ни исходили. В-третьих, новый закон даёт русскому народу свободу собраний и свободу союзов. Приветствуем их, потому что потребность в такого рода собраниях и союзах давно ощущается; нужда в них очевидна для каждого; но мы от всей души желаем, чтобы общение русских граждан в этих собраниях вело людей к духовному объединению, а не разделениям и раздорам. Пусть эти собрания сделаются источником воспитания в народе чувства уважения и любви друг к другу. В такого рода собраниях и союзах свобода личная, принадлежащая каждому отдельно, приходя в столкновение со свободою других, будет умеряться, сдерживаться; таким образом она избегнет опасности перейти в пагубный для всех произвол. Это и будет та истинно христианская свобода, которая проявляется в безграничном самоотречении в пользу ближнего.Проф. А. БулаковКактынь А. Приготовление к пастырскому служению в протестантстве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 46. С. 293–302.(Продолжение178).IIТем же духом самостоятельности и собственной инициативы, которым отмечена воспитательная сторона протестантской системы пастырского приготовления, проникнута и её учебная часть. Протестантского кандидата священства не заставляют проходить непременно известный курс предметов и по известной программе с запрещением даже (как мы это видели в католичестве) самому расширять программу. От него требуют вообще известного рода научных познаний и указывают пути, и предлагают средства к их приобретению; а как он пойдёт этими путями, как воспользуется средствами, это уже его личное дело. Уже в гимназии, если он имеет в виду поступить на богословский факультет, ему рекомендуют усердно читать Священное Писание, чтобы познакомиться с библейским текстом, рекомендуют, далее, изучать еврейский язык, потому что всё это будет ему нужно при изучении богословия; рекомендуют ему также заучивать наизусть церковные песни, потому что в университете уже некогда будет учить их, а знание их для пастора необходимо179. Но всё это только рекомендуют, но не требуют, да по существу дела и требовать не могут. Также и в университете теологу советуют не ограничиваться одним заучиванием лекций, а работать самому и знакомиться с изучаемыми предметами по возможности по первоисточникам180.И протестантские кандидаты священства в большинстве случаев действительно так поступают. Для них важно не только сдать выпускные экзамены при университете, но и приобрести серьёзные познания по богословским предметам, потому что университетский диплом ещё не даёт права на занятие пасторского места. Чтобы получить его, протестантский кандидат священства должен пройти целый ряд мытарств, и вот там-то ему, прежде всего, и необходим весь приобретённый в университете научный материал.Что̀ представляет из себя богословская наука в немецких университетах, это известно. Здесь спокойно говорятся с кафедры и спокойно выслушиваются студентами самые ужасные с нашей православной точки зрения вещи. Особым критицизмом отличается экзегетика. По старинному обычаю немецких университетов, чтение её предоставляют молодым доцентам, только начинающим ещё свою учёную карьеру. Те, чтобы приобрести популярность среди студентов, привлечь на свои лекции возможно большее количество слушателей, а следовательно, и заработать возможно бо́льшие деньги, стараются превзойти один другого181 в критическом отношении к предмету исследования, блеснуть перед слушателями новизною, остроумием, оригинальностью суждений. Вследствие этого экзегезис вырождается у них нередко в отрицание и простое оригинальничанье... Но дело в том, что для пастыря церкви нисколько не нужно уменье критически относиться к священному тексту; не нужно знание того, из скольких фрагментов составлена кн. Бытия – ему нужно уметь извлечь из Св. Писания назидание и его преподать своим слушателям. Этого-то именно и не даёт университетское преподавание. Вот почему ортодоксальные элементы в протестантстве недовольны университетами и требуют для церкви права самой назначать профессоров на университетские кафедры, или, по крайней мере, подавать свой голос при их назначении. Но на это не соглашаются университеты и требуют для богословской науки такой же свободы, какою пользуются другие факультеты. Вследствие этого, между церковью и университетами идёт постоянная глухая борьба, борьба неизбежная по самому существу положения дела. Однако, и её протестантские богословы находят вполне законной и уместной. При том порядке вещей, каким она обусловливается, кандидат священства в конце концов становится-таки в области своего предмета на собственные ноги, приобретает свой собственный, сердцем выстраданный, взгляд на предметы религиозной веры182. Если он и не сумеет этого сделать, если он поддастся влиянию ложного учения, то и в таком случае опасности для церкви никакой нет. Поступив на место, самый либеральный кандидат священства, говорит Пальмер, в скором времени совершенно меняет образ мыслей; лишь очень немногие, и то не талантливые и не богатые познания питомцы школы, а неразумные поклонники её, приносят на церковную кафедру из университета критические и спекулятивные воззрения, которые возбуждают недовольство своих пасомых. С другой стороны, говорит тот же Пальмер, не так давно ещё было время, когда факультеты старались превзойти друг друга ортодоксальностью, и спор шёл лишь относительно того, какое мнение более ортодоксально. И что же? – спрашивает он, – было ли тогда более достойных пастырей, более дельных проповедников и более верных попечителей о душах, чем в настоящее время? Никто, отвечает сам он, кроме слепого поклонника старины, который предпочитает её настоящему времени именно потому, что не знает её, не даст на этот вопрос утвердительного ответа183.Все предметы богословского курса в немецких университетах подразделяются на 4 группы: экзегетическую, историческую, систематическую и практическую, предваряемые богословскою энциклопедией184 и методологией.В первую группу входят: библейская филология, библейская археология, исагогика, герменевтика, библейская критика и затем толкование Св. кн. В. и Нового Завета. Сюда же относятся география Палестины, еврейский язык и прочие семитические наречия. Вторую группу составляют: библейская история, церковная история, история догматов, патристика, символика и церковная археология. Третья группа заключает в себе апологетику, догматику с полемикой, нравственное богословие и философскую этику. Четвёртая, практическая группа, которую Шлейермахер назвал „венцом богословия“185, состоит в изучении практического или пастырского богословия, катехетики, литургики, гомилетики и церковного права186.Самой важной из этих 4-х групп богословских предметов для студента-теолога является последняя, практическая группа, потому что науки, входящие в состав её, учат его тем практическим приёмам пастырства, которыми он должен будет пользоваться потом на действительной службе. А из этих наук наибольшее значение имеют для него гомилетика и катехетика, потому что в протестантстве всё пастырское попечительство сводится, в сущности, к катехетической и гомилетической деятельности пастора. Естественно, что в силу этого на изучение гомилетики и катехетики в немецких университетах обращается особенное внимание. Так как хорошим катехетом и гомилетом невозможно сделаться путём одного теоретического изучения, а лишь путём гомилетической и катехетической практики, то при всех богословских факультетах существуют так называемые гомилетические и катехетические семинарии (homiletische und katechetische Seminarein)187, где студенты дают нарочно приглашаемым сюда детям пробные уроки катехизации, т. е. наставления в христианской вере (это в катехетич. семинарии) и произносят пробные проповеди (в гомилетич.). И уроки, и проповеди выслушиваются наставниками, а равно и студентами-товарищами и затем так же, как пробные уроки в образцовых школах при наших семинариях, подвергаются обсуждению и критике.Наставники, руководящие в гомилетических и катехетических семинариях студенческими упражнениями, назначаются из людей уже пожилых, побывавших на действительной службе, людей с большим опытом, заявивших себя хорошими попечителями о душах188. Студенты, достигшие известной свободы и опытности в составлении и произнесении проповедей, допускаются к проповедованию в городских церквах. В некоторых университетских городах (например, в Юрьеве) существуют даже специальные церкви, в которых проповедуют студенты.Если гомилетические семинарии вместе со сторонней практикой действительно дают студентам все более необходимые сведения по теории проповедничества и приёмы церковного ораторства, так что им остаётся лишь работать и развиваться дальше самим, – то того же ни в каком случае нельзя сказать о семинариях катехетических. На даваемую ими практическую подготовку можно смотреть лишь как на пропедевтику, и то весьма недостаточную, всей той многосложной curae animarum, которая тяжёлым бременем ляжет на плечи молодого пастора, как только он вступит в отправление своих обязанностей. Сделав 3–4 пробы катехизации189, студент ничуть ещё не приобретёт опыта в пастырской попечительности – в назидании сомневающихся, в напутствовании умирающих, в наставлении и преподавании утешения всем болящим и скорбящим, униженным и обиженным. Этот пробел в университетском образовании много возбуждал толков в протестантстве, в сфере людей, прикосновенных к делу пастырского приготовления в протестантстве. Для устранения его придумывали разные меры. Одно время в Германии даже серьёзно носились с мыслью – учредить при богословских факультетах духовные клиники, наподобие клиник при медицинских факультетах, куда бы собирали всех болящих душою и нуждающихся в пастырском попечении, и где бы профессора демонстрировали пред студентами процесс пастырского попечения так же, как профессора медицины демонстрируют процесс ампутации или лечения какой-нибудь болезни190. Хотя некоторыми практиками проект этот был найден неосуществимым, но в исполнение он всё-таки приведён не был, – по той простой причине, что, как говорит Пальмер191, можно дать себе отнять руку или ногу в присутствии студентов, но нельзя вести в присутствии посторонних духовную беседу, нельзя заставить человека пред целой аудиторией быть вполне откровенным, раскрыть все тайники своего сердца. – Как бы то ни было, но самая возможность серьёзного увлечения подобным проектом показывает, до чего сильна в протестантстве практическая тенденция – стремление сделать из пастора хорошего попечителя о душах.Кроме специально богословских предметов студенты-теологи слушают ещё историю, психологию, логику и философию – на соответствующих факультетах. Особенно важное значение придаётся трём последним философским наукам; их Hüffel считает необходимыми для каждого пастыря: Психология изучает душу человека, ту самую душу, которая является объектом деятельности пастыря. Нужно ли ещё доказывать необходимость её изучения для последнего. Логика и философия дают формальное развитие, отчётливость мысли, ясность изложения. Теолог не должен быть последователем одного какого-нибудь философского направления, не должен записываться в число поклонников одного какого-нибудь корифея философии, – для него выше всего должна стоять истина христианства. Не должен он также быть метафизиком и витать в трансцендентальных высотах, – он должен быть философом жизни, должен приобрести настолько самостоятельности мысли, чтобы быть в состоянии понять, оценить и произнести свой суд над каждым фактом, каждым явлением жизни.Философское образование необходимо пастырю и как проповеднику и как катехету. „Содержание для проповеди даётся Священным Писанием, – говорит Haffel; но это содержание должно быть обработано и сделано для народа ясным, понятным и действенным, а это возможно лишь при помощи философского образования. Понимание, расположение и изложение одного и того же предмета может быть до чрезвычайности различным; а от чего зависит это различие? Ни от чего другого, как только от высшей или низшей степени истинно философского образования“.Для катехета многостороннее философское образование, по мнению того же Hüffel’a, „составляет основу всей его деятельности, – потому что хороший катехет, по выражению Fichte, должен делать более, чем только наставлять юношество; он должен создавать его, должен сделать так, чтобы оно не могло желать иначе, чем как он желает, чтобы оно желало. И горе тому пастырю, который все своё искусство катехизации почерпнул из учебников и не в состоянии самостоятельно создавать его“192.Часто студенты богословского факультета слушают также лекции на филологическом факультете, и Кох даже особенно рекомендует делать это, потому что, как говорит он193, вопреки нередко высказываемым опасениям, что побочная специальность только отвлечёт студента от его прямого дела, опыт доказал, что именно те студенты выделяются из числа прочих, которые расширяют и углубляют свои богословские познания филологическими. Знание языков имеет для теолога тем большее значение, что вся почти немецкая экзегетическая наука основана на текстуальной критике.Кроме новых – французского и немецкого, и древних – греческого и еврейского языков, от студента богословского факультета требуется также основательное знание латинского языка, который в протестантской системе пастырского приготовления играет какую-то странную, ни с чем несообразную роль. Не будучи совершенно нужен ни для одной из отраслей богословских наук, он всё-таки везде употребляется наряду с немецким. По старинному обычаю немецких университетов, студенты богословского факультета от времени до времени подают на латинском языке письменные работы; в некоторых университетах на латинском же языке даются и устные ответы194.Так как в последнее время в гимназиях в Германии на латинский язык обращается самое ничтожное внимание, то студенты богословского факультета ставятся в неловкое положение: даже имея солидные познания по какому-нибудь предмету, они лишены возможности их высказать. Письменные работы, как сознаются они сами, они пишут сначала по-немецки, а затем переводят с помощью кого-нибудь из товарищей, владеющих латинским языком более или менее свободно. Что это за латынь, на которой они изъясняются и пишут, об этом и говорить нечего. Нет сомнения, что латинский язык потерял для немецкого пастора всякий смысл и значение, всякий raison d’être, что он существует в богословских факультетах лишь по традиции, как исторический пережиток, как того средневекового учёного, напоминающий о том времени, когда науку не могли себе представить иначе как на латинском языке.А. Кактынь(Продолжение следует).Рыб. Из религиозной жизни Запада // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 46. С. 302–308.Весьма ярким показателем отношения к христианству современного Запада может служить то, что произошло в последние годы во Франции. Мы разумеем борьбу против католицизма, которую ведёт уже много лет французское правительство, и которая теперь закончилась полным разрывом государства с церковью. Главные стадии этой интересной и поучительной борьбы представляются в таком виде.С начала XIX в. и до последнего времени отношения французского правительства к римскому католицизму определялись особым, заключённым в 1801 г., конкордатом, или соглашением, с папским престолом. Этот конкордат представлял собою опыт примирения государства и церкви после временного разрыва между ними в эпоху революции. Конкордат имел в виду, с одной стороны, возвысить церковь, до крайности униженную деятелями революции; с другой – положить препятствия для возвращения церкви того господствующего положения в государстве, которое занимала она до 1789 г. В силу этого конкордат 1801 г. отличался вообще не строго определённым характером. Но несомненно, что условия его ясно были проникнуты тенденцией поставить церковь в зависимость от государства. Правительство предоставило себе право вмешательства в назначение духовных лиц и в епископское управление; ограничило свободу богослужения необходимостью согласоваться с полицейскими правилами; потребовало от духовных присяги на верность законам страны, даже если они не согласны с присягой священнической, и т. п. Римский папа, вынужденный обстоятельствами, принял конкордат. Но, очевидно, условия его не могли не создать антагонизма между французским правительством и католической церковью. Этот антагонизм то возрастал, то ослабевал, но никогда, собственно, не прекращался совсем. С наибольшей силой он стал проявляться в период третьей республики. Начиная с 70-х годов французское правительство издало целый ряд законов, которые увеличивали господство государства над церковью и полагали существенные ограничения свободе церковной жизни. Так правительство постепенно сокращало государственный бюджет на богослужебные нужды и лишало духовенство назначенного ему содержания. В период 1879–86 гг. оно издало ряд законов, устранивших духовенство от дела народного образования и исключивших даже преподавание Закона Божия в правительственных школах. В этот же период законом признано было излишним духовенство для войск; было прекращено богослужение для солдат и запрещено им участвовать в торжественных крестных ходах и даже входить в храм. Кроме того, французские республиканские власти, пользуясь поддержкой правительства, часто унижали католическую церковь разного рода выходками, когда, напр., мэры и префекты превращали церковные погребения в антицерковные манифестации, запрещали иметь иконы в народных школах и т. п. Особенно много энергии проявило французское правительство в борьбе с монашескими орденами и духовными школами. История этой борьбы была изложена на страницах нашего журнала195. Результатом её было закрытие многих конгрегаций и около 15 тысяч школ, содержавшихся католическими монахами. При этом самое закрытие духовных школ сопровождалось целым рядом несправедливых и грубых мер, оскорблявших религиозные чувства, нарушавших элементарные права человеческой личности и вызывавших всеобщее раздражение.Не ограничиваясь указанными мероприятиями против католической церкви, сменившееся в начале текущего года министерство Комба пошло ещё дальше и довело дело до полного разрыва с папским престолом. По настоянию Комба, 29 июля 1904 г. французское правительство отозвало своего представителя при римском первосвященнике и вместе с тем вручило отзывную грамоту папскому нунцию в Париже Лоренцелли. Для осуществления этого своего давнишнего желания французское правительство воспользовалось самым маловажным поводом – именно вмешательством папы в дела двух французских епископов – Geay’a, еп. Майанского, и de-Nordez’a, еп. Дижонского. Первый из этих епископов сильно скомпрометировал себя своим поведением и вызвал крайнее возмущение своей паствы. Тогда римская курия запретила ему отправлять епископское служение, а затем и совсем уволила от должности. Это постановление, сделанное в 1900 г., было вновь пересмотрено в 1904 г. и опять утверждено. Обиженный епископ обратился к защите французского правительства, и последнее приняло его сторону. Оно выразило свой протест против распоряжения курии, усмотрев в нём нарушение конкордата и сославшись на тот пункт конкордата, который назначение епископов предоставлял президенту республики. В свою очередь статс-секретарь папы Мери-дель-Валь составил ответ на этот протест. 2 июля 1904 г. еп. Geay снова получил из Рима предписание оставить свою кафедру и прибыть в Рим в 15-дневный срок. Это предписание епископ представил французскому правительству, и последнее уведомило его, что он должен оставаться в своей епархии. Из Рима последовало новое предписание епископу с угрозой отлучения. Тогда французское правительство решительно заявило, что оно признаёт поведение римской курии дерзким нарушением конкордата, видит в нём презрительное отношение к установлениям французской республики и потому немедленно прекратит всякие сношения с курией, если последняя не откажется от всех своих претензий по отношению к Сеау’ю. Подобный же факт вышел и из-за еп. Дижонского. Результатом этих конфликтов и было прекращение французским правительством дипломатических сношений с Ватиканом и отмена обязательности конкордата. Вместе с этим министерство Комба заявило о своих намерениях продолжать борьбу с католичеством дальше, и именно о предстоящем внесении в палату депутатов законопроекта об отделении церкви от государства. Эта религиозная политика вызвала сильную оппозицию против Комба со стороны националистов и клерикалов. Результатом оппозиции было падение министерства Комба. Но это падение не оказало влияния на изменение церковной политики правительства, и в первую же сессию настоящего года законопроект об отделении церкви от государства был внесён на обсуждение палаты преемником Комба, Рувье. Началу дебатов о законопроекте предшествовала оживлённая агитация. Сторонники отделения устраивали митинги, на которых произносились речи против католической церкви. В то же время некоторые епископы обратились к своим паствам с посланиями, в которых старались разъяснить тяжёлые последствия предстоящего отделения. „Мы стоим, – писал один из них, – пред опасностью позора не иметь возможности более предложить нашему Спасителю и нашему Богу дом, который принадлежит Ему, и мы будем принуждены приютить его в наёмном жилище. Невыразимый крик ужаса пронесётся по всей Франции в тот день, когда закроются двери всех церквей, вынесены будут алтари, разломаны исповедальни, выброшены крещальни“. В заключение послания епископ приглашает население, особенно молодёжь, уже теперь группироваться в тесные союзы, чтобы предотвратить грядущую опасность. В то же время пять высших представителей духовенства: Ришар, арх. Парижский, Перро, еп. Отэнский, Куллье, арх. Лионский, Леко, арх. Бордосский, и Лабуре, арх. Реннский, обратились 28 марта с письмом к президенту республики. В этом письме они изложили свои возражения против законопроекта. Они указали на то, что законопроект глубоко оскорбляет совесть католиков, является отрицанием церковного строя, ведёт к нравственной и социальной дезорганизации и не может считаться выражением народной воли. Со своей стороны и папа Пий Х высказал недовольство законопроектом. Однако всё это не могло остановить движения, начатого Комбом дела, и в апреле палата приступила к обсуждению законопроекта об отделении церкви от государства. Проект встретил сильную оппозицию и в палате. Но оппозиции удалось достигнуть только того, что первоначальная слишком резкая форма проекта была смягчена. Тем не менее 3 июля (н. ст.) большинством 341 голоса против 238 проект был принят и, по утверждении Сенатом, с января будущего года вступит в законную силу. Сущность нового закона сводится к следующему. Республика обеспечивает свободу совести и гарантирует свободное отправление культа с теми лишь ограничениями, которые вызываются требованиями общественного порядка. Республика не признаёт, не оплачивает жалованьем и не поддерживает никакого культа. Поэтому с 1 января следующего за обнародованием закона года из бюджетов государства, департаментов и коммун исключаются издержки, относящиеся к отправлению культа. Все расходы по содержанию духовных лиц и по удовлетворению религиозных потребностей отныне будут нести культовые ассоциации или вероисповедные сообщества. Эти вероисповедные ассоциации образуются взамен существующих теперь церковных общин, консисторий, епархий и пр. Организуются эти ассоциации согласно с правилами общей организации известного культа, т. е. напр., ассоциации и католические, и протестантские должны устроиться на канонических началах этих исповеданий. Все эти ассоциации подчиняются режиму частных союзов, образуемых на основании закона 1 июня 1901 г. Ассоциации должны иметь целью исключительно отправление культа. Образоваться они могут в том случае, если найдётся определённое в законе количество членов, именно не менее 7 для коммун с населением в 1000 чел., не менее 15 при населении 1000–20000, и не менее 25 при населении свыше 20000. Средства ассоциаций составляются из членских взносов, из пожертвований, из платы за совершение религиозных церемоний и служб, из платы за скамьи и стулья в церквах. Отдельные ассоциации могут объединяться в большие союзы с центральной администрацией, без ограничения пределами территории. Хозяйство ассоциаций подчинено правительственному надзору, причём для запасных капиталов установлен предельный размер. Что касается имущества, которыми доселе владела католическая церковь и другие исповедания, то депутаты социалистической партии внесли было предложение объявить эти имущества собственностью нации, продать их и деньги употребить на пенсионные кассы для рабочих. Но предложение это было отвергнуто, и палата высказалась за передачу имущества учреждаемым вновь вероисповедным обществам. При этом, все имущества, полученные в своё время церковью от государства, должны вновь отойти к государству, а имущества, на которые содержатся какие-либо благотворительные или другие учреждения, не имеющие отношения к культу, передаются соответствующим общественным учреждениям. Все церковные здания, соборы, церкви, капеллы объявляются собственностью государства и представляются вероисповедным обществам в бессрочное пользование. Но за государством остаётся право отобрать их от ассоциаций в известных случаях. Здания для помещения священнослужителей, а также семинарий и протестантских богословских факультетов предоставляются в пользование лишь на определённый срок, именно: архиепископии и епископии на два года, а остальные на пять лет, по истечении какового срока переходят в распоряжение государства, департаментов и коммун. Священнослужители, получавшие жалованье от государства, взамен его получают пенсию, размер которой определён сроком службы.Отпра̀вление церковных церемоний, процессий, колокольного звона поставлено в зависимость от воли мэров. Относительно священных изображений постановлено, чтобы они допускались только в церквах, на могилах и в музеях.Таков в существенных чертах принятый палатой законопроект об отделении церкви от государства. В ноябре месяце законопроект этот будет рассматриваться в Сенате. Будут сделаны попытки, с одной стороны, затормозить этот закон, а с другой – провести его без тех смягчающих поправок, которые были сделаны к нему во время прений в палате. Но во всяком случае, большинство голосов в Сенате закону уже обеспечено, и таким образом отделение церкви от государства во Франции уже теперь может считаться совершившимся фактом.Рыб.(Окончание следует).№ 47. Ноября 20-гоМ. Гн. Царство божие внутри вас // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 47. С. 309–321.(по поводу манифеста 17 октября)Сердце каждого русского человека обливается кровью при виде всех тех ужасов, в которые ввержена в настоящее время вся русская земля! Что мы видим? Что мы слышим? – Всюду кровавые успехи революционеров; всюду начинается мщение, тоже кровавое, этим революционерам! Города и сёла, деревни и отдельные хутора подвергаются разгромам, пожарам, а жители их – убийствам! Не успели смолкнуть вопли избиваемых во взаимной борьбе в г. Баку, не успели погаснуть пожары в том же городе, как началась повсеместная забастовка служащих на железных дорогах, и на целые недели остановлена почти вся экономическая и промышленная жизнь страны! Ведь это разорение и без того бедной страны нашей!Настало знаменательное в русской истории семнадцатое октября, всем гражданам русской земли дарованы все виды свободы, затем провозглашена амнистия политическим преступникам – и что же? Вместо истинной, искренней и высокой радости, вместо благодарности даровавшему все эти блага русскому Венценосному Вождю, вместо мира и любви – все значительные города русской земли стали свидетелями в высшей степени оскорбительных для русского чувства революционных манифестаций, а за ними – страшных, жестоких мщений со стороны оскорблённых в своих патриотических чувствах – страшных и жестоких особенно потому, что им подверглись в большинстве случаев люди, неповинные ни в оскорблении глубоко чтимого имени русского Царя, ни в унижении русского народа – и вся русская земля стала свидетельницей быстро и неудержимо развившихся человеконенавистничества, вражды, нескрываемой уже злобы! Весь Запад и в особенности Юго-запад нашего отечества омрачён так называемыми еврейскими погромами; другие части нашей земли – избиениями революционных манифестантов; ожесточение в иных местах дошло до неслыханных, невероятных размеров: в г. Томске сожжено в театре до 600 человек забастовщиков и противогосударственных манифестантов, в Твери почти сожжена земская управа с находившимся в ней земским собранием!Что же всё это значит? Откуда все сие нам? Во имя чего вся Русь замутилась, чего ищут, чего желают возмутившие мирное течение нашей жизни и ставшие главными виновниками всех бед, нас обступивших?Всё создано, всё произошло во имя тех высших начал общественно-политической жизни народов, к которым всегда люди стремились, стремятся и будут до скончания веков стремиться. Это – свобода, водворение на земле и среди людей начал равенства, справедливости, это – укрепление среди обществ человеческих – естественных прав человека и гражданина. К осуществлению на земле и в своей среде названных начал человек начал стремиться с того самого момента, когда он основал первое своё общество, когда он впервые вступил в государственный быт и тем самым привёл свои личные интересы в непосредственное соприкосновение с интересами других и притом многих лиц. На языке всех народов и всех времён воспевались и воспеваются блага свободы. В ней люди видели и видят то, всегда искомое, но всегда и неуловимое счастье личной и общественной жизни, которое, как путеводная звезда среди ночного мрака, вело и ведёт людей, чаще всего путём страданий, к чему-то лучшему, к чему-то возвышенному, но, к сожалению, не всегда ясно сознаваемому. И отдельные люди и целые государства – эти огромные и часто разнородные группы людей – чувствовали и чувствуют, что с насаждением свободы и других высоких начал в жизни политической и общественной, исчезнут беззаконие, неправда людская, пороки и недостатки общественные, – и человеку будет легче дышать, легче думать, удобнее совершенствовать свои духовные силы, всестороннее развивать свою практическую деятельность. Тогда, с воцарением политической и общественной свободы личности человека в форме естественных прав человека и гражданина, водворится на земле если и не вполне совершенное материальное и иное довольство, то несравненно лучшее… Да, именно водворится довольство и исчезнет с лица земли и из среды общества, вместе с неравенством, зависть, злоба, человеконенавистничество. Людям всегда так мило и так желательно было рисовавшееся в их воображении счастье, что они никогда не останавливались пред необходимостью даже самых великих жертв, и на алтарь желаемого, искомого, но ещё не видимого счастья приносилось всё и даже самая жизнь человека…Мы к настоящее время присутствуем и являемся самыми деятельными свидетелями того же напряжённого искания счастья личного и общественного, – в их обоюдном сочетании, – со стороны многих граждан Российской империи, каким ознаменован исторический путь многих народов. Мы в настоящее время являемся свидетелями и того, что искомые условия для пользования счастьем жизни, по-видимому, приобретены: с высоты царского престола – объявлено о даровании всех тех свобод, которых так страстно желали. Но почему же сердце наше болезненно бьётся, почему же наш ум, всё наше духовное существо – с тревогой, соединённой с какою-то горестью; взирает на всё дарованное и на всё совершающееся пред нашими глазами, – даже более – на грядущее будущее?Говорят, и к сожалению, нередко, что история не повторяется, и потому „уроков истории“ не слушают. Но мы в настоящее время невольно обращаем взор наш умственный на пройдённый путь жизни дружественного нам народа и, нужно сказать, – во многом по своему характеру похожего на нас – именно французского и останавливаемся на той части этого пути, когда и Франция, как и мы теперь, страстно принялась за водворение в жизни своей новых начал жизни для облагодетельствования своих сынов и освобождения их от накопившегося в течение многих веков зла. Останавливаемся на этой части французской истории не только потому, что наша современность весьма напоминает её нам, но и потому, что и наши, и западно-европейские учёные и неучёные изъяснители судеб новейшей общественно-государственной истории народов немолчно свидетельствуют, что эта именно часть французской истории является переломом в истории всех народов и служит источником всех приобретений и улучшений жизни, сделанных в последний век народами Запада. Наши же революционеры и так называемые передовые люди – прямо ставят себе всё совершавшееся в конце XVIII века во Франции как путеводную звезду в деле созидания и на русской земле политического и общественного рая.Положение Франции в XVIII веке во многих отношениях было печально. Простой народ был обременён налогами, беден и слабо просвещён. Средний класс населения – самый богатый, деятельный и просвещённый – не имел политических прав и, хотя участвовал в управлении государством в лице чиновников различного ранга, – никак не мог сравниться в правах и привилегиях с двумя высшими классами – духовенством и дворянством; а такого уравнения в правах он весьма желал, и, почитая себя вполне достойным этих прав, всё более и более проникался завистью к общественно-государственному положению первых двух сословий. Духовенство (высшее) и дворянство (особенно придворное) во времена Людовика XIV окончательно уже лишились прежних (средневековых) своих государственных прав, не несли почти никаких обязанностей в отношении к государству, но пользовались многими преимуществами (привилегиями), вытекавшими из особой их близости к королю. Такое положение, лишившее дворян и высшее духовенство возможности деятельного участия в государственной жизни, не могло удовлетворять их, и в то же время, не могло не возбуждать неприязненных чувств со стороны других классов населения. Казна государственная была пуста; долги государственные всё более и более возрастали. Политическое положение Франции в ряду других западноевропейских государств было принижено, и армия – расстроена.Такое печальное положение страны, естественно, вызвало стремление реформировать всю жизнь народа, чтобы устранить из неё накопившееся веками зло, разные несправедливости и водворить лучший правовой порядок в государственном и общественном быту народа. Какими путями можно было достигнуть этой цели? На этот вопрос давали ответ философы и вообще просвещённые люди того времени, носившего и название „просвещённого века“. Воспитанные на чуждых и неосуществимых образцах умерших уже – древней Греции и Рима, заимствовавшие основные свои мысли от английских философов, – французские писатели XVIII в. (Монтескье, Вольтер и особенно Ж. Ж. Руссо) увлеклись до крайности отвлечёнными идеями о переустройстве государственного быта и стали проповедовать полное разрушение существовавшего строя государственной и церковной жизни, убеждая всех своими сочинениями, что, с одной стороны, – этот строй преисполнен многих и великих несправедливостей, а с другой – что с уничтожением его, и притом коренным, – наступит время наиболее счастливого состояния общества и государства. Мысли эти постепенно распространялись в обществе и нашли очень многих приверженцев.Сознавая, что государство страдает от многих недостатков, король (Людовик XVI) и всё французское правительство решились приступить к устранению замеченных недостатков. Для наилучшего достижения цели обратились они к представителям народа. Созвано было давно уже не собиравшееся „собрание генеральных штатов“. В состав этих штатов вошли, по-видимому, самые лучшие представители всех трёх сословий – первого (духовенства), второго (дворянства) и третьего (среднего), причём количество представителей последнего равнялось количеству двух первых вместе взятых. Явившиеся в собрание штатов депутаты все были воодушевлены искренним желанием – помочь королю в его реформах, в его стремлении избавить государство от некоторых гибельных недостатков; в то же время они хотели внести в жизнь государственную все те начала, которые указывались философами, как единственно спасительные и благодетельные. Эти начала были: свобода, братство, равенство, как естественные права человека и гражданина. Возглашая в лице своих лучших представителей, каким, напр., был Мирабо, что они – монархисты, что они желают только реформировать государство на новых лучших началах, – депутаты с необыкновенным воодушевлением принялись за своё дело. Им казалось, что это дело исключительно в их руках, что они, и только они одни, будут направлять его по желаемому направлению. И что же? 5 мая 1789 г. собрались генеральные штаты, а 17 июня третье сословие объявило себя национальным собранием, 14 июля произошло уже восстание в Париже, окончившееся разграблением арсенала и оружейных лавок, взятием Бастилии (государственной тюрьмы) и разорением её. В это же время образована была национальная гвардия; король был вынужден приехать в Париж и, согласно желанию гвардии и народа, принять трёхцветную кокарду. Пролита была первая кровь. Затем начались восстания в провинциях, и кровь полилась целыми ручьями. 4 августа в одну ночь в порыве необыкновенного энтузиазма депутаты уничтожили весь строй прежней общественно-государственной жизни. Национальное собрание, ставши уже учредительным, заставило короля переехать в Париж на жительство после страшного народного бунта в Париже 5–6 октября и великих оскорблений, нанесённых королю и его семейству в Версале парижской чернью. Мечтавшее быть единственным устроителем государства на новых началах, учредительное собрание само оказалось теперь во власти толпы народной. Возникшие ещё в 1789 году волнения в провинциях всё более и более усиливались. Начались столкновения с иностранными державами, и кровь человеческая полилась ещё обильнее. Из Франции стали выселяться целыми толпами придворные, дворянство и все те, которых во имя общественного блага начали теснить и преследовать. Сам король, потеряв веру в свою безопасность, делает попытку к бегству, но неудачно, следствием чего является 17 июля 1791 междоусобная резня в Париже, потребовавшая многих жертв. В это же время впервые появляются требования народа о низложении короля, образуются разные политические клубы с республиканскими стремлениями. Людовик XVI, находившийся под стражей, вынужден был признать конституцию 1791 года, весьма ограничивавшую власть его, как короля. В основу её положено было то, чего добивались и что проповедовали философы: естественные права человека и гражданина. Люди, гласила декларация прав, рождаются и остаются свободными и равными в правах; естественные и неотчуждённые права человека суть: свобода, собственность, безопасность и сопротивление угнетению; декларация объявляла также свободу личности от произвольных арестов, мягкое обращение с подсудимыми, свободу религиозных мнений, свободу слова и печати, ненарушимость частной собственности. По конституции 1791 года – особа короля объявлялась священною и неприкосновенною, и только в случае отказа от конституции или измены ей король должен быть считаться отрёкшимся от престола.И это был первый акт революции, взявшейся насадить во Франции новые, особенно привлекательные начала жизни. Депутаты учредительного собрания уступили своё место новым избранникам народа, составившим из себя законодательное собрание. И среди этого собрания были ещё конституционные монархисты, – но оно не удовлетворилось созданием первого учредительного собрания, не удовлетворилось потому, что, по его мнению, естественные права человека получили недостаточное развитие. Началась спешная переработка конституции 1791 года; законодательное собрание преобразовалось в национальный конвент; появляются такие лица, как Робеспьер, Дантон и Марат; начинается преследование всех, кто иначе мыслит, чем большинство конвента и названные три лица; тюрьмы переполняются до того, что не могут вместить всех подвергающихся опале, и эти тюрьмы очищаются для новых узников посредством трёхдневной резни (сентябрьские убийства 1792), во время которой гибнут тысячи женщин, детей и стариков, так как обыкновенно заключали в тюрьму целыми семьями; наступает время террора (ужаса); Франция объявляется республикой, и король её Людовик XVI 21 января 1793 года возводится на эшафот и слагает свою голову под гильотиной; той же участи подвергается его супруга, а сын их отдаётся в науку какому-то сапожнику, каковой науки не переносит и умирает от побоев и истощения; гибнут сотнями и тысячами мирные граждане и составители первой конституции; за ними идут под гильотину бывшие члены законодательного собрания, за этими последними туда же направляются обезумевшими от крови, но во имя прав человека, Робеспьером, Дантоном и Маратом, и многие члены национального конвента, составляется план – для окончательного торжества республиканских начал 1793 года вырезать 300,000 человек; отменяется христианство и объявляется новая религия – религия разума; гибнут в огне и крови восставшие на защиту веры и жизни города Тулон, Лион, Нант и др., наконец, гибнут: Марат, под гильотиной Дантон, и остаётся властвовать один только Робеспьер. Париж и вся Франция лежат у его ног истерзанные, в крови и грязи; всюду наступило царство недоверия, зависти, злобы и самого отъявленного человеконенавистничества. Но террор всё более и более усиливался; не могли, наконец, вынести его и самые друзья Робеспьера: они схватили его и казнили (28 июля 1797 г.). Но кровь и после этого продолжала литься. Лилась она по всей Франции, лилась и по всей Европе; волною широкою кровавая река прошла и по русской земле – до Москвы и обратно до самого Парижа.Миллионы человеческих жизней принесены были в жертву, – чему? А тому искомому благу жизни, которое так близко, которое, думалось, легко осуществимо, – стоило только изменить внешнюю форму жизни. И все эти миллионы человеческих жертв, оказалось, принесены напрасно: искомого счастья жизни они не дали, и Франция почти в течение всего XIX века (до 1870 года) целым рядом кровавых революций старалась хотя бы в малой степени осуществить в жизни мысли своих философов XVIII века. В настоящее время Франция – республика. Но прекратилось ли в ней озлобление людей друг против друга из-за прав политических и общественных? Нет и нет! Мало того, к прежним причинам вражды и человеконенавистничества присоединилась ещё борьба труда и капитала, работников и работодателей… Исчезли ли во Франции после гибели миллионов человеческих жизней бедность, бесправие слабого и своеволие сильного, нищета, доводящая людей до голодной смерти среди роскошных улиц и великолепных дворцов? Нет и нет: по-прежнему люди страдают от бедности, зависти, голода и холода; по-прежнему гнетёт сильный слабого и превращает по своему желанию свободного гражданина республики в полураба. Мало того: Франция вымирает и начинает жить только приезжим населением; Франция, как это показала последняя всемирная выставка в Париже, стала гнездом самых ужасающих пороков, которые едва-едва уже прикрываются блистательными успехами в области наук, искусств и промышленности.Почему же все страшные жертвы, принесённые и отдельными людьми и всем народом во имя блага жизни, во имя так страстно желаемого и искомого счастья, – остались, как и остаются обыкновенно, тщетными? На этот вопрос может быть только один ответ. Люди, в силу несовершенства своей природы и, в частности, в силу чрезмерного пристрастия ко всему внешнему, всегда искали и ищут счастья вне себя. Человек напрягал и напрягает все дарованные ему силы для того, чтобы покорить своей воле все силы природы. Он создал науку. Последняя доставила нам средства плыть не только по ветру, но и против ветра, не ждать в ужасе громового удара, а отводить его, не подчиняться условиям расстояния, но сокращать его паром и электричеством. Он изобрёл разнообразные искусства, пользуясь которыми, мы улучшаем не только внешнюю обстановку своего быта, но и предохраняем тело от болезней и излечиваемся от них. Много сделал человек и для улучшения своих общественных отношений. Но, если спросить людей, пользующихся всеми современными открытиями и изобретениями в области науки и искусства, живущими в государствах, устроенных, как говорят, на новых правовых началах общественно-политической жизни, – ближе ли они стали к своему счастью, меньше ли стало среди них самого разнообразного горя, нередко безысходного, то не дадут они на этот вопрос положительного ответа. Несомненно, всё, что нас окружает, внешние условия нашей жизни могут облегчать пути наши к нашему же счастью; но не они, эти внешние условия, создают счастье; чаще же всего случается, что они не делают человека ни на волос счастливее прежнего, потому что он внутри самого себя носит многочисленные причины несчастья: из сердца человеческого исходят все помышления и добрые и злые, и человек, по слову апостола, творит часто не то, что хотел бы творить, как должное, а то, чего не хотел бы, как недолжного.Царствие Божие внутрь вас есть (Лк.17:21) – сказал всему миру человеческому Божественный Учитель; ищите прежде всего этого Царствия, и остальное всё вам приложится; какая польза человеку, если он весь мир приобретёт, а о душе своей забудет? И эти непреложные истины людьми постоянно забываются! Поэтому-то и самые лучшие внешние блага часто не только не приносят нам так желаемого нами счастья, а, напротив, удаляют нас от него. Чьё сердце радостью не забьётся, у кого не возгорится оно желанием обладания, когда зазвучат призывы людей к свободе, братству и равенству? И все люди способны откликнуться на зов этот. Но далеко не все сумеют и сами воспользоваться этими благами и другим предоставить невозбранное пользование ими. Вот почему широкой кровавой рекой с берегами из трупов людских представляются нам времена Великой французской революции, когда люди, казалось, особенно сознательно принялись за водворение в своей государственной жизни высоких начал – свободы и братства. Забыли тогда люди, что в какие бы одежды ни облекали дикого зверя, гнездящегося в человеке, он не смирится, а ещё более будет проявлять свою дикость. Забыли, как и в другие времена часто забывают, что жизнь человеческая, смысл её, созидается не внешними формами, а духом, который всё живит, который и самой форме внешней придаёт или красоту, или безобразие. Человек высокой, благородной души и в разодранном рубище, и в лохмотьях останется прекрасным, а злого и невоспитанного в какие угодно одежды облекайте, – он не станет от этого лучше.Нам с высоты царского престола в течение самого короткого времени (начиная с 6 августа) даровано множество великих, славных и по существу своему животворных милостей. Сумеем ли ими воспользоваться? Подготовлены ли мы к ним, к практическому, жизненному воплощению их? То, что совершается пред нашими глазами, то, что мы по обыкновенному человеческому предвидению можем предположить в ближайшем будущем, – даёт нам пока мало утешительного. Невольно пред нами встают ужасы былого, невольно взоры наши от нашей современности, уже осквернённой бранью, враждой, человеконенавистничеством, обращаются к той ужасной по зверству человеческой эпохе, когда люди в исступлении своём, во имя свободы, братства и равенства, избивали друг друга миллионами, – и сердце наше содрогается, и устами так и хочется всему русскому многомиллионному народу напомнить слова Спасителя, приходившего в этот грешный мир для его спасения: Царствие Божие внутрь вас…Высочайшими манифестами 6 августа и 17 октября русскому народу дано чрезвычайно много. Русский народ всею своею предшествовавшею жизнью поставлен в совершенно особые, сравнительно с другими народами, условия. Пред ним лежит опыт жизни и деятельности других народов. Да будет этот опыт в учение всем ищущим в жизни добра, и да окажется наш народ достойным царских милостей! Русский народ глубоко предан своей Православной Церкви, воспитан ею в началах мира и любви, и ему ближе и понятнее, чем кому-либо другому, учение Божественного Искупителя мира о значении для блага жизни человеческой, для её истинного счастья – внутреннего, духовного совершенствования. Необходимо приложить все силы к тому, чтобы истинные и животворные начала общественно-политической жизни не внешне только прививались к преобразуемому ныне у нас государственному строю. Необходимо и себя и всех других каждую минуту убеждать, что Царствие Божие внутри нас, что это единственно верное для всех времён и народов указание на те пути, которыми люди должны идти для достижения личного и общественного счастья.М. Гн.Кактынь А. Приготовление к пастырскому служению в протестантстве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 47. С. 321–327.(Продолжение196).В некоторых германских университетах существует прекрасный обычай, в силу которого профессора богословского факультета в известные дни недели открывают двери своей квартиры для всех желающих из своих слушателей. Собрания эти носят чисто научный характер. На них, по выражению Коха197, профессора „разменивают золото чистой науки на ходячую монету“, а студенты со своей стороны восполняют то, что осталось для них недопонятым или невыясненным в университетской аудитории; здесь профессора в интимной беседе знакомятся с потребностями и запросами молодого поколения и здесь же гораздо более, чем на лекциях, передают им прекрасные заветы старого.Также и среди самих студентов, как было замечено выше, существуют кружки с научным направлением. Члены их, кроме того, что делятся впечатлениями о слышанном и читанном и обсуждают сообща интересующие их вопросы, занимаются также совместным чтением какого-нибудь из известных и серьёзных богословских трудов198.Каникулярное время студенты богословия, если только они не заняты уроками и репетициями, употребляют, также по старинному обычаю, на путешествие по своей родине. В компании 2–3 человек, а то и в одиночку, они обходят пешком все ближние и дальние места своей провинции, так что нет в Германии уголка, куда бы не заглядывали теологи. Этим путём они заранее знакомятся с положением и бытом своего народа, с условиями жизни и служения пастора.В числе важных преимуществ университетского образования нельзя ещё не упомянуть об университетских библиотеках. В германских университетах вообще и на богословских факультетах в частности библиотеки обставлены с нигде несуществующей у нас роскошью. В них имеются десятки и сотни тысяч томов всевозможных исследований на всех языках; масса критических и библиографических изданий, которые притом ежегодно пополняются. У нас есть под руками отчёт о библиотеке Гейдельбергского богословского факультета ещё от 1862 года; в нём говорится, что один богословский факультет в Гейдельберге выписывал за этот год (это сорок лет тому назад!) до 200 одних периодических изданий, причём немецкие получались в самый день выхода, французские и польские – на второй, итальянские и английские – на третий199. – И все эти сокровища ежедневно готовы к услугам студентов.Таким образом, научная сторона протестантской системы пастырского приготовления обставлена всеми возможными удобствами. Теолог слушает тех профессоров, которых желает, занимается теми предметами, которые ему нравятся, выбор учёных и учебных пособий для него не ограничен: ежедневно он может пользоваться для своих работ указаниями первостепенных учёных. Всё это – преимущества, которые может дать только университет; никакая семинария не может позволить себе такой роскоши. Вот ради этого именно, да ещё ради возможности общения в университете теологов – и студентов, и профессоров, с представителями других специальностей, общения, расширяющего кругозор теологов, дающего им новые идеи и оплодотворяющего их работу, – ради всего того протестантская церковь находит университеты незаменимыми в деле пастырского приготовления, и университетское образование – условием sine qua non самого пастырства.IIIВ католичестве вместе с окончанием богословского образования кончается и процесс приготовления к пастырскому служению, в протестантстве же он находится приблизительно только ещё на середине. Между университетом и желанным местом приходского пастора у протестантского теолога лежат долгие годы кандидатства200, и в течение их пастырское приготовление продолжается непрерывно, но вступает при этом в новую стадию. Университет дал кандидату общую научную подготовку, гомилетическая и катехетическая семинарии положили первые начала практики, но этим ещё далеко не исчерпывается всё то, чего требует от протестантского пастора церковь. Поэтому за дело дальнейшего приготовления берётся уже она сама. Она берёт кандидата под свою опеку, диктует ему свои требования, и сама следит за их выполнением.Прежде всего те научные сведения, которые сохранились у кандидата от университетских лекций и, отчасти, от собственных занятий, носят более или менее энциклопедический характер. Они разрознены, перепутаны, находятся нередко в самой странной ассоциации, лишены глубины и ясности; им недостаёт живой органической связи друг с другом и с жизнью. Теперь он должен углубить их, уяснить и привести их в систему. Если кандидату представляется возможность, ему настоятельно рекомендуют заняться самостоятельными исследованиями в какой-нибудь области науки – церковной истории, экзегетики или какой другой; такая научная работа имеет для него важное значение, а между тем впоследствии у него может не оказаться для неё времени. – Затем, кандидат должен научиться применять свои научные познания на практике, популяризировать их; он должен приобрести навык излагать мысли ясно, общедоступно и для всех понятно; наконец, он должен уметь извлекать из них назидание для своих слушателей. Словом, он должен, по выражению Leberl’a201, перечеканить золото науки, в лёгкую монету, которая бы находила быстрый и лёгкий сбыт.В практической же области молодой кандидат ещё совершенный профан. Он сделал несколько проб катехизации детей школьного возраста; по он почувствует себя совершенно на мели, если на него возложить катехизацию взрослых, готовящихся к конфирмации, если ему поручать преподание наставления и утешения больным, заключённым и другим, нуждающимся в пастырском попечении. Не знает он и школьного дела, а знание необходимо, потому что пастор является вместе с тем и инспектором школ своего прихода. Кроме того, он не знает и канцелярской стороны многосложных служебных обязанностей пастора – он не умеет вести должностной корреспонденции, церковных книг, метрических записей, не знает, как составить рапорт, как сделать выписку из книги. Не знает он также литургической стороны пастырского служения, не знает действующего церковного и школьного права.Всё это кандидат должен выучить ещё до поступления на самостоятельное место – там его некому будет учить, да и учиться уже будет поздно. Для того, чтобы предъявляемые кандидатам требования церкви не остались пустым pium desiderium, протестантская церковная практика выработала целую систему мер, имеющих в виду, с одной стороны, оказание содействия кандидатам в их занятиях, а с другой – проверку достигнутых ими успехов. Из них прежде всего следует сказать о 2-х экзаменах: pro venia concionandi и pro ministerio, которым должен подвергнуться каждый кандидат для того, чтобы получить право на занятие должности пастора.Первый экзамен pro venia concionandi кандидат должен сдать не позже 4 недель по выходе из университета. Производит его особая комиссия при консистории того округа, в котором кандидат намерен определиться пастором. Испытания производятся по предметам университетского курса и распадаются на письменные и устные. После того, как кандидат подаёт в консисторию прошение о допущении его к экзамену с приложением нужных бумаг202, консистория назначает ему время экзамена и даёт ему тему для письменной работы вместе с указанием срока подачи. Кроме того, во время самого экзамена кандидат должен написать на данную ему тему из научного богословия сочинение в определённый короткий срок, не пользуясь при этом никакими пособиями. До или после устных испытаний экзаменующийся должен произнести перед комиссией проповедь и сделать пробу катехизации. Этот экзамен имеет целью установить степень природной даровитости кандидата, а также и объем приобретённых им в университете научных познаний.Выдержавший экзамен pro venia concionandi заносится в список кандидатов и получает право проповедовать в любой церкви, с согласия, конечно, пастора этой церкви. Раньше он мог проповедовать только с разрешения супер-интендента и по рассмотрении последним проповеди.Второй экзамен, pro ministerio, имеет место не раньше года и не позже 4 после первого. Производится он так же, как и первый, местною консисторией. Цель его заключается в том, чтобы проверить, насколько хорошо кандидат воспользовался годами своего кандидатства, насколько он подвинулся вперёд в области чистой науки и насколько освоился с практическими приёмами пастырской деятельности, причём центр тяжести экзаменаторских требований переносится уже именно на эту последнюю сторону.Экзаменационная комиссия обращает внимание уже не столько на теоретические сведения испытуемого, сколько на его познания в области практического богословия (гомилетики, катехетики, литургики и в особенности на умение катехизировать, на составление и произнесение проповедей), церковного права (преимущественно действующего, местного права) и практической педагогики (на знание школьного и воспитательного дела, на знакомство с актуальной постановкой его). Порядок производства экзамена тот же, что и в первом случае203; разница лишь в том, что теперь письменных работ может и не быть. Выдержавший экзамен pro ministerіo получает право на занятие должности пастора.А. Кактынь(Продолжение следует).Рыб. Из религиозной жизни Запада // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 47. С. 327–332.(Окончание204).Принятый палатой законопроект об отделении церкви от государства во Франции является одним из самых крупных фактов в новейшей истории христианства. Все последствия его в настоящее время трудно и предвидеть. Прежде всего, конечно, рассматриваемый факт не может не отразиться на состоянии самой республики, создав для неё целый ряд затруднений. Внесение закона об отделении церкви от государства уже вызвало сильную оппозицию и падение министерства Комба. Приведение закона в исполнение может породить ещё бо́льшие смуты. Дело в том, что учреждение культовых ассоциаций, их устройство и деятельность новым законом поставляются в сильную зависимость от администрации. А известно, что во Франции, несмотря на её республиканский строй, „усмотрение“ администрации играет не меньшую роль, чем в государствах с иным режимом. Так как теперешняя французская администрация принадлежит к той передовой республиканской группе, которая, главным образом, добивалась разрыва с церковью, и которая смотрит на религию исключительно как на орудие клерикализма, – то можно предвидеть, куда будет направляться административное усмотрение. Оно будет направляться к стеснению ассоциаций в их жизни. В свою очередь униженный католицизм не уступит своей позиции без борьбы, и сторонники нового закона хорошо это знают. „Будьте уверены, – говорил в одной из своих речей Анатоль Франс, – будьте уверены, церковь не будет нам благодарна за ту свободу, которую мы ей дадим в своём государстве, после того как состоится отделение. Она примет от нас эту свободу как оскорбление. Она сделается непримиримым врагом правительства, которое даёт ей эту свободу… Когда конкордат будет отклонён, то папа останется единственным главой церкви во Франции. Когда он один только будет назначать епископов, то мы можем быть уверены, что он будет выбирать их из монашеских орденов, иезуитов, ассумпционистов и капуцинов. Управление епархиями перейдёт постепенно в руки монахов. Церковь будет прибегать к насилиям. Ей нужны мученики, и все её надежды возлагаются на религиозную войну“. Ввиду всего сказанного справедливо ожидают, что новый закон будет для Франции источником хронического недовольства, внесёт всюду раздражение и обострит до крайности борьбу политических партий.Что касается собственно католической церкви во Франции и протестантства, то для них, с изданием нового закона, наступят, по общему мнению, трудные времена. Это будет, по крайней мере, до тех пор, пока католицизм и протестантство не приспособятся к новым условиям жизни. Однако же чего-либо грозного для христианства, по существу факт отделения церкви от государства сам по себе не представляет. Союз с государством везде способствовал омирщению церкви. Эпохой высшего расцвета церковной жизни были те века, когда государство не только не оказывало церкви своей поддержки, но даже прямо её преследовало. Возможно, поэтому, ожидать, что тяжести нового положения послужат для членов христианских общин во Франции горнилом, в котором очистится их вера и обновится их жизнь. Но для нас в данном случае факт отделения церкви от государства во Франции важен как симптом отношений современного человечества к христианству. И с этой точки зрения указанный факт представляет, действительно, нечто печальное и грозное. Где лежат причины этого факта?Мероприятия французского правительства против римского католицизма, окончившиеся разрывом с церковью, оживлённо обсуждались в печати как западной, так и нашей русской. Большинство авторов, касавшихся борьбы французского правительства с церковью, старались оправдать эту борьбу. С этой целью обыкновенно высчитываются исторические вины католицизма, за которые он несёт теперь наказание. Главным образом, обвиняют католическую церковь в том, что она всегда стремилась к господству, причём осуществляла свои стремления не по-евангельски, а путём внешнего, насильственного порабощения мирян и попрания их свободы. Вмешиваясь в ожесточённую борьбу политических партий, католическая церковь, говорят, даже преследовала личные, кастовые интересы. Она не была, как подобало ей, поборницей „гонимой правды и бесправной, но вопиющей к небу о защите той или иной тесноты“; напротив, она чаще держала сторону сильных и властных, являлась сторонницей и пособницей „торжествующего гнёта и насилия“. Поэтому католицизм оттолкнул от себя прогрессивное общество, приобрёл в глазах народа репутацию врага государства и тормоза для всех освободительных движений. Только устранением исторических ошибок католическая церковь, говорят, может восстановить свой прежний авторитет. Лишь тогда она вернёт к себе всеобщую сыновнюю любовь, когда „признает и осветит безусловным светом общепризнанные начала добра и справедливости“.В приведённых рассуждениях, конечно, содержится много верного. Но, по-видимому, несомненно и то, что изложенными соображениями не исчерпывается всецело рассматриваемый нами факт, и основная причина его лежит гораздо глубже. Если бы мероприятия французского правительства направлялись только против духовенства и имели целью бороться с клерикализмом, то они носили бы другой характер, и правительству не было бы нужды доходить до тех крайностей, до которых оно дошло. Теперь же и ход борьбы, и прямые заявления сторонников отмеченных мероприятий не оставляют никакого сомнения в том, что борьба ведётся не только против клерикализма, но и против религии вообще и, в частности, против религии христианской. Пред обсуждением законопроекта об отделении церкви от государства в палате депутат социал-демократической партии Алляр прямо заявил, что он и его единомышленники поставили целью де-христианизацию Франции, что они враги не католицизма, а всякой церкви, потому что христианская вера есть позор для разума. Подобно Алляру и Анатоль Франс в упомянутой выше речи самым отрадным последствием нового закона считает то, что после разрыва союза с государством церковь расколется на секты, и единство её прекратится. „Тогда в нашей стране, – добавляет он, – исчезнет самая страшная сила угнетения, которая когда-либо давила нацию. Тогда прекратит своё существование старинный враг, истребитель мысли и знания“. Если обратить внимание на те партии, которые направляют церковную политику Франции, то будет ясно, что именно борьба с христианской религией, а не с клерикализмом только, является конечной целью этой политики. Борьбу эту ведут, главным образом, социал-демократы, видящие в религии христианской препятствие для осуществления своих планов. Затем, главными деятелями в этой борьбе выступают министры и депутаты, принадлежащие к масонским ложам. Масонство же, как это теперь хорошо известно, есть самый непримиримый враг христианства. Основная задача новейшего масонства, по открытому заявлению многих приверженцев его, состоит в том, чтобы искоренять все метафизические идеи и все верования, не покоящиеся на точных наблюдениях, – в том, чтобы бороться с догматами, с божественной моралью и с религиозным чувством вообще. „Долой клерикализм и все откровенные религии“ – вот девиз масонства, по словам одного из масонов. „Будем стараться уничтожить клерикализм и постепенно ослаблять религиозный дух; будем твёрдо помнить, что отделение церкви от государства есть наша заветная цель“ – так заявил масон Бурсерэ ещё в 1894 г. С особенной энергией при этом масонство ведёт пропаганду своих идей во Франции. Задачи и характер масонской деятельности здесь хорошо определил масон Бокьэ в заявлении, сделанном им на конвенте западных лож в 1892 г. „Мы, – говорил он, – до тех пор не утвердим прочно республики, пока в каждом селении не будет находиться школьный учитель масон – светский кюре, священник, который может быть противопоставлен приходскому кюре для того, чтобы с пользою бороться с его вредным влиянием. Мы дотоле не утвердим республики, пока каждый ребёнок, воспитанный подобным наставником, не будет иметь в руках катехизиса прав человека и гражданина, пока к престолу не перестанут подходить причастники, пока в церковные кружки не перестанут опускать приношения, пока кюре не вынужден будет для того, чтобы не умереть с голода, потребить последний запас облаток, которые под названием остий, приготовляются для причастия“205.После сказанного становится несомненным, что происходящая во Франции борьба против католической церкви есть именно проявление того антихристианского духа, который с каждым годом всё более и более проникает всюду – и в науку, и искусство, и в практическую жизнь.Разорвав союз с католической церковью, отказавшись поддерживать всякую религию, французское правительство, в сущности, тем самым открыто заявило, что христианство отжило свой век, что для государства оно совершенно не нужно, как не нужна и всякая другая религия. Такое заявление сделано пока только Францией. Но, если припомнить, что совершённый Францией в 1789 г. переворот послужил началом новой эпохи государственной жизни не только для Франции, а и для всей Европы, то невольно возникает вопрос: переворот, о котором у нас идёт речь, не знаменует ли собою также начало нового, – с христианской точки зрения печального, – периода в религиозной жизни всех европейских народов?Рыб.№ 48. Ноября 27-гоЕпископ Феодосий. В единении сила // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 48. С. 333–345.I„Представителям Церкви нужно многому учиться у нашей интеллигенции, в особенности же во всём, что касается освободительной борьбы... Во всём, что касается методов действия и тактики, интеллигенция имеет огромный и в высшей степени ценный опыт, столь полезный и поучительный для нашего находящегося в состоянии ещё политического младенчества духовенства. Только нужно сдвинуться с места, нужно проявить скорее признаки жизни. Время не ждёт, и время страшное, ответственное. Оно зовёт к организации“.Такой, по-видимому, искренний и преследующий интересы Церкви совет даёт лицам, стоящим на страже православия, один из современных нам светских писателей. Некоторые органы духовной печати, признавая справедливым и ценным совет этот в той его части, которая говорит о необходимости для нашего пастырства сдвинуться с места, проявить скорее признаки жизни, организоваться ввиду наступающего страшного времени, видят попытки к осуществлению его в ряде постановлений, сделанных духовенством разных епархий на съездах текущего года. К каким именно постановлениям должны быть отнесены все те, которые трактуют о расширении прав духовенства в смысле привлечения его к более активному участию в жизни епархии, к выработке норм этой жизни, и параллельно с этим – об уменьшении той тяготы, какая взвалена на его плечи в силу давно выработавшегося у нас взгляда на пастыря, как на чиновника по преимуществу. Чаще и чаще на страницах духовных и некоторых светских органов встречаются статьи о том, что в нынешнем церковном строе одно должно быть изменено коренным образом, а иное и совершенно устранено, как отжившее своё время и стоящее в противоречии с духом христианства. Нет недостатка и в самобичевании: чтобы и самим стать лучшими и оздоровить современный церковный строй, нужно, по возможности, отречься от веками нажитых привычек и наклонностей, сблизиться с паствою, вникнуть в её нужды, положить в основу взаимных отношений иные начала.Тому из пастырей, кто не находится в состоянии приятного самообмана, не свёл свои жизненные интересы к личному материальному обеспечению и устройству дел близких ему по плоти лиц, подобные речи служат источником чистой духовной радости, побуждений к усиленному – в духе правды и любви – деланию на вручённой от Господа пастве. В некоторых мерах высшего церковного управления, в деятельности своих собратьев добрый пастырь готов видеть почин к переустройству церковно-приходской жизни на новых началах, благодаря которым и сам пастырь освободится от тех тяжёлых пут, какими связан он, как руководитель вверенной ему малой общины, и члены этой общины настолько возрастут духовно, что составят вместе с ним „едино стадо“ не с внешней только стороны, но и с внутренней. Хотелось бы и самому пастырю внести свою лепту в пользу зарождающегося бескорыстного по основной своей идее, но сулящего большую духовную выгоду предприятия; ведь и ему не менее, чем другим, ведомы нужды тех, кто явится предметом забот и попечительности обыкновенного церковно-приходского института. Но как это сделать, с кого взять пример, к кому обратиться для передачи приобретённого запаса сведений из области церковно-приходской жизни, он не знает и не видит. Печальный опыт тех переустройств церковной жизни, какие предпринимались в прошлом, показывает ему, что недостаточно одного кабинетного, не справляющегося с запросами жизни обсуждения той или иной её стороны, чтобы изменить её к лучшему, исправить; годами часто тянется это обсуждение, и результат его получается в ту пору, когда он никого не может удовлетворить и ничего улучшить. И вот в минуты такого повышенного душевного настроения, когда жизнь требует ответа на вопрос, что более соответствует интересам Церкви: пребывать в молчании и пассивности, или открыто поднять свой голос, пастырь слышит совет: „берите пример с нас, участников освободительной борьбы; наша тактика, наши методы разъяснят вам многое; в них вы найдёте немало полезного и поучительного“.Называя современное русское духовенство „младенчествующим“ в политическом отношении, наш „советник“ забыл, однако, что духовенство это имеет в своём распоряжении богатое историческое прошлое, с уроками которого оно привыкло справляться в критические моменты жизни своей родины. Не раз в прошлом наблюдало оно напряжённую внутреннюю борьбу, охватывавшую входящие в состав русского царства народности; борьба эта, казалось, грозила полным разгромом отечеству; но прежде, чем стать в такое или иное отношение к борющимся сторонам, духовенство считало своим священным долгом выяснить себе цель этой борьбы, те перспективы будущего, какие предносятся её вдохновителям. Так и в настоящее время, только зная истинные цели „освободительной борьбы“, объявленной русской интеллигенцией, пастыри Православной Церкви могут воспользоваться или не воспользоваться теми методами и средствами, какие им рекомендуют, как полезные в предпринятом обновлении церковно-приходского строя, руководители этой борьбы.По словам наиболее энергичных и убеждённых борцов-интеллигентов, они поставили целью освободительной борьбы осуществление двух идеалов – экономического и социального. Теоретически эти идеалы различаются, в действительности же между ними не может быть разделения: освобождение социальное силою вещей связывается с освобождением экономическим; свобода от гнёта социального есть вместе с тем и свобода от нищеты. Поднятие личности, её прав, потребностей и имущественного благосостояния – такова цель тех, кто сторонник проведения этих идеалов в жизнь русского общества. Утверждённое на этих двух основаниях – идеале социальном и экономическом – здание обновлённого русского государства на фронтоне своём будет иметь начертанным одно слово, исчерпывающее собою всё содержание заветных дум наших борцов, и это слово – свобода. В двери этого государства, взаимоотношения граждан которого будут нормироваться общечеловеческими правами, и ведут те методы действия и тактики, которыми предлагают воспользоваться духовенству.Как видит читатель-пастырь, у современных радетелей о благе русского народа нет и речи о том идеале, которому он призван служить и который, по смыслу христианского учения, должен одухотворять всякий государственный организм, – об идеале религиозном: Не отрицая того, что политические идеалы, воодушевляющие нынешнее человечество в лице его лучших представителей, не чужды христианству, поскольку они представляют собою развитие принесённого в мир его Основателем учения о равенстве людей и абсолютной ценности человеческой жизни, они не видят необходимости настаивать на преимуществе идеала религиозного. И это нужно сказать о лучших, идейных борцах. Громадное же большинство их учеников и приверженцев считает для себя чем-то постыдным упоминать о христианской религии и её требованиях, как главных стимулах общественной деятельности; всё, что отчасти напоминает им о ней, считается отжившим, несовершенным. Пропагандировать религиозно-этические начала среди последнего рода деятелей – напрасный труд; враждебным недоверием встречают они лиц, берущих на себя эту миссию, как бы ни был высок их научно-общественный авторитет, напр., В. С. Соловьёва. Последний ясно учил, что основанием идеального общественного строя не могут быть ни экономические отношения, как нравственно-безразличные, ни кажущееся столь многим панацеей правовое государство, так как право озабочено лишь пределами, а не целью, не содержанием человеческой деятельности; крепкой основы человеческого общества можно искать лишь в мистическом, т. е. религиозном начале, делающем человека достойным этого имени. Горячие комментаторы философского учения Соловьёва, призывавшие некогда в разных градах и весях слушателей к следованию за ним, к проведению в жизнь намеченного им идеала, в настоящие дни, когда этот именно идеал нужно было указать находящемуся в полном разброде русскому обществу, умолкли; предпочли плыть по течению: это, ведь безопаснее, не грозит бойкотом.Устранив религиозное начало из числа норм, определяющих жизнь членов правового государства, провозвестники нового государственного строя сами не стесняются и других не стесняют в средствах для достижения намеченных социальных и экономических целей. Яркая картина их деятельности в настоящее время, разнообразие приёмов, применённых к делу пропаганды излюбленных идей в окружающей среде, действительно говорят за то, что на фронтоне быстро-воздвигаемого здания будет помещено „свобода“, но понятое в самом худшем смысле – свобода от всяких нравственных законов и ограничений. По отношению к лицу, не следующему в своей жизнедеятельности нашим указаниям и взглядам, всё возможно и доступно – вот первый член политического символа наших борцов.Действительно страшное и ответственное время переживают пастыри Русской Церкви: страшное – по той глубине упадка религиозно-нравственных начал, какой они наблюдают среди своих пасомых; ответственное – пред Богом и Его законом – ввиду гибели множества вручённых их руководству христианских душ. Но было бы ошибкой и непростительным пред родиной грехом, увлёкшись внешним успехом тактики, проявленной нашей интеллигенцией, применить эту тактику и её методы к делу обновления церковно-приходского строя нашей Церкви. Главарям освободительной борьбы необходимо внести рознь в среду русских пастырей, ослабить их влияние на народ, вот почему присутствие в их рядах хотя немногих из этих пастырей крайне желательно; таких приветствуют, как передовых, прогрессивных, приравнивают к мученикам и гонимым. Пройдёт, однако, немного времени, цели борьбы будут достигнуты, и прежнее преклонение скоро сменится индифферентизмом, а затем полным забвением. Взаимное же недоверие, раскол в среде пастырей останутся надолго памятниками того, что пастырство не сумело правильно оценить пережитого в начале ХХ в. Русскою Церковью кризиса.IIПри дарованной России представительной форме правления больше, чем когда-либо, необходимы пастырям Церкви сплочённость, единодушие, если они хотят быть верными стражами православной религии. Временные блага, почёт, довольство, раз они получатся ценой умаления Церкви, будут названы иудиными сребрениками, которыми соблазнилось русское духовенство. Борьба порознь, в одиночку с надвигающейся опасностью бесцельна; необходимо группироваться вокруг Того, Кто обетовал Свою помощь борцам за Его дело, за Его имя, – необходимо организоваться. Православный христианин, как и всякий другой гражданин на Руси, должен жить тоже свободно, но в полном соответствии с требованиями своего высокого звания; беззаконие, внезаконность, всякого рода порабощённость исключаются христианскою свободою. Достигнуть того, чтобы такое единственно-правильное понимание слова „свобода“ стало общим на Руси, вошло в плоть и кровь её граждан – такова цель борьбы; остальное – идеалы социальные, экономические – само собою тогда приложится. Всякий веками сложившийся исторический институт обладает запасом средств для возможной борьбы с внешними и внутренними опасностями. Даны и Церкви подобные средства, употребление которых освящено примером её великих деятелей, делавших всегда выбор среди них сообразно с тем, насколько велика была грозящая правильному ходу церковной жизни опасность. К сожалению, с течением времени подобный выбор стал практиковаться всё реже и реже, одни средства стали излюбленными, а о других забыли. К первым должны быть отнесены краткие послания, или воззвания к паствам в пору особого развития среди них нарушения вероучительных и нравоучительных норм. Не входя в обсуждение того, почему именно это средство для борьбы стало чаще применяться, чем другие, заметим, что оно должно быть отнесено скорее к мерам т. н. профилактическим, к которым прибегать в самый разгар борьбы поздно; потому-то даже искренно религиозные и расположенные к Церкви люди, относясь с полным уважением к этим воззваниям, признавая за ними высокое руководящее значение, желали бы более действительных мер к устранению поводов к борьбе. Так, в статье: „О духовной власти в России“ (1881), по поводу пастырского послания Св. Синода, В. С. Соловьёв пишет, что корень зла собственно, не в тех пороках, какие подробно перечисляются в послании, а в том, что русский народ в своей совокупности духовно-парализован, нравственное начало его нарушено, не видно в нём действия единого духовного начала, которое бы, как душа в теле, внутренне управляло всею жизнью. Религиозное невежество и беспомощность православного народа, дающая простор бесчисленным сектантам, равнодушие или же вражда к христианству в образованном обществе и, наряду с этим, явное бессилие клира, раздвоение в нём замечаемое – такова картина положения Русской Церкви четверть века тому назад. Много приложено усилий со стороны представителей Церкви и её верных сынов за последнее время к обновлению её внешнего и внутреннего строя, но дело от этого нисколько не улучшилось. Можно даже сказать, что картина, начертанная в ту пору, стала ярче, краски её сгустились, а изъяны нашего церковного строя стали заметнее для внимательного глаза. Чрезвычайная внешняя мера, выработанная в текущем году, как средство к обновлению церковного строя, отклонена на время, а между тем на поместный собор Русской Церкви, ею проектировавшийся, возлагалось столько надежд… Всеми сознаётся необходимость организовать, объединить тело Церкви, так как при этом только условии может быть воскрешена прежняя нравственная мощь пастырского института. Предложите в настоящую пору не только отдельным группам нашего духовенства, но даже членам одной и той же группы высказаться по известному церковно-общественному вопросу, охарактеризовать взгляды на Церковь видного современного деятеля, и вы получите самые противоречивые ответы. Объясняют и извиняют этот печальный и резко-бросающийся в глаза факт различием убеждений, противоречием интересов, самостоятельностью взглядов отдельных лиц из нашего духовенства; в действительности же он говорит о том, что наш пастырский институт не имеет правильной организации, что его пастырскою совестью не руководит строго-выработанное духовное начало. Тверда и долговечна, по апостолу, та церковная община, на основании которой ярко выделяется печать: „познал Господь Своих“; и: „да отступит от неправды всякий, исповедующий имя Господа“ (2Тим.2:19). Основание христианской общины – пастырство; его членов, как сущих Своих, познал и приблизил к Себе Бог (Чис.16:5); следовательно, на их обязанности лежит забота о том, чтобы не лишать себя этой царской печати и знака, не остаться непрочными, но стать твёрдо и не увлекаться. Пастыри Русской Церкви в тяжёлые для неё дни различали своих чад среди тех лиц, которые руководили общественным мнением страны и вырабатывали план её переустройства, часто и сами бывали такими лицами. Тем из общественных деятелей, которые нарушали правду Божию в угоду миру, они говорили прямо и открыто: „отступите от неправды, раз вы исповедуете имя Господне“. Так ли и в наше время? Могут ли преданные Церкви Русские люди, на основании действий своих пастырей, решить, за кем им идти, кому верить? За примерами ходить не далеко. Недавно Россия лишилась выдающегося и бескорыстного деятеля в лице кн. С. Н. Трубецкого. Отдавая последнюю дань почившему, некоторые пастыри в своих речах охарактеризовали его, как христианнейшего человека-философа, верного сына Церкви. Читателям этих речей оставалось благодарить Господа за то, что и в наше время есть учёные и вместе глубоко-верующие личности, и поучаться их научным трудам, где данные веры и науки нашли примирение. Велико, однако, было разочарование того из них, кто ознакомился с содержанием докторской диссертации кн. С. Н. Трубецкого: „Учение о Логосе в его истории“ (1900 г.), где христианство представляется не более, как человеческим вымыслом… Чем объяснить панегиризм Т-му не как деятелю только общественному, но и как верному сыну Православной Церкви со стороны пастырей этой Церкви? Могут указать на незнакомство последних с учёными трудами почившего, на желание приобресть популярность в известных кругах и т. п. Вернее же всего вину подобных печальных недоразумений искать в тех недостатках общей организации нашего пастырского института, какие указаны нами выше. Рознь, недостаток уверенности в своих силах, упадок духа в трудные жизненные минуты – всё это, конечно, может найти объяснение в тех невозможных жизненных условиях, какие выпали на долю нашего духовенства; но это не принимается во внимание светскою печатью, в особенности мало-христианскими её органами. Последние, отмечая с особой тщательностью разницу в поступках и взглядах представителей Церкви, тем самым как бы говорят, что если нет согласия и единства в пастырях, то как они могут претендовать на устроение правильных общественных отношений в духе веры Христовой.Положить предел всё более и более увеличивающейся розни во взглядах и действиях лиц, принадлежащих к клиру одной и той же Церкви, предупредить опасные последствия этой розни может лишь правильная, основанная на слове Того, верными служителями Которого хотят быть члены этого клира, и на канонах соборов, организация. Организующие начала, пройдя „до разделения души и духа, составов и мозгов“ членов Православной Русской Церкви, объединят в одно их мысль и волю в вопросах веры и нравственности, не подавляя, конечно, при этом стремлений частных лиц и групп к улучшению разных сторон христианской жизни, сообразно с запросами времени, и не заглушая прямых, честных и открытых голосов всех тех, кто преследует не эгоистические и своекорыстные цели, а благо ближнего. Ввести церковную жизнь в это русло, сообщить ей ровное и спокойное течение одними человеческими силами, без Божией помощи, невозможно; при чрезвычайном развитии самолюбия и гордости в настоящее время трудно достигнуть единства и в малых делах. „Организация“ будет встречать препятствия и затруднения там, где их всего менее можно было бы ожидать, так как после двухвекового сравнительно-спокойного существования Церкви среди её представителей утвердилась привычка ожидать помощи извне. Хотя плоды этой привычки налицо теперь у всех, но свившие в среде пастырства прочное гнездо косность, инертность, теория приспособления к сильным мира сего, долго будут тормозить дело объединения пастырей.В Церкви, послушной заветам Христа Спасителя, взаимные отношения членов должны складываться так, чтобы все составляли цель деятельности для каждого и каждый для всех. Только такая организация церковной жизни может быть названа нормальной, отвечающей истинным потребностям тех христиан, которые желали бы жить с Богом и в Боге. Духовное руководство со стороны более совершенных, материальная помощь со стороны более обеспеченных, а главное – признание каждым пастырем Церкви, какое бы положение в ней он ни занимал, за собою служебного, а не господственного значения – таковы начала, устраняющие разлад в пастырской среде, объединяющие её, воздвигающие на недосягаемую высоту. „Пря“ о том, кто больше, и кто меньше, всегда происходила между пастырями, но, к прискорбию, не всегда она разрешалась так, как разрешена Самим Господом. Когда между Его учениками шёл спор, кто из них должен почитаться бо́льшим, Господь раскрыл ту отличительную черту служения апостольского, – а следовательно и пастырского, – которая должна состоять в самоумалении, в уступчивости… „Цари господствуют над народами, и владеющие ими благодетелями называются; а вы не так: но кто из вас больше, будь как меньший, и начальствующий, как служащий“ (Лк.22:24–26). Менее всего можно гордиться и превозноситься пастырю, когда Сам Пастыреначальник ставил Себя в разряд служащих, поучая Своим примером, что служить другим – это одно из главных средств стать для них духовно-объединяющим началом. Властолюбие, господство, как элементы чуждые пастырскому институту истинной Христовой Церкви, осуждаются и св. апостолами; эти черты характеризуют лиц мало усердных к делу, своекорыстных, которым не может быть части в имеющей со временем открыться славе (1Пет.5:1–4). Дальнейшая история Церкви говорит нам, что авторитет её представителей возвышался, или падал всегда в зависимости от того, насколько они осуществляли в своей деятельности образ пастыря-слуги. Постепенное омирщение пастырского идеала, стремление поставить его носителей в ряду „господствующих, владеющих“, повело к тому, что интересы служебные возобладали над пастырскими, отцы стали чиновниками, требоисправителями, более заботящимися о внешних преимуществах, чем о духовном росте своих пасомых. Господство клира над мирянами на Западе, в римско-католической Церкви, стало своего рода догматом, проникающим всю римско-католическую церковную организацию, несмотря на то что титул папы servus servorum Dei изобличает подобное нарушение истинных традиций Церкви. Подражая Западу, и Восток стал усваивать себе неправильную точку зрения на значение пастырства; споры о титулах, привилегиях разных кафедр сопровождались большею страстностью, внесли больше розни во взаимные отношения представителей Церкви, чем догматические распри. На Руси, благодарение Господу, всегда были и есть пастыри, всецело отдавшие себя на служение духовным интересам своей паствы; далеки они от того, чтобы приравнивать себя к чинам светской администрации, подражать ей в приёмах, выдвигать своё „я“ везде и всюду. Желательно, однако, чтобы идея служения, а не господства стала преобладающею в сознании русского духовенства; как начало организующее, идея эта не только уничтожила бы рознь, шатание в наших пастырях, но и сделала бы их мощными поборниками правды Христовой.Епископ Феодосий(Окончание следует).Кактынь А. Приготовление к пастырскому служению в протестантстве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 48. С. 345–349.(Продолжение206).Особым экзаменам при консисториях, по окончании университетского курса, подвергаются кандидаты на должность пастора одинаково во всех частных протестантских церквах. Что же касается других мер, в собственном смысле приготовительных, то они при том разнообразии условий общественной жизни, какие существуют в различных протестантских странах, и при различии в положении кандидатов в частных протестантских церквах, – не одинаковы. Но все их можно, в сущности, свести к следующим пяти видам: 1) к простому суперинтендантскому надзору; 2) „союзам кандидатов“; 3) к участию во внутренней или внешней миссии; 4) к проповедническим семинариям и 5) викариатству.1) Большинство кандидатов проводят свои кандидатские годы в скромной должности домашнего или школьного учителя. На занятие другой должности, лучше оплачиваемой, но требующей более специальной подготовки, у них не хватает знаний, жить же без определённых занятий почти никому из них не позволяют средства, – единственным исходом является учительство. Согласие на него Церкви даётся тем охотнее, что путь этот в протестантстве освящён вековой практикой, и ещё потому, что педагогическая деятельность ближе всего подходит к деятельности пастыря Церкви и служит даже некоторой подготовкой к последней. Если кандидат решил посвятить себя деятельности домашнего учителя, то он старается попасть по возможности в аристократический дом; это для того, чтобы познакомиться с большим светом, который он едва ли будет иметь возможность узнать потом, чтобы докончить своё общественное воспитание, и чтобы попутешествовать, если это возможно, на чужой счёт, и таким образом приобрести знание света и людей207. Хотя в настоящее время, как говорит Klaus Harms208, спрос на домашних учителей значительно понизился, хотя теперь каждый состоятельный человек – помещики, богатые арендаторы и даже зажиточные крестьяне, – не считает себя обязанным иметь при детях учителя; как это было раньше, а просто отдаёт их в пансион, – всё-таки и поныне эта скромная должность даёт пропитание многим кандидатам209.Значительная часть кандидатов состоит также учителями и регентами в городских и сельских школах, а иногда и сами открывают школу на время своего кандидатства210.Кандидату советуется, если только ему представится возможность, побывать сначала домашним учителем, а потом школьным211.Все кандидаты, исправляющие должность учителя как школьного, так равно и домашнего, находятся под непосредственным надзором супер-интендента округа, к которому принадлежит место их жительства. К нему должен явиться каждый кандидат непосредственно после экзамена pro venia concionandi и предъявить ему свидетельство от консистории относительно исхода экзамена. Кандидат должен указать супер-интенденту место своего жительства и при всякой перемене его извещать. Надзор и руководство супер-интендента выражается в том, что он даёт кандидату советы и указания относительно занятий, получает от него предписанное законом количество письменных работ, заставляет его по крайней мере раз в год проповедовать и катехизировать в своём присутствии и ежегодно пишет о нём рапорт в консисторию, причём аттестует его и с нравственной стороны. Кандидат должен, со своей стороны, стараться поддерживать добрые отношения с супер-интендентом и следовать его указаниям. Если он этого не делает, или делает плохо, то может быть вычеркнут из списка кандидатов или, по крайней мере, может быть подвергнут дополнительному испытанию посредством устной беседы, или, если он ещё не сдавал экзамена pro ministerio, может быть на более продолжительное время не допущен к нему212.2) В тех местностях, где находится много учительствующих кандидатов, они составляют „союзы кандидатов“ (Kandidatenvereine), председателем которых избирается эфор или другой какой представитель церковной власти. Члены этих союзов занимаются специально практической подготовкой к пастырству: проповедничеством, катехизацией, изучают богослужение, брачное право, ведение церковной отчётности, школьное дело. Допускаются также экзегетические работы, но дисциплины в собственном смысле научные, как: догматика, церковная история и пр. отодвигаются на задний план. Отчёты о результатах годовой работы союза представляются в подлежащую инстанцию.Такие союзы кандидатов существуют во многих местах, но особенно их много в Саксонии, где они признаны официально. Там участие в каком-нибудь из них вменяется в обязанность каждому кандидату213.3) Участие в миссии – внешней и особенно внутренней – в качестве подготовительной к деятельности пастыря меры, рекомендовано сравнительно недавно (в 1886 г. на конференции духовенства в Эйзенахе) и ещё малоупотребительно214.Но не подлежит сомнению, что все три указанных меры до́лжно рассматривать в лучшем случае, как меры паллиативные. Если целью этого приготовления должно быть постепенное введение кандидата в круг пастырских обязанностей, то ни миссия, ни союзы кандидатов, ни, тем более, учительство, хотя и под руководством супер-интендента, не могут быть признаны достаточными; он, как говорит dr. Schmidt215, настолько же в состоянии заменить настоящее приготовление, насколько и университетское образование, потому что каждая из них касается одной лишь какой-нибудь отрасли пастырства, но не обнимает его в его совокупности. Кроме того, учительские места всё более и более уходят из рук теологов неспециалистов. Остаются, следовательно, два последних пути – проповеднические семинарии и викариатство, которые носят и более церковный, и более всесторонний, всеобъемлющий характер.А. Кактынь(Продолжение следует).П. К. Современные события и школа народная // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 48. С. 349–356.Печальные, возмущающие душу события, разыгравшиеся почти повсеместно по необъятному лицу святой земли Русской, должны навести всякого истинно-русского человека на глубокие думы, должны побудить к тому, чтобы дать себе более или менее ясный отчёт в том, что же это произошло и происходит, куда нам идти, что делать народу, живущему в подавляющем большинстве верою своих предков, любовью к своему Царю-Помазаннику Божию, чего ожидать от школы народной, каких реформ в области просвещения народного? Революционная гидра, так высоко поднявшая свою голову, находившая себе адептов в еврейской молодёжи и в руководящем ими „Бунде“, вообразила, что она представляет собою всю Россию, что её дерзкий призыв – её голос, что её анархические вожделения совпадают с ясно выраженным желанием народа грудью стать за „Самодержавие“ Русского Царя; эта ничтожная кучка безумцев, опьяневшая от всяких „свобод“, вообразила, что русский народ позволит без борьбы на жизнь и смерть вырвать из своей груди святые чувства, с которыми вековечно связана история России; да не будет! Слишком тесно сплотилось в душе народной патриотическое с религиозным; благо одно есть вместе и благо другое, органически сплочённое; отнять это у народа можно только в высшей степени тяжкою (чтобы не сказать невозможною) ценою уничтожения его национальной, политической и нравственной физиономии. Правда, все на наших глазах происходившие всякие сборища, митинги, где все разбились на партии, расползлись, как „слепые котята“ по местному слову нашего художника, все они мечтали представить собою „соль“ России; они были уверены, что „рабская“ деревня спит, что ею можно будет воспользоваться безнаказанно, как бесформенным материалом, для каких угодно целей. Деревня, думалось им, не поймёт этого, не доросла! И чего только не делала эта „клика“, в какую только игру не играла, чтобы привлечь к себе симпатии народа, втянуть его в свои кадры, образовать из него сильную дружину краснофлажников, когда это понадобится по обстоятельствам времени и изменившимся условиям общегосударственной жизни? И стояли за безработный пролетариат, и устраивали экономические забастовки, и вели народ открыто на разграбление помещичьих имений216, суля ему и землю, и золотые горы, и проч. и проч. Оказалось, что всё это были подлые, рассчитанные на неведение несчастного, многострадального простого народа, средства для того, чтобы сманить его, притянуть его к участию в устроении анархии, революции. И народ шёл, пока ему не показали открыто того знамени, на котором было написано совсем не то, что было обещано; удивляться нужно, что шли люди, политическая зрелость которых весьма сомнительна. Что такое все эти служащие на железных дорогах забастовщики, что такое эти служащие во всевозможных конторах, недоросли из высших и средних учебных заведений, мнящие быть принадлежащими к известным политическим партиям, на самом же деле представляющие собою стадо, руководимое горячими и фанатическими ораторами большею частью из инородцев? Народ, как один человек, с яростью бросившийся на евреев и других революционеров, когда увидел поругание своей святыни – портретов своего Царя и национального флага, показал, что̀ его одушевляет, какие чувства он хранит крепко в своей груди и на которые не позволит посягнуть разным непризванным вожакам, предводителям партии, мечтающим о созыве какого-то учредительного собрания, в котором народ не видит никакой нужды при существовании Самодержавной Власти; и никто не спросил этого народа, никто не подумал считаться с тем, что скажет этот народ217, думали, что народ встанет под их знамя и пойдёт – куда? Но народ не пошёл. Москва, Киев, Дон, Волга сказали своё слово патриотическое, к сожалению, перешедшее в весьма жестокое „дело“; но народ держать речей не умеет; если он, быть может, из любопытства бывал на митингах и всяких сборищах, то, конечно, ничего там не понимал, как не понимали и те, кто неистовствовал и рукоплескал ораторам. Проснулся он, сознал, что вокруг делается; переполнилась чаша его долготерпения только тогда, когда уже он не мог слышать в порыве яростного аффекта, охватившего его, ни речей, ни увещаний, ни призывов.Откуда же взялась эта мощь народного духа, не побоявшаяся революционных выстрелов, направленных на беззащитных и безоружных патриотических манифестантов, кто воспитал душу народную в такой преданности Самодержавной Власти, что её не поколебали никакие посулы и обещания, никакие попытки подорвать веру в святость и незыблемость этой Власти указанием на недостоинства и несовершенство слуг царских (столь модная теперь ненависть к бюрократии, быть может, отчасти и верная, о чём и народ знает), – всё это должно было открыть глаза тем, кто подкапывался под этот основной устой жизни народной. Как ни груб, ни невежественен ещё наш народ простой, но он с молоком матерей своих впитывает в себя уже те основные начала, те задатки идей (так сказать – духовные инстинкты), которые веками сложились в его духовном организме, которые не всегда освещены светом сознания, но сильны в нём, определяют его к устроению своей жизни согласно с этими началами; посягательство на них нестерпимо для него. Едва ли ошибёмся, если скажем, что та сфера, из которой народ почерпал подкрепление этим устоям, где он находил пищу своей душе, была Церковь Православная, с духовными пастырями во главе, и школа народная, в которой просвещение и воспитание народное шли согласно и в духе этих основных начал устроения политически-общественной жизни народной.В этой-то религиозно-церковной атмосфере, где народ находит ответ на все существеннейшие запросы своей духовной жизни, в этой атмосфере, создаваемой удовлетворением его религиозных потребностей, крепло и его патриотическое чувство; он не отделяет в своём сознании двух важнейших факторов своего благополучия – веры в Царя Небесного и священного чувства неприкосновенности Царя земного – Божия Помазанника.Эта великая исторически-сложившаяся у русского народа идея Царя – Божия Помазанника, – народа, нашедшего тихое пристанище в царской власти после ужаснейших смут и междоусобиц, раздиравших и в конец ослабивших в своё время землю Русскую, до того глубоко проникла в дух народный, что вырвать её оттуда не так легко, как могло представиться злокозненной горсти революционеров. Эту-то исторически сложившуюся идею священности и неприкосновенности царской власти и должна была у грамотного народа укрепить и уяснить правильно устроенная народная школа. И она сделала это: чтением и объяснением исторических статей, указанием тех великих дел, которые были совершены на благо народа русского его венценосными вождями – царями, выяснением того, как усовершенствовалась, развилась, окрепла Русь святая под водительством царской власти, школа выяснила и ещё более возвысила эту исторически-внедрённую в сознание народное идею.В последнее время, особенно во время тяжёлой и несчастной для нас войны с японцами, стали находить, что Россия много страдала от так называемого бюрократизма, от незнания слугами царскими тех условий, среди которых живёт многомиллионная деревенская Россия, и тех злоупотреблений в различных отношениях, которые допускали они. И вот решили воспользоваться помощью лучших русских людей, чтобы дать возможность через них Государю узнать всё, что должно быть сделано для устроения блага разноплемённого населения земли Русской; обратились к истории, воскресили в изменённом виде идею Земского Собора, явилась на свет Государственная Дума – учреждение, в котором лучшие представители народа русского должны были порассудить об интересах и потребностях тех мест и того населения, к которым они принадлежат. Конечно, представители эти должны бы поведать в Думе всё, что, по их разумению, должно быть сделано для благосостояния тех местностей, к которым они принадлежат. Казалось бы, нужно было терпеливо ожидать того времени, когда соберётся эта Дума, напрячь все силы спокойного и бодрствующего сознания на то, чтобы понять всё значение этого учреждения, проникнуться теми высокими интересами служения родине, которые теперь должны одушевлять всех верных сынов России; но вместо благодарности Государю за оказываемые милости, революционная шайка, очертя голову, ринулась в туман и чад охватившей её политической страсти. Дерзкий план посягнуть на царскую власть, покончить со святою Русью православною, оскорбление портретов Царских всколыхнуло, как одного человека, всех, кто благо России мыслит нераздельным с идеею Монархической Власти, а такова – многомиллионная Россия.Теперь-то и до́лжно бы духовенству и школе выяснить народу всю ту великую созидательную работу, которую предстоит исполнить в Государственной Думе. Несомненно, что участие в Думе требует кроме естественного здравого разума, в котором никто не откажет лучшим и выдающимся по природным дарованиям крестьянам, ещё и некоторой историко-политической подготовки. Можно сказать, что учреждение Государственной Думы застало весьма многих из нас в этом отношении как бы врасплох. Где и когда мы воспитывались так, чтобы принимать сознательное и деятельное участие в обсуждении и решении общегосударственных вопросов? Мы привыкли жить, будучи уверены, что за нами всегда находится власть, которой и поручается, кому это ведать до́лжно, исполнять то, другое и третье, что будет повелено свыше, а тем в свою очередь будет отдавать веление ещё высшая власть, пока не дойдёт до Верховной Власти. Но теперь эта Власть снизошла к тому, чтобы разделить с народом обсуждение и даже (по смыслу Манифеста 17 октября) установление законов. Всякий, берущий на себя такую трудную задачу, должен, естественно, спросить себя: чувствует ли он себя готовым к тому, чтобы сразу охватить мыслью широкий и чрезвычайно сложный государственный организм, сразу ли поймёт действие всех тех пружин, которые приводят в движение механизм государственный? Предстоит чрезвычайно важная задача начальной школе – дать историческое освещение вопроса об участии народных представителей в обсуждении и установлении законов, подготовить и воспитать целые поколения помимо преданности Царской Власти ещё и в сознании своего деятельного участия в помощи Государю по управлению многостороннею жизнью великого государства. Таким образом в начальную школу непременно должен быть введён более или менее подробный курс отечественной истории, в котором в рельефных образах и чертах был бы напечатлён в сознании учащихся постепенный рост нашего отечества, постепенное объединение и усиление его под Монархическою Державою, а также необходим хотя бы краткий курс законоведения, изучив который можно было бы народу постигнуть правовой и законодательный строй нашего государства. Школа в этом случае исполнит свою просветительную задачу до конца: научив народ истинам веры Христовой, воспитав из него сознательного члена Церкви, дав ему не только высокое нравственное учение, но и облагородив его чувства согласно с евангельским учением и укрепив его волю в неуклонности следования заповедям Христа, она вместе с тем приготовит и сознательных граждан нашего дорогого отечества.Подобно этому должен быть расширен курс географии отечественной в начальной школе; те несколько статей географического содержания, которые теперь входят в состав школьной хрестоматии, конечно, в счёт не могут идти. Необходимо всякому учащемуся знать свою родину, состав и особенности населения её, особенности почвы и занятий, чтобы правильно судить об интересах различного населения, чтобы понять, что мы – русские составляем коренное население матушки-Руси святой, что такого коренного значения никому нас не лишить, что такое значение наше куплено ценою долговременного исторического процесса, ценою крови и потому не может быть никому уступлено.Без сомнения, в высшей степени желательно было бы поднять образовательный ценз нашего учащего персонала. Немецкий народный учитель, о котором говорили, что он победил француза, несравненно выше стоит по образованию нашего и в несколько раз лучше его обеспечен. Но не только образовательный ценз, а и крепость религиозных и патриотических устоев, которые воспитывать и укреплять призван учитель вместе с пастырями церковными, должна быть существенным условием для всякого, желающего просвещать народ в согласии с теми исторически-сложившимися особенностями его духа, без которых он немыслим.Мы знаем, как народ ответил на революционные манифестации; знаем также, что в своё время он показывал двери непризванным просветителям-нигилистам, ходившим в народ и пытавшимся „перепросветить“ его на свой лад. Не иначе он отнесётся к подобным просветителям и теперь, если бы они дерзнули посягнуть на те внутренние, духовные святые сокровища (веру православную и преданность Царю), которые не исторгнуть из него никакой силой; и пока жива эта душа, до тех пор всегда на красные флаги народ ответит национальными флагами, на уличную безобразную манифестацию он ответит крестным ходом с хоругвями, иконами и священником во главе; на марсельезу ответит народным гимном и тропарём: „Спаси, Господи, люди Твоя“.П. К.№ 49. Декабря 4-гоМ. Гн. Участие православного духовенства в выборах членов Государственной Думы // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 49. С. 357–367.Говорить о том, насколько важен состав будущей Государственной Думы для дальнейшей жизни Русского государства вообще и в частности для Православной Церкви, было бы излишним, если бы учреждение Думы произошло при спокойных политических обстоятельствах, если бы в настоящее время не было того ужасного беспорядка не только во внешних отношениях людей друг к другу, но и в самых понятиях о благе народа и государства, который совершенно закрыл собою для большинства русских людей истинные пути государственной русской жизни.Все, стремящиеся теперь так или иначе заявить о себе, как о главных деятелях преобразуемой жизни государственной, в один голос твердят, что настало ныне время „переоценки всех ценностей“ русской исторической жизни. Мало того, – естественное в такие, как наши времена, возбуждение в различных классах населения привело уже к тому, что разные союзы, собрания и т. п. приступили – конечно, на бумаге, – к переустройству, притом самому коренному, соответствующих областей государственной и церковной жизни. Чем больше вникаешь в деятельность современных „переоценщиков“, тем более убеждаешься, что почти никто из них не желает считаться ни с указаниями истории не только нашего народа, но и других, ни с указаниями нашей действительной жизни. Приходится серьёзно опасаться за ближайшее будущее, когда видишь и слышишь, с какою лёгкостью ниспровергается то, во что вчера верили, то, чему недавно ещё поклонялись, что считали непоколебимыми устоями жизни: такая лёгкость, изменчивость воззрений свидетельствует не только о „лёгкости мыслей“, но и о том, что самые тяжкие потрясения в жизни могут быть созданы с совершенно спокойным сердцем.Нельзя скрывать от себя, что подобная лёгкость отношений к существующему строю нашей государственной и церковной жизни сказывается порою и среди православного духовенства. Среди него образовались партии, стремящиеся к серьёзному и всестороннему и притом немедленному переустройству всех сложившихся в течение долгих веков форм церковной жизни. Совершенно свободно, – в чём, конечно, ничего особенно дурного нет, – не только говорят, но и пишут люди этой партии о необходимости коренных реформ, могущих привести, по крайней мере со вне, нашу церковную жизнь к новому – до неузнаваемости, решительно не обращая внимания на массы народные, среди которых господствуют течения, далеко не всегда соответствующие мировоззрению некоторых представителей современного духовенства. Мало того, из этой массы давным-давно выделилась весьма ценная часть истинного русского народа, относящаяся до сего дня если не всегда с озлоблением к Церкви, то – с недоверием к ней и пастырству; и эта часть, называемая старообрядцами, вероятно, о многом думает иначе, чем передовые из духовенства. Не говорим о сектантах, разных иноверцах, язычниках, буддистах, – все они ждут к себе прихода православного пастырства. Слишком, очевидно, сложна наша действительность, слишком она разнообразно-противоречива, чтобы в преклонении пред возвышенной теорией забывать о ней и, не обращая внимания на неё, поспешать с преобразованиями, хотя бы даже и необходимыми. Нельзя забывать урока, данного историей во времена патриарха Никона; неисчислимы по своему злу бедствия, в которые ввержена была тогда и потом значительная часть русского православного народа, подвергшегося и гонениям, и, что ещё хуже с точки зрения вечного спасения, уклонениям в область беспросветной тьмы суеверий и лжеучений.В частности, мы должны обратить серьёзное внимание и на то, как относятся различные слои русского народа к созываемой Государственной Думе. Мы уже говорили, что наши „прогрессивные партии“ не желают признавать нового учреждения и, если отказываются от „бойкота“ её, т. е. от мысли – не участвовать в выборах в неё членов, то имеют намерение превратить её с первых же шагов в арену борьбы за „прогрессивные“ права, а после манифеста 17 октября исключительно во имя крайнего социализма и анархизма; последние же события (забастовки на железных дорогах и в разных правительственных учреждениях – почта, телеграф) говорят нам, что крайние из „прогрессивных“, не опасаясь полного потрясения всей общественно-экономической жизни государства, даже быть может, желая этого, ни пред чем не останавливаются, лишь бы произвести желанный переворот. Что готовят эти партии для государства и Государственной Думы, что они будут в ней делать, если они окажутся там, – понятно само собою.Немало среди светского общества и среди духовенства лиц, которые радостными очами взирают на деятельность будущей Государственной Думы и ожидают от неё только благих последствий. „Народу Российскому, – говорит преосв. Могилёвский Стефан, – без всякого потрясения основного устоя крепости нашего обширного и многоплемённого государства, т. е. самодержавия его царей, отселе даются великие права; достойным сынам его открывается свободный путь к полному проявлению своих талантов, своей творческой, сознательной способности, своего усердия и трудов на благо и счастье дорогой нашей родины. Трудно исчислить все добрые и благодетельные последствия, которые обещает России милость, даруемая возлюбленным Государем нашим отечеству своему и всем нам“ Несомненно, хотелось бы видеть только эти последствия, – но очень-очень много есть данных, что если они и будут, то далеко не в изобилии и не сразу. Ещё меньше оснований приветствовать совершившиеся и предположенные реформы такими словами, какими приветствовал акт 6 августа преосв. Нарвский Антонин: „после многоплачевных панихид (вероятно, намёк на наши военные неудачи) блеснул нам луч радования. Свет Господня Преображенья упал на тёмное тело народной жизни и преломился в надежде, что перевернутся пласты её и дадут из себя сильные ростки живого устроения блага нашей родины“. Не говоря уже о чрезвычайной туманности и вычурной иносказательности приведённых слов, нельзя не обратить внимания на то, что в них могут многие усмотреть совершенно не то, что, вероятно, хотел сказать преосвященный Антонинин. Мы ничем иным, как возможностью толковать по-своему речь преосвященного (особенно такие выражения в ней, как тёмное тело народной жизни, – надежда, что перевернутся пласты и т. д.) не можем объяснить того, что эта речь с особенной охотой напечатана была в разных „прогрессивных“ органах. Мы охотнее всего желали бы, чтобы деятельностью Государственной Думы „пласты“ нашей жизни не „перевёртывались“, так как нужно думать, что и без перевёртывания в них немало животворных сил, способных дать не только „ростки живого устроения блага нашей родины“, но и самое благо, ибо вся наша история говорит нам об этом. Смотря на дарованное России новое государственное учреждение и на всю свободу по манифесту 17 октября открытыми глазами, без преувеличений и умалений, сопоставляя всё это с нашею современной действительностью, мы только молим Господа Бога, чтобы это учреждение и эти свободы действительно, хоть несколько, успокоили русскую взволнованную жизнь и направили течение её по более спокойному руслу. А это будет зависеть от того, кто будет избран в Государственную Думу, и как мы воспользуемся разными видами свободы, ибо не было ни одного учреждения, как и ни одного закона вообще, которые бы сами собою были целителями и возродителями лучших сторон человеческой жизни.Особенно важным является вопрос, как простой многомиллионный народ смотрит на Государственную Думу и на искомые и полученные уже свободы. Прямого и вполне достоверного ответа на этот вопрос пока ещё нет. Невольно спрашиваешь себя – почему? Несомненно, потому, что стоящие рядом с народом или не знают, или просто не интересуются, как в самом деле народ относится и будет относиться к Государственной Думе и совершающимся преобразованиям. Это печально – тем более печально, что у народа есть призванные, близко поставленные руководители его, которым должна быть известна душа народная. Мы разумеем пастырей Церкви. Хотелось бы верить, что душа народная известна им, что интересы народа – политические, экономические и все другие – близки сердцу православного пастырства, и что последнее не преминуло и не преминет прийти народу на помощь в разъяснении всего для него, непонятного в совершающемся ныне. Хотелось бы всему этому верить и на всё это надеяться особенно потому, что идущие со всех сторон вести о современном настроении народа мало дают утешительного. Прежде всего, не подлежит никакому сомнению, что в народе разных партиями, в том числе и чистыми революционерами, и анархистами, направлены весьма значительные силы для возбуждения народа и для распространения среди него своих учений и намерений. Эти силы, вероятно, давно уже действуют, потому что мы имеем уже доказательства их растлевающего влияния. Стоит только присмотреться к народу, живущему и вблизи городов и фабрик, и сравнительно вдали от центров просвещения, чтобы убедиться, что настроение его значительно приподнято, что он, как выражаются, на стороже, чего-то выжидает. Это в лучшем случае. Такое настроение по местам принимает уже ясные очертания, и притом – всегда недоброкачественные. Вражда к землевладельческому классу, жажда присвоить принадлежащее последнему не только земельное имущество, но и всякое другое, недвижимое и движимое, в иных местностях России обнаружились уже в весьма печальных формах. Даже более; кое-где, особенно в местностях с разноплемённым населением, обнаруживается прямо враждебное отношение к православному духовенству. Очевидно, разного рода басни о миллиардах и вообще несметных богатствах монастырей, а равно сказания о том, что православное духовенство стоит за помещиков и панов, что оно богатеет на счёт крестьянства, что оно дурно ведёт своё дело, что оно, наконец, только преследует своекорыстные цели – такие басни и сказания, пущенные в массу народную через разных нарочитых учителей, и более всего при посредстве газет, возымели своё действие. Всё это должно быть рассматриваемо, как самая благоприятная почва для избирательной кампании в духе и целях, решительно противоречащих интересам государства и Церкви.Потом, есть вполне определённые сведения, что в некоторых местах началась самая усиленная, весьма энергичная деятельность, направленная к устранению православного духовенства от участия в выборах или, по крайней мере, к устранению влияния его на народ во время выборов и к привлечению, взамен духовенства, к руководствованию народом наиболее вредных для целей Государственной Думы элементов населения. Особенно резко эта деятельность сказывается среди населения юго-западного края и, вероятно, всего западного. Насколько известно, здесь приняты самые решительные меры, по преимуществу финансового характера, к тому, чтобы опутать мысль и действия крестьян – уполномоченных и выборщиков, направив их на службу крайним прогрессивным партиям. Наибольшею приманкою для крестьянства выставлены – передел земли и, как научно (якобы) выражаются, – национализация земли, с насильственным отобранием её у помещиков, монастырей, церквей и духовенства. Впрочем, оптимисты, вблизи наблюдающие течения в жизни народной, успокаивают, говоря, что „народ себе на уме“, что он „всё видит“, что он, вопреки намерениям и ожиданиям агитаторов, готов громить218 тех, кто его возбуждает против государственного строя. Не сомневаемся, что „народ всё видит“, но не можем забыть и того, что приманки, выставляемые для него противогосударственными партиями, весьма соблазнительны, и что без надлежащего руководствования его в этом вопросе вполне авторитетными для него лицами соблазн может возыметь действие.Наконец, устраняя опасения за народ, мы всё-таки не можем не обратить внимания на следующее обстоятельство. Всем уже теперь известно, что противогосударственные и противообщественные партии почти всецело овладели умами фабричного рабочего населения. Признавая земледельческий класс наиболее консервативным, указанные партии сосредоточили главнейшие усилия на пропаганде разрушительных идей среди рабочих, не без основания надеясь здесь найти более подходящую почву, чтобы вызвать человеконенавистничество, зависть и злобу. И они достигли весьма значительных и для государства самых печальных успехов. Нельзя забывать, что наш рабочий люд, в огромном большинстве, тесно связан с деревней и с землёй, а потому всё, что делается среди этого люда, естественно может переноситься и переносится в среду крестьянства или непосредственно, или через посредство родственных связей. Вот почему, не питая особенных надежд на крестьянство, указанные партии добиваются, чтобы выборы в Государственную Думу произошли на основаниях равной, тайной и прямой подачи голосов для всего решительно населения Российской империи, надеясь при этом провести в Думу людей их воззрений, или в крайнем случае – чтобы в этих выборах участвовали рабочие; и Манифестом 17 октября права на участие в выборах значительно расширены: рабочие будут в Думе иметь своих представителей. Отношения же этого класса населения к государству и Церкви, по крайней мере значительной его части, достаточно уже определились, чтобы можно было надеяться на что-либо благоприятное и даже умеренное, в их действиях. Всё, что говорилось выше, относится к так называемым, действующим элементам населения. Но, к великому сожалению, у нас на Руси, несмотря на тяжкие испытания в настоящем и великие опасности в будущем, огромная масса населения остаётся пассивным зрителем, недеятельною. Что всего печальнее, – она представляет в совершенно ложном свете все эти явления: ей кажется, что смута охватила всё государство, все его слои; что „прогрессивные“ начала стали общепризнанными; что, наконец, радикальных преобразований, включительно до переворота государственного, желает, требует весь русский народ. Между тем, действительность решительно не такова. В высших учебных заведениях „бастовали“ и митинги производили какие-нибудь сотни студентов, вопреки скрытому и замалчиваемому желанию тысяч. Петербург и Москва, с их миллионным населением, были в осаде и во власти каких-нибудь двух-трёх десятков тысяч рабочих и нерабочих. Интеллигенты, созывавшие различные съезды, исчисляются даже не сотнями, а десятками. Закрывают учебные заведения – средние „делегаты“ в количестве трёх-пяти лиц, но с угрозой „разбить“, произвести „скандал“. И этим единицам удаётся делать всё, что угодно подпольным, невидимым и неуловимым руководителям-революционерам, живущим чаще всего за границей. Но этим ещё не исчерпываются последствия индифферентности. Среди общей сумятицы, среди воплей и вопиющих деяний „красных“ нельзя расслышать голосов умеренных либералов, – именно той партии, которая жаждет преобразований, но не желает революции, переворотов, – почему и эта партия, часто поющая в унисон с крайними „прогрессистами“, по недоразумению в общем мнении сливается с последними. Нет нужды доказывать, как всё это „на руку“ разрушительным элементам. И надо сознаться, что среди православного духовенства „недеятелей“ – весьма и весьма много; на их-то недеятельность больше всего и опираются противогосударственные и противоцерковные деятели, расхищающие незаметно верных сынов Церкви и государства. „Что мы сделаем“, „не наше это дело“ – слышатся из разных и весьма многочисленных углов Русской земли, и среди этих голосов весьма часто слышится голос пастырей Церкви, забывающих, что грядущие беды лягут всею своею тяжестью на главу их, что во время смуты и страданий, во время разгромов и истощения все, кого нужно было в своё время учить и руководить, обратятся к ним с укоризненными речами: „где вы были, когда в вас мы так нуждались“, „что вы делали, когда нас другие научали на злые дела“, „мы люди тёмные, мы поверили тем, которые вместо вас учили“ и т. д.Между тем, если когда, то именно теперь необходимо православному пастырству во всей его совокупности, от верхних до нижних ступеней, принять самое деятельное участие в разрешении выдвинутых вопросов. Выжидательное отношение, тем более безразличное к этим вопросам и всему, что творится на Руси, теперь граничит с преступлением. Зло растёт пропорционально попущению его; вовремя не остановленное, оно быстро делается господином положения, и уничтожение его или просто введение в границы терпимости всегда требует громадных жертв. Примеров тому великое множество. Если бы известный князь Святополк-Мирский в лучшем случае оставался только виленским генерал-губернатором и не доходил до министерства, то, вероятно, большей части явлений современности не было бы. Неопытный, младенец в государственной прозорливой политике, не соображающий настоящего с прошлым и будущим, он только что дошёл до министерских ворот, как объявил о своём знаменитом доверии к обществу и распустил, во имя этого доверия и уважения к свободе печати, вожжи. Результатом явились январские события в Петербурге. Только что пред отъездом на министерство грозивший выслать священника в Сибирь за статью, выясняющую значение еврейства среди русского населения, он на министерстве объявляет свободу печати, – результат – полная разнузданность печати, не щадящей ни чести и имени отдельных лиц, ни прошлого, ни современного России. Он удалился теперь в свои имения частным лицом и со славою той ласточки, которая весну предвещает, а Россия им только два месяца руководившаяся, замутилась, и никому теперь пока не известно, когда этой смуте придёт конец, в какой форме выразится „успокоение“… – Зло выросло до громадных размеров, а где мощная сила для успешной борьбы с этим злом? Сколько потребуется жертв, чтобы ввести русскую жизнь в нормальное русло? – Кто даст ответы на эти вопросы?М. Гн.(Окончание следует).Епископ Феодосий. В единении сила // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 49. С. 367–373.(Окончание219).IIIВерным признаком того, что существующий в корпорации общественных деятелей разлад уступает место миру, согласию, служит более частый, сравнительно с прежним, взаимный обмен их предположениями, планами, касающимися дорогого для всех дела. Основанного на любви взаимообщения требовал и Господь от первых пастырей Церкви, дружная, согласная и готовая к взаимопомощи жизнь которых, в Его очах, была главным залогом правильного роста Царствия Божия на земле. Стоя во главе не только верующих, но и любящих чад Церкви Христовой, пастыри и сами должны быть примерами этих неразрывно-связанных добродетелей; это их прямой и священный долг. Успех собрата должен быть предметом гордости; его ошибка, падение – вызывать чувства скорби, сочувствия. В живом церковном организме, по слову апостола Павла, когда „страдает один член, страдают с ним все члены; славится один член, с ним радуются все члены“ (1Кор.12:26). Такие отрицательные качества, как зависть, зложелательство, споры считались заразою, появление которой в известной церковной общине было началом её разложения. Желая обезопасить истинную Церковь Христову от широкого распространения в её организме этой заразы, сохранить в ней навсегда животворное начало, св. апостолы, а вслед за ними отцы и учители Церкви, выработали средство, пользуясь которым, пастырский институт непрестанно будет возгревать в себе дух истинного и безбоязненного служения порученному ему от Бога делу. Почти забытое на Востоке в эпоху распространения света Христова учения на Руси, средство это в малой мере применялось пастырями Русской Церкви в целях сделать своё служение более успешным и животворным; только в последнее время ревность по вере некоторых иерархов выдвинула это средство и настаивает на его осуществлении, как непременном условии обновления строя пастырского института на св. Руси. Средство это – областные соборы, узаконенные рядом правил св. апостолов, Вселенских и поместных соборов. Обилие этих правил220 ясно свидетельствует о том, что мере, ими узаконяемой, придавалось особое значение даже в ту пору, когда Церковь Христова представляла собою, как с внешней, так и с внутренней стороны, единое и стройное целое. Областным соборам, как средствам, регулирующим правильный ход церковной жизни, уделяла внимание и светская власть, в лице имп. Юстиниана узаконившая новеллою 137-ю, чтобы „однажды или дважды, в июне или сентябре, был собор митрополитов у патриархов, и епископов у митрополитов, и чтобы исследуемы были вопросы, которые имеют между собою епископы, клирики и монахи о вере, правилах и церковных предметах, и чтобы исправляемы были погрешности против правил“221. Предметом обсуждения на этих съездах, по 37-му ап. правилу, были догматы благочестия и случающиеся церковные прекословия или сомнения; впоследствии сделано было разграничение между каноническими и евангельскими вопросами, поступающие на рассмотрение епископов. К соборам могли апеллировать клирики, недовольные судом своего епископа, в особенности отлучённые от Церкви. Для епископов соборы эти были чем-то в роде школы, где не только они „вразумляли других, но и сами вразумлялись ко благоустроению Церкви и прочего“. По словам восточных канонистов, разумнейшие на этих соборах учили, а более простые – учились тому, что утверждает Церковь, т. е. народ Божий, и как приводить к православию прочих, т. е. неверных. Посещение соборов было делом братской любви епископов, а потому за уклонение от таких посещений в большинстве правил не указано взысканий, а говорится лишь о вреде, происходящем не только для пастырей, но и для народа (27 пр. Карф. соб.), „оттого, что в областях не бывает установленных правилами соборов епископов, так как от сего многие церковные дела, требующие исправления, остаются в небрежении“, и даётся предложение: „епископам, которые не придут на собор, хотя находятся в своих градах и притом пребывают в здравии и свободны от всякого необходимого и неотложного занятия, братолюбно сказати слово прещения“ (19 пр. 4–6-го соб. и 8 пр. 5–6-го соб.). В толковании на 40-е пр. Лаодикийского собора канонисты дают понять, что за небрежное отношение к делу соборов налагались на епископов и взыскания; а 87 правило Карфагенского собора прямо говорит, что епископ, не явившийся на собор без основательной причины, должен довольствоваться известное время лишь общением собственной церкви, между тем как епископы других церквей области не будут с ним в общении. Если препятствие к составлению собора исходило от светского начальника, то такой, по правилам (6–7 Вс. Соб.) должен быть отлучён; митрополит – инициатор съездов (20 Антиох. собора), пренебрёгший сие правило не по нужде и насилию и не по какой-либо уважительной причине, подлежал епитимии. Правилом шестым 7-го Вселенского Собора, ввиду разного рода затруднений для собиравшихся на соборе епископов, определено созывать областные соборы не дважды в году, а однажды; с течением времени соборы эти были совершенно забыты, „оставлены в пренебрежении“. „Святым отцам, которые издавали правила о ежегодных областных соборах, дело это казалось стоющим великой заботливости“, замечает канонист Зонара, констатируя факт совершенного пренебрежения этими правилами в его время (XII в.) и давая этим понять, что соборы были далеко не лишними в деле благоустроения Церкви. Молчание канонистов о причинах прекращения соборов даёт право заключить, что причины эти не столько внешние, сколько внутренние, кроющиеся во взаимных отношениях представителей восточных церквей…К областным соборам, как средству испытанному, стоившему в очах святых отцов, великой заботливости и легко практически-осуществимому, следовало бы обратиться и ныне, когда выдвинут вопрос о реорганизации нашего церковного строя. Преимущественная цель соборных заседаний ныне, как и в первые века, должна бы состоять в „сохранении евангельских и канонических заповедей Божиих“; но ею не исключаются и другие цели, обсуждение которых, не заносясь в соборные акты, твёрдо бы, однако, запечатлевалось в умах и сердцах предстоятелей церквей. Благодаря ныне наблюдаемой розни среди пастырей опыт старейших из них, более послуживших, остаётся мёртвым капиталом, которым не может пользоваться до поры до времени никто из их собратьев; только через десятки лет капитал этот предлагается иногда вниманию читателей в виде дневников, записок и т. п. А между тем при общении на соборах ценные данные опыта переливались бы из одного избранного сосуда в другой и в виде духовных уроков, наставлений, распоряжений передавались бы из поколения в поколение, образуя те предания истины, без которых никогда не может обойтись истинная Христова Церковь. При взаимообщении между представителями отдельных епархий невозможна была бы та неосведомлённость относительно положения дел всей Церкви, какая замечается ныне у нас, и какая принесла уже весьма печальные результаты. В N-ской епархии свило прочное гнездо сектантство, были неоднократные случаи отпадений в инославные исповедания в окраинных приходах. Нужно ли знать предстоятелю соседней епархии, в которую пока не проникла зараза, о её причинах, о средствах для борьбы с пропагандою, принятых уже и испытанных? – Несомненно. К сожалению, при нынешней изолированной жизни пастырей эти сведения почерпаются ими или из газетных листков, или из отчётов г. Обер-Прокурора Св. Синода, которые рассылаются чрез 3–4 года по их составлении, а тем временем зараза охватывает всё больший и больший район. Той же неосведомлённости, разобщённости в общецерковных делах, на наш взгляд, мы обязаны в значительной мере нестроениями в духовно-учебной и особенно экономической жизни некоторых епархий.К областным соборам притекли бы со своими горестями и печалями и те члены приходского клира, которые считают себя почему-либо гонимыми, преследуемыми, озлобляются, и готовы даже в своём упорстве на крайний для облагодатствованного лица шаг. В отношении к этим лицам сказалась бы вся мощь, всё нравственное величие объединённого пастырского института; чуждым формальностей, но исполненным любви к стоящему на краю гибели брату о Христе разбором дела областной собор возвратил бы Церкви многих из этих временно-ослеплённых и нуждающихся в добром руководстве пастырей. Нельзя смотреть на таких пастырей, как на закоренелых в своём упорстве лиц; хотя бы они сами всем и всюду твердили, что их решение бесповоротно. В нашем распоряжении есть письма одного из таких пастырей; выдержки из которых прольют свет на психическое настроение писавшего и покажут, какое поистине доброе дело сделают областные соборы, взяв под своё руководство этих пока – благодарение Богу – немногих клириков. „Глубоко-убеждённый в своей правоте и бесповоротно решив снять сан, я поехал к вам, – пишет названный пастырь, – исключительно потому, что считал обязанностью исполнить приказание… Я не допускал и мысли, чтобы кто-нибудь мог сломить моё упорство. Да и в самом деле, кто может сломить упорство, основанное на сознании своей безусловной правоты? И вот ваше поистине отеческое отношение ко мне, ваши наставления, проникнутые духом Христовым, сделали чудо: вы убедили меня, что при всей моей правоте я всё-таки неправ. Вы сказали мне, между прочим, следующее: „разве вы думаете, что кто-либо желает вашей гибели?“ Слова простые, но дело в том, что я глубоко был убеждён в том, что моя гибель была решена заранее, и ваше-то простое слово оказалось для меня самым нужным, самым необходимым. После свидания с вами я понял всю правду фразы: „сила не в силе, а сила в любви?“ Господь спас меня через вас!“Если подобный крутой перелом мог произойти в душе стоящего на краю пропасти под влиянием сердечного отношения такого же сопастыря, как он сам, то что сказать о размерах нравственного воздействия сонма архипастырей, которые проникнуты идеей служения младшему брату и в этом служении видят цель своего призвания? Учреждаемые периодически в культурных центрах нашего обширного отечества, областные соборы убедят непризванных советников нашего духовенства, что его руководители обладают собственными, освящёнными Церковью, средствами к организации её жизни; и в те исторические моменты, когда правильному ходу этой жизни грозят опасности, они не имеют надобности в указаниях „ценного опыта“ лиц, желающих дать преимущество социальным и экономическим идеалам пред религиозными. „Вне религиозно-моральной реформы нет реформы общественной, и на бесплодной почве не вырастет никакое улучшение“, – в истинности этого положения нас убеждает и прошлое, и настоящее человечества.Епископ ФеодосийКактынь А. Приготовление к пастырскому служению в протестантстве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 49. С. 373–378.(Продолжение222).4) Проповеднические семинарии в Германии преследуют двоякую цель: научную и практическую, причём в некоторых из них более выдвигается первая, в других последняя. Кандидат по окончании университета ни в коем случае не может смотреть на своё образование, как на законченное; чтобы оно стало таковым, он должен ещё много и усиленно работать. Вот для этой-то именно работы и приспособлены семинарии; в них кандидат восполняет, систематизирует и приспособляет к потребностям будущего служения свои научные познания. При этом он смотрит на себя как на представителя интересов церкви и потому изучает каждую науку настолько и так, насколько и как она бывает нужна ему как пастырю. В силу этого, и все занятия в семинарии ведутся не в том духе, что в университете; в них сообразуются не с принципами отвлечённой науки, а с реальными потребностями церкви.Количество наставников в семинарии очень ограничено (от 1 до 4); уже это одно заставляет предполагать, что учащимся в семинарии приходится меньше слушать, чем самим заниматься. И действительно, самостоятельность занятий доведена в проповеднических семинариях до minimum’a; учащиеся всё делают сами и пользуются одним лишь руководством и советами наставников. Сами семинарии получают характер искусственных ассоциаций, составленных из людей, находящихся в одном и том же положении, с тою целью, чтобы создать особую трудовую атмосферу, где бы один возбуждал своим примером другого, и где бы работалось легко и с увлечением.Предметы изучения в проповеднических семинариях те же, что и в университете: экзегетика, догматика, церковная история, иногда философия. Практические занятия учащихся в семинариях заключаются главным образом в проповедничестве и катехизации, которые в семинарии поставлены гораздо шире и основательнее, чем в гомилетических и катехетических семинариях при университетах. Если учащиеся несут в то же время часть обязанностей местного духовенства – как это имеет место, например, в Локкуме – то их катехизаторские и гомилетические опыты обращаются в действительную службу, и потому разбору и критике уже не подвергаются. – Кроме этого, изучаются ещё: церковное право, особенно местное, литургика, пастырская пименика, наставление готовящихся к конфирмации, современные церковные вопросы и в некоторых семинариях, например, Фридбургской – церковное пение и церковная музыка. Знания последней Пальмер требует от каждого пастора, потому что в противном случае он будет чувствовать себя совершенно беспомощным в выборе хоралов для богослужебного употребления – и должен будет во всём положиться на своего органиста; а это не всегда удобно и во всяком случае неприятно223.Так как проповеднические семинарии должны по своей идее служить переходной ступенью от бурной университетской жизни к спокойной и уравновешенной жизни приходского пастора, то в них обращается внимание и на внешнюю, дисциплинарную сторону. Но дисциплина проповеднических семинарий ничуть не похожа на дисциплину католических семинарий; она не имеет в себе ничего монашеского и малым чем отличается от дисциплины, наблюдаемой в каждом благочестивом христианском доме. Учащимся не дозволяется ходить по ресторанам, напиваться допьяна, безобразничать на улице и проделывать те глупости, которые так в ходу у студентов университета. – И только. Всё домашнее благочестие в семинарии ограничивается утренней и вечерней молитвой (Morgen – und Abend-andacht)224, сопровождаемой чтением Священного Писания, пением хоралов, а иногда проповедью или толкованием какого-нибудь места из Священного Писания.Время пребывания в семинарии продолжается от 1 до 2 лет.Все существующие в Германии проповеднические семинарии распадаются на два типа: на семинарии, куда поступают прямо из университета, и такие, в которые принимаются лишь кандидаты, сдавшие экзамен pro ministerio. В пользу семинарии первого типа говорит то соображение, что в них поступают кандидаты со свежим, ещё не успевшим испариться от времени, запасом знаний, приобретённых в университете, – запасом, который они могут целиком положить в основу своих будущих работ. Они имеют ещё и то преимущество, что кончившие курс в них кандидаты уже свободны на всё время своего кандидатства и могут беспрепятственно устраивать свою внешнюю судьбу. Против них говорит то, что сейчас же по окончании университета кандидат не имеет жизненного опыта, тем более опыта специально пастырского, – наличность же его составляет необходимое условие серьёзного, зрелого и вдумчивого отношения к семинарским занятиям. Кроме того, можно опасаться, что при избытке кандидатов, влекущем за собою долгое ожидание места, приобретённые в семинарии знания – научные и практические – опять позабудутся. В этом отношении семинарии второго типа стоят далеко выше первого и потому признаются более отвечающими своему назначению.Всех проповеднических семинарий, из которых каждая имеет самое ограниченное число вакансий, в Германии имеется только 12. Из них к первому типу принадлежат 3: Гейдельбергская, Фридбергская и Герборнская; а ко второму остальные 9: Виттенбергская (с 20 учащимися), Гадерслебенская, Фрауендорфская (с 8 вакансиями), Локкумская (с 12 вак.), кандидатский институт при кафедральной церкви (Domkandidatenstift.) в Берлине (с 17 вак.), Эрихсбургская, Лейпцигская (Predigercollegium zu St. Pauli с 24 вак.), Вольфенбюттельская (с 10 вак.) и Альпенбургская. – Так как общее число кандидатов в Германской империи не менее 5000, то счастье побывать в семинарии выпадает не более как на долю 14–15% из них. В Германии количество таких счастливцев лишь 2% общего числа кандидатов225. В силу этого семинарии по необходимости приобретают аристократический характер (Eliteanstalten); в них набираются лишь сливки кандидатства. На заседании генерального синода в 1892 году был заявлен протест против такого порядка вещей, послышались голоса в пользу принятия в семинарии не лучших сил, которые и без семинарии найдут свою дорогу, а более отсталых, которым семинария особенно нужна. Но d-r Schmidt находит существующий порядок вполне нормальным. „Семинария вовсе не должна быть, – говорит он, – местом прибежища людей, прогулявших время своего учения, заведением для дрессировки слабоодарённых и несамостоятельных умов“226. И будет хорошо, по его мнению, если такой характер семинарии будет признан в принципе её основателями и руководителями. Что за беда, что в семинарии побывают только избранники? Церкви они особенно нужны – нужны люди, которые бы знали церковную практику и в то же время были способны в научном отношении стать рядом с факультетскими специалистами. Их церковь будет употреблять для более широкой общественной деятельности, будет их назначать, например, на места супер-интендентов, которым нужны более обширные познания для руководства подлежащими их ведению кандидатами227.5) Викариатство, институт весьма древний в протестантстве. С давних пор во всех протестантских церквах существует обычай давать престарелому или больному пастору, который уже не в состоянии один выносить всё бремя пастырских обязанностей, помощника в лице викария – молодого кандидата, принимающего на себя значительную или даже бо́льшую часть этих обязанностей. Назначаются также викарии и в те приходы, которые остаются без пастора по смерти одного и до выбора другого. Викариями же называются и исполняющие должность пастора (Pfarrverweser) в таких приходах, которые по бедности не в состоянии содержать настоящего, постоянного пастора. – Но в интересах практического приготовления к пастырству требуют, чтобы викарии назначались не во вдовствующие приходы и не к старым и немощным пасторам или, по крайней мере, не только туда, но и к таким пасторам, и даже главным образом к таким, которые отличаются самою разностороннею и кипучею деятельностью, которые бы действительно могли быть наставниками и руководителями своих викариев.Викариатство под руководством дельного пастора принадлежит, по мнению Пальмера, к числу прекраснейших положений в жизни, которые только можно себе представить. Приход, обыкновенно, принимает викария, если он хоть сносно исполняет своё дело, с тем благорасположением, на которое даст право его молодость. „Что викарий может, – встречает удивление, а чего нет – снисхождение, – и то и другое – ради его молодости. В приходе к нему относятся со смесью детского доверия и материнского благоволения; он является в одно и то же время и пастырем своего прихода и его сыном, и многие признавались, что охоту и любовь к пастырскому служению и привязанность к церкви они вынесли из своих первых приходов“228.А. Кактынь(Окончание следует).От редакции // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 49. С. 378–380.О продолжении издания при Киевской духовной семинарии журнала „Руководство для сельских пастырей“.В 1906 подписном году журнал „Руководство для сельских пастырей“, вступая в 47-й год существования, останется верным своей задаче – содействовать, по мере сил, православно-русскому духовенству в его святом и многотрудному служении. Бурным потоком текут события русской жизни в последнее время. Захватывая на своём пути все стороны русской жизни, современные события не могут не затронуть существенным образом положение Православной Церкви и её служителей. Вот уже частью взошли и зреют, а частью всходят на ниве обновляемой государственной жизни России великого значения проекты преобразований и в церковной жизни. Приветствуя нынешние всходы государственных и церковных реформ и по мере сил содействуя их расцвету и созреванию, мы должны твёрдо помнить, что – как бы сильны ни были течения современной жизни, какие бы блага ни сулила нам современная действительность, – есть единый вечный источник обновления всякой жизни – государственной, семейной и личной – учение Христово и единое неложное благо – вера Христова. Пойдём навстречу современным течениям жизни государственной и общественной, но с Крестом Христовым в руках и в сердце; как граждане Российской империи, будем служить, по мере возможности, укреплению великой родины нашей на началах обновления и свободы, по силе веры Христовой и любви, завещанной Христом. Мы не будем равнодушными зрителями великой преобразовательной работы, совершаемой государством при живом участии общества; мы постараемся оправдать надежду Государя Императора, „что всё духовенство, особенно сельское, приложит искреннее и вполне христианское старание к водворению среди своей паствы мира и тишины и к исполнению каждым лежащих на нём обязанностей, без чего невозможно никакое плодотворное развитие жизненных сил нашей родины“ (Слова Государя, сказанные Св. Синоду 4 ноября); но мы не забудем, что наш главный долг, наша прямая обязанность – служить „созиданию Церкви Христовой, еже есть тело Его“; среди бурь и волнений житейского моря мы будем призывать паству свою к единой несокрушимой скале – вере Христовой, к жизни в мире, любви и надежде на Господа в корабле, которому не страшны житейские волны, у которого кормчий – Христос, и который есть Церковь Его.Теперь, когда в России объявлена свобода вероисповедания, под знаменем имени Христа свободно и открыто поднимутся враги православной веры; но мы безбоязненно, с твёрдой надеждой лишь на помощь Христову, станем на страже Православной Церкви, как стояли всегда, удвоив свою энергию в защите православной паствы от посягательства иноверцев, еретиков и раскольников. Во взаимообщении и единении – прочный залог для успешной деятельности и для успешной борьбы, а потому „Руководство для сельских пастырей“ с полною готовностью предлагает свои страницы всем пастырям, желающим поделиться своими мыслями, наблюдениями и опытом с сопастырями. В тех же целях возможно широкого ознакомления читателей с указаниями пастырского опыта журнал в 1906 подписном году будет давать время от времени на своих страницах, в форме достаточно полных обозрений, сведения о церковной и пастырской деятельности в восточно-православных и западных инославных церквах.Годовое издание журнала будет состоять из 52 еженедельно выходящих номеров, что составит три тома, из 12 книжек „Проповедей“ и 12 выпусков „Богословского библиографического листка“. Кроме того, в 1906 г. Редакция даст подписчикам, в качестве бесплатного приложения, нотный сборник „Церковные песнопения“.„Руководство для сельских пастырей“ рекомендовано Святейшим Синодом духовенству и начальствующим в духовно-учебных заведениях к выписке в церковные и семинарские библиотеки (Синод. определение от 4 февраля – 14 марта 1885 г. за № 280).Подписная цена с пересылкой во все места Российской империи шесть рублей.Плата за журнал по официальным требованиям, как-то: от Консисторий, Правлений семинарий и училищ и благочинных может быть отсрочена до сентября 1906 г.С требованиями обращаться по следующему адресу: Киев, в редакцию журнала „Руководство для сельских пастырей“.№ 50. Декабря 11-гоПестряков В., свящ.Товарищеский суд чести в среде духовенства // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 50. С. 381–388.В ряду проектов, выдвинутых за последнее время жизнью, направленных к поднятию нравственного уровня в духовенстве, несомненно, жизненное значение имеет вопрос об учреждении товарищеского суда чести в среде духовенства. В данном вопросе духовенство не будет новатором: товарищеский суд чести существует в военной среде, в некоторых педагогических обществах, и по общему признанию, оказывает свою долю влияния на поднятие нравственности и благородства той среды, в которой он функционирует. Правда, нравственность, благородство и честь понимаются здесь, всего чаще, в узкопрофессиональном смысле; но тут уже виноват не самый суд чести, как таковой, а среда, те задачи и идеалы, какими она живёт и дышит. Единичные случаи товарищеского суда чести бывают и в среде духовенства. Нам известен такой случай. В одном из благочиннических округов Киевской епархии духовенство округа, видя нетрезвую жизнь и поведение одного из своих собратьев, позорящую духовенство, предложило ему одно из двух: или исправить свою жизнь, или совсем уйти из округа. К прискорбию, выбор виновного остановился на втором предложении. Подобные случаи доказывают, что вопрос о товарищеском суде чести уже назрел в духовенстве и только нуждается в детальной разработке и в правительственной санкции.Цель суда чести в духовенстве должна заключаться во взаимной поддержке друг друга на высоте нравственных требований, предъявляемых к пастырям; в охранении доброго имени и достоинства духовного сословия, в устранении из жизни духовенства всего того, что противоречит высоким задачам пастырского служения.Не входя в детальную разработку организации товарищеского суда чести, которая более целесообразно может быть выполнена духовенством каждой епархии применительно к местным условиям и нуждам, общие основания этого суда можно представить в следующем виде.Пастыри каждого благочиния составляют из себя пастырское собрание, или кружок, одной из функций которого является товарищеский суд чести. В данном случае пастырский кружок должен напоминать добрую, тесно сплочённую семью, где члены не только поддерживают друг друга в добре, но имеют взаимное право советами и замечаниями оберегать друг друга от ошибок, а случающиеся ошибки исправлять. Для суда чести в округе должен быть избран центральный удобный по сообщению для всех пунктов. Нет надобности приурочивать его непременно к квартире благочинных, которые нередко живут на границах, а не в центре своих благочиний.Каждый из членов пастырского собрания имеет право одного голоса и в товарищеском суде чести. Так как некоторые священники могут отсутствовать на собрании по личным, семейным или служебным делам, то суд чести может считаться состоявшимся, если на нём присутствовало ¾ общего числа пастырей, живущих в благочинии. Из наличного числа присутствующих, независимо от их служебного положения, суд чести выбирает одного в докладчики. На его обязанности лежит доложить суду чести дело, следить за порядком прений и постановление суда сообщить лицам, о которых идёт суждение. Товарищескому суду чести предоставляется право обсуждать ошибки и проступки товарищей и без их на то согласия. Так как товарищеский суд чести в духовенстве имеет свою целью не наказание, а исправление зла, то он должен происходить при закрытых дверях, а разглашение происходящего на суде должно быть признано проступком. Для рассмотрения в суде чести дела̀ могут быть направляемы епархиальным начальством в тех случаях, когда оно это найдёт нужным и для дела полезным, – прихожанами, если они пожелают, в случае несогласия со священником, прийти к любовному соглашению, и – самими членами братского союза чести.Так как круг нравственных обязанностей духовенства никак не может быть сведён к обязанностям только профессиональным, то и пастырскому суду чести могут подлежать все проступки (кроме, конечно, уголовных), так или иначе роняющие честь и достоинство духовенства. В пастырском суде чести должны быть обсуждаемы такие поступки, которые, хотя и не подлежат действию церковного суда, но не совместимы с понятием о пастырском достоинстве, его высоте. Например, к епархиальному начальству поступает жалоба на священника в том, что он в обхождении с прихожанами груб и горд, держит себя нетактично и заносчиво. Установить в данном случае без определённых фактов виновность священника очень трудно. Епархиальное начальство в таких случаях с удобством может поручить дело товарищескому суду чести, так как товарищи лучше, чем начальство, знают отношение своего собрата к приходу и к пастырским обязанностям.Товарищескому суду чести в духовенстве епархиальное начальство полностью могло бы передать, далее, разбор всяких ссор и несогласий, возникающих в среде духовенства. Ни для кого не секрет, что в духовенстве этого рода неприятности – дело далеко не редкое, можно сказать, обычное. Не помирились при дележе копеек, не сошлись из-за земли или квартиры, перешёл священник с иконой границу чужого прихода, поспорили из-за старшинства, старший задел младшего или последний не оказал надлежащего почёта старшему, – сейчас идёт жалоба к епархиальному начальству; пошла переписка и отписка, и какой-нибудь пустяк разрастается в целый том писанной бумаги, разобраться в которой члену консистории или епархиальному архиерею не представится, может быть, ни времени, ни охоты. При этом нужно войти в настроение спорящих; каждый себя склонен считать правым и в промахах противника ищет себе поддержки; дело осложняется, взаимное раздражение растёт, а решения дела от епархиального начальства, заваленного работой, ждать скоро трудно. Что действительно такого рода дела не редкость, это доказывает послание Киевского Архипастыря к духовенству Киевской епархии. „Пастыри, – пишет Владыка в своём послании, – живите в мире между собою, трудитесь в согласии, работайте в любви друг к другу. Прежде всего, мирно живите и трудитесь члены причтов каждой церкви в отдельности. Более всего я страдаю от чтения бумаг, в которых изображается враждебное отношение членов причта друг к другу“… Трудно думать, что это обращение к духовенству вызвано единичными случаями, а не обычным и довольно частым явлением несогласия между членами причтов. Положение архипастырей в таких случаях тем затруднительнее, что суть дела, закулисную его сторону, коренную причину несогласия не всегда можно узнать, не всегда скажет его бумага. Сами архипастыри сознают в таких случаях своё затруднительное положение и нередко передают дела на третейский суд, всего чаще – благочинных. Один владыка, когда ему чересчур надобны два спорщика-священника, которые никак не могли прийти к соглашению, вызвал благочинного и сделал такое постановление: „Надоели мне эти спорщики, я уж и не разберусь, кто из них прав, кто виноват; помири их по совести, отец, да так, чтобы они уж больше ко мне не лезли“. Повторяем, в таких делах пастырский суд чести разберётся не хуже формального консисторского суда; местное право, частные обычаи, наконец, характеры спорящих, даже основные причины таких недоразумений – всё это гораздо более известно самому духовенству, чем епархиальному начальству.Пастырский суд чести есть учреждение нравственного, а не юридического характера, а поэтому и решения его могут иметь только нравственную обязательность. Подчиняться этим решениям виновные могут не в силу внешнего давления, а добровольно, по уважению к суду чести, как общественному голосу правды. Отсюда постановления эти не могут быть нигде опротестованы или обжалованы, не могут сопровождаться внешними ограничениями, – тем, что̀ называется наказанием, равно не лишают права искать правды путём формального суда. Суд чести может: 1) постановить приговор об оправдании обвиняемого; 2) в случае виновности, сделать товарищу братский совет или внушение; 3) в крайнем случае, предложить ему выйти из состава пастырского собрания и искать себе другого места. В спорных вопросах, в таких делах, где нет виновных, а есть лишь лица несогласные, разномыслящие, суд чести, разъяснив дело, примиряет несогласных, предлагая им на этом и покончить дело.Было бы, однако, односторонним поручить товарищескому суду чести в духовенстве только дела по проступкам духовенства. Бывают дела, в которых выступают лица, враждебные к духовенству, или даже в самом духовенстве лица неспокойные, которые возбуждая дело, не правды ищут, а того, чтобы сделать побольше неприятностей, как говорится, насолить неприятному лицу. При этом в обвиняемые попадают иногда совершенно невинные, – лица, которые воды не замутятся; особенно в тяжёлом положении оказываются старики, не знающие канцелярского дела, не умеющие даже отстоять себя; пред грозящею бедою они только теряются и беспомощно разводят руками. Желательно было бы, чтобы пастырскому суду чести дано было и право заступничества, право защищать невинных лиц пред консисторским и владычным судом.Пастырскому суду чести возможно было бы передать и ещё два дела: именно отметку поведения причтов в клировых ведомостях и представление к наградам. И тем и другим ведают у нас благочиннические советы, а по местам, где благочинный нрава сурового и характера твёрдого, то и сам он единолично. При этом не забывается старое, но не утратившее своей силы: „порадеть родному человечку“, и случаются иногда обидные вещи: отличный пастырь, не поладивший с благочинным, чем-либо не угодивший, аттестуется поведения „очень хорошего“, т. е. проще говоря, по поведению получит „4“. При наградах тоже случаются курьёзы; иной старик за 15 лет не получил награды; бывают случаи двукратного награждения набедренником или скуфьёй… Думаем, что чувство справедливости больше было бы соблюдено, если бы этими делами ведали пастырские собрания.В заключение несколько слов о тех удобствах и выгодах, какие принесёт пастырский суд чести. Как всякое новое право, он безусловно повысит самосознание духовенства, ободрит его в пастырском труде, повысит строгость и требовательность не только к другим, но и к себе. Личная честь и достоинство будут цениться, как общая, для всех дорогая, а не безразличная ценность; реже будет слышаться равнодушное: „моя хата с краю“… На дурных членов причта, какие иногда встречаются, по крайней мере, на некоторых из них, учреждение товарищеского суда чести подействовало бы несомненно отрезвляющее и облагораживающее. Естественно, в каждом предполагать чувство осторожности, более внимательного отношения к своим действиям и поступкам, раз он знает, что они служат предметом наблюдения со стороны товарищей; чувство стыдливости обережёт многих от промахов и ошибок, раз они будут сознавать, что эти ошибки могут сделаться предметом обсуждения и осуждения целого округа, т. е. ближайших товарищей и соработников.Суд чести, несомненно, значительно облегчит работу епархиального начальства по разбору казусных и кляузных дел в духовенстве не только потому, что возьмёт часть его работы на себя, но и потому, что несомненно уменьшит число таких дел, так как будет иметь возможность прекращать ссоры и неприятности в самом начале, без всякой волокиты, переписки. И стремиться суд чести будет не к формальной лишь правде, а к насаждению действительного мира и согласия в своей среде. После товарищеского суда чести у немногих явится охота искать формального суда, так как это будет зазорно не только для самого любителя жалоб, но и для пастырского собрания, которое не сумело решить дело любовно. При существовании товарищеского суда чести духовенство само будет чистить свою грязь, где таковая встретится, не открывая её обширному кругу зрителей. Уменьшение дел казусных, с неизбежным допросом свидетелей, несомненно поднимет духовенство не только в глазах прихожан, которым в качестве свидетелей приходится открывать наготу своих отцов, но и епархиального начальства: ведь каждое скверное дело горьким осадком ложится на душу судящего, оставляет в ней след и отражается на отношении к людям.Наконец, товарищеский суд чести, быть может по местам, внесёт больше действительной правды, чем есть её теперь. Нельзя думать, будто наличными делами, жалобами исчерпываются все обиды, какие подчас творятся в духовном мире. О, нет! Тысячу раз нет! Немало и теперь льётся незримых вдовых, иерейских и дьячковских слёз, о которых знает только Бог, да, подчас, приятель. Почему, спросите вы, не ищут они правды, ведь наше ведомство должно всюду нести правду, и мир, и радость? Виновата тут веками выработанная робость, приниженность и придавленность; виновата тут непрактичность, благоговейный страх пред начальством, боязнь жалоб, переписки, всяких неприятностей, какие с ними связаны. Для таких лиц товарищеский суд чести, несомненно, будет более доступен, давая возможность обиды и горести свои обсудить вместе с товарищами, не доводя их до суда, не тревожа начальства, и виновного лица не подвергая страху наказания.Свящ. В. ПестряковМ. Гн. Участие православного духовенства в выборах членов Государственной Думы // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 50. С. 388–400.(Окончание229).Современным смятениям умов у нас воспользовались, можно сказать, все зловредные социалистические, революционные и анархистические партии, существующие на Западе и оттуда к нам занесённые. Эти партии своё начало ведут со времён великой французской революции. На Западе они, особенно во Франции, не раз в течение 19-го века устроили революционные бури, и увлекавшиеся их учениями погубили десятки миллионов человеческих жизней, не достигши решительных успехов в области правовых и экономических отношений между отдельными людьми и целыми классами. То, что они себе приписывают и что свидетельствует о действительном улучшении народного быта, приобретено народами Запада не посредством крови и железа, а посредством упорного мирного труда – умственного и физического. Эти партии, – всегда имевшие во главе своей дилетантов науки, паразитов народно-трудовой жизни (иначе – живущих на чужой счёт), – всегда идут, как и шли, под знамёнами свободы, братства и равенства; всегда манили и манят людей общечеловеческими и естественными правами. В действительности же никто и никогда не развивал такого деспотизма, как именно они: всех несогласных с их воззрениями они не только подвергали проклятию, но и поголовному истреблению, если только хоть на минуту власть переходила в их руки. И вот наши социалисты-революционеры, террористы et tutti quanti возомнили теперь, что настало их время, и прилагают все средства, чтобы овладеть умами и деятельностью русского государства. Им нужен переворот, а не преобразования; они идут в Государственную Думу, чтобы превратить её тотчас же по открытии в учредительное собрание (французское собрание 1789). Неужели же они должны пройти в Думу?Наряду с этими партиями идут другие „прогрессивные“. Здесь полное смешение племён и наречий, учений и воззрений, сословий и состояний. Но нельзя не заметить, что среди этих партий, стремящихся к объединению, большинство людей „свободных профессий“: адвокатов, докторов, профессоров и т. д. В первый период великой французской революции действующими лицами были те же представители „свободных профессий“; среди них были маркизы, графы, как у нас титулованные князья и графы; были и тогда среди разрушавших старое здание государства и созидавших фантастичные конституции представители из духовного сословия (аббат Сийес). Это были люди так называемого третьего сословия, люди, в огромном большинстве, теоретики и мечтатели. Они слепо принялись в национальном собрании за разрушение существующего порядка и за уничтожение существующих несправедливостей (в одну ночь всё это было сделано, и аббат Сийес в течение нескольких часов сочинил новую конституцию на основаниях „свободы, братства и равенства“ и естественных прав человека). Чем же всё это окончилось? Сильнейшим возбуждением народных масс, страшным кровопролитием, появлением на сцене в качестве главных деятелей и решителей судьбы французского народа четвёртого сословия (рабочих) и гильотиной, под топором которой первыми сложили свои головы люди свободных профессий, создатели законодательного собрания и новой конституции (кроме, впрочем, аббата Сийеса). За таким „успехом“ настало время Конвента и Террора. „Новые“ устроители государственного быта, во имя торжества „естественного права“ людей, гильотинировали (правильнее – вырезали) сотни тысяч людей в Париже за то, что большинство из них было недостаточно республиканцами, по крайней мере, – не в духе конституции 1893 года, которую сам Конвент и Комитет Общественного Спасения признали временно не осуществимою и предложили подвергнуть той же гильотине ещё 300000 человек. Окончились работы по насаждению естественных прав человека: свободы, братства и равенства созданием директории, консульства и, наконец, военной монархии, потребовавшей вновь от Франции и всех народов Европы, в том числе и России, миллионов человеческих жизней (во всех этих переворотах неизменно участвовал аббат Сийес).Присматриваясь к нашей современности, мы невольно вспоминаем тяжёлые времена Франции. Невольно пред нами возникает вопрос: неужели же и России суждено пережить всё это, что пережила когда-то Франция? Невольно перед нами проносятся наши смутные времена, бунты Стеньки Разина и Пугачёва. Неужели всё это так необходимо для блага народа и, в частности, для блага людей свободных профессий?Но, нужно сказать, наши прогрессисты пошли далее французского третьего сословия времён 1789 года. На самозванном съезде в Москве самозванных представителей от земских и городских управлений, ничтоже сумняся, наряду с секуляризацией церковного имущества и национализацией государственной, удельной и помещичьей земли, постановили превратить всю русскую землю в федерацию почти самостоятельных, в политическом отношении и вполне автономных во внутреннем управлении областей. Французы 1789 года не делили своей родины; они, вероятно, были ещё недостаточно прогрессивны для этого! Наши же прогрессисты ни перед чем не остановились и сразу „переоценили“ всю русскую историю и пришли к убеждению, что, для вящего блага русского народа и им созданного с великими страданиями государства, необходимо превратить Русскую империю в первобытное состояние – маленького Московского княжества; впрочем, вероятно, не княжества, а республики. Так всегда бывает: вставши на наклонную плоскость, не имея за душой и в душе ничего серьёзно-сдерживающего, люди катятся по наклонной плоскости до полного самоуничтожения и самоуничтожения.Но горе-то наше в том, что современные люди, стоящие на покатой плоскости, всех стараются убедить, что они всех в гору ведут, что не к разрушению, а к доброму созиданию направлены их мысли и дела. И поэтому они предъявляют притязания на руководственное значение в будущей Государственной Думе. Среди всеобщей растерянности или инертности нетрудно (конечно, не вдумывающимся серьёзно в действительное положение) поверить в правдивость их речей – даже за ними пойти. Смятение умов, охватившее большую часть русских людей, главным образом, под влиянием ничегонеделания для активной защиты законности, порядка и постепенности разумно и целесообразно скомбинированных реформ, – дошло до того, что иные из русских людей возымевшие желание участвовать в выборах в Государственную Думу, стремятся встать на сторону прогрессивных партий и в оппозицию разным „отжившим“, уже формам государственной жизни, не подозревая, насколько „платформы“ этих партий проникнуты исключительно духом разрушения, а не созидания. Равным образом ничем иным, как тем же смятением умов, нужно объяснить и те соображения, которыми руководствуются иные из деятельных членов духовенства в своей склонности к прогрессирующим партиям. Именно – говорят (и говорят, к стыду нашему, открыто): мы должны идти за этими партиями потому, что неизвестно, кто: консерваторы или прогрессисты в Государственной Думе возобладают; если последние, а мы будем против них при выборах, – то Государственная Дума тогда ополчится на нас, и мы всё потеряем. Не говоря уже о более высоком, хотя бы отдалённо напоминающем о долге сословий и учреждений при самоопределении их пред лицом идущих преобразований, – нельзя не усмотреть в вышеприведённом „соображении“ прогрессирующих из духовенства и крайней близорукости, и незнания своей силы, и, наконец, забывчивости в отношении к интересам народа. Насколько справедливо вышеприведённое соображение, для определения этого достаточно задаться вопросами: знают ли прогрессивные партии, особенно крайние из них, на чём остановится реформаторская деятельность из них составленной Думы? Разумеется, не знают, так как они и теперь-то не могут точно формулировать, чего они желают; тем более, что теперь, во время выборов, почти все партии эти идут вместе, а потом, несомненно, они разобьются. Что же эти, так соблазняющие теперь легковерных и близоруких из духовенства, партии сделают и могут сделать для духовенства, хотя бы они, допустим, и чистосердечно хотели что-нибудь сделать? Идущие в объятия прогрессивных партий и тем усиливающие слабые, сравнительно с другими, их силы, вероятно не знают своей силы – силы и значения православного духовенства. Между тем, все данные убеждают, что последнее может придать выборам характер, вполне соответствующий его интересам. Пред православным духовенством всегда должны быть – особенно в такую решающую пору государственной нашей жизни – на первом плане интересы Православной Церкви и православного русского крестьянства – той огромной части русского населения, которая всего менее может увлекаться идеями „переворотов“, которая нуждается пока не в демократических республиках, и для которой все эксперименты политические в этом роде будут только источником горя, разорения и ещё большего одичания.Изданный 17 октября Высочайший манифест даёт будущей Государственной Думе ещё большее значение, чем она имела по положению 6 августа. Именно – она становится законодательным, а не законосовещательным только учреждением. При этом нельзя не обратить внимания на то обстоятельство, что манифестом 17 октября пока не определено, в каких отношениях будет находиться Государственная Дума к Государственному Совету и даже к самой Верховной Власти. Несомненно, для определения этих отношений и указания точных функций Государственной Думы последуют указания и дополнения к знаменательному акту 17 октября. Для нас в настоящее время представляет чрезвычайную важность то, что Государственная Дума превращается в законодательное учреждение. Если по положению 6 августа Государственная Дума в вопросах о положении Церкви Православной, а равно других церквей и общин религиозных не могла иметь решающего значения, то теперь, после 17 октября, она выступает во всеоружии окончательно решающего учреждения. Отсюда ясно, какое значение имеет вопрос, кто будет членами Думы. Мало того: манифестом 17 октября – расширены права населения на участие в избрании членов Думы, дарована свобода сходок, собраний, союзов, печати и личности. Все эти новые „вольности“ создают новые, весьма благоприятные условия для тех общественно-политических партий, которые особенно стремились и стремятся завладеть руководящею ролью в новоустрояемой государственной жизни. Свобода собраний, печати и личности развязывает руки всем, даже самым крайним революционным партиям: в то же время она открывает им самую широкую возможность агитации среди простого народа. Во всём этом нельзя не видеть серьёзной опасности, так как известно, что крайние, революционные партии, девизом которых является только разрушение, всегда были (и есть) самыми фанатическими. Быстрота, доходящая до неожиданности, следующих одна за другой реформ ещё более способствует развитию фанатизма и чрезмерной самонадеянности в тех партиях, которые уверили себя и других, что они, а никто иной – „вырывают“ у Правительства „свободы“ народу. Мы должны, поэтому, после манифеста 17 октября ожидать весьма значительно усиленной агитационной деятельности всех партий и в особенности – крайних; мы должны быть готовыми и к тому, что эти партии, по крайней мере, на первых порах, приобретут заметный успех, так как они являются среди других партий наиболее сплочёнными, организованными и снабжёнными необходимыми материальными средствами.Но указывая на те следствия, какие неизбежно будет иметь манифест 17 октября для всех вообще прогрессивных партий и в частности для крайних, мы должны сказать, что в силу дарованных этим манифестом свобод – яснее обозначатся самые партии, постепенно выделятся из общей массы прогрессивных – и умеренно-либеральные, и просто либеральные, и др. А это будет иметь весьма важное значение для всех, кто пожелает воспользоваться предоставленными ему правами и свободой сознательно и по определённым программам. Мы думаем, что манифест 17 октября заставит всех желающих быть руководителями в предстоящей избирательной кампании яснее формулировать свои стремления и тем самым избавить многих от фальшивых шагов. Для православного духовенства в частности манифест этот особых изменений не внёс. Будем ожидать, что дальнейшими разъяснениями его и дополнениями будут точнее определены избирательные права городского духовенства, по положению 6 августа весьма стеснённые.Ввиду всего сказанного, становится понятным, почему мы придаём особенно серьёзное значение вопросу об участии православного духовенства в деле выборов в члены Государственной Думы.В „правилах (не отменённых и манифестом 17 октября) о применении и введении в действие учреждения Государственной Думы и положения о выборах в Государственную Думу“ говорится (п. 17): „в избирательные списки для участия в выборах на основании пункта „д“ статьи 12 положения о выборах в Государственную Думу вносятся священнослужители, если причт владеет в уезде указанными в статье 445 и 453 законов о состоянии церковными землями. По всем таким землям каждой церкви в список вносится её настоятель“. В 445 ст. законов о состояниях (изд. 1899 г.) говорится: „Земли церковные суть двоякого рода: 1, земли, принадлежащие им по прежним данным и писцовым книгам, или по новейшим укреплениям; 2, земли усадебные для церковных причтов и отводимые к ним для довольствия от прихожан в установленной межевыми знаками пропорции“. Статья 453 тех же законов гласит: „Правила об обеспечении причтов православных сельских приходов в девяти западных губерниях и в губерниях прибалтийских, об отводе земельных наделов церквам, находящимся на владельческих землях в области войска Донского, и об отводе церквам и причтам земель и лесов Тобольской, Томской, Иркутской и Енисейской и в Алтайском округе ведомства Кабинета Его Величества при сем приложены“. В этих „правилах“ (того же издания стр. 105 и 106) в отношении к области войска Донского указывается порядок отвода земель из владельческих имений, в отношении к названным в 453 ст. губерниям – указывается размер надела (99 десятин) на каждый причт, в отношении к Алтайскому округу – то же самое. В п. д. 12-й статьи, „Положения“ о выборах в Государственную Думу, на который сделано указание 17 правилом о выборах, говорится, что на съезде уездных землевладельцев участвуют и „уполномоченные от священнослужителей, владеющих в уезде церковною землёю“. Сопоставляя этот пункт (д) ст. 12 со статьёю 15-й того же „Положения“, где говорится, что „число уполномоченных, подлежащих избранию на предварительном съезде, определяется количеством земли, числящейся за лицами, явившимися на съезд, и итогом оценочной стоимости другого принадлежащего им недвижимого имущества, полагая по одному уполномоченному на полный избирательный ценз, установленный для участия на съезде уездных землевладельцев (ст. 12 п. п. а, б и в)“, и не усматривая в этой последней статье ограничения по пункту „д“, мы должны прийти к выводу, что на съезде уездных землевладельцев могут присутствовать все настоятели церквей, каким бы количеством земли эти церкви, а сами настоятели – какою бы частью из этой церковной земли – не пользовались. Манифестом же 17 октября избирательные права всех русских подданных ещё более расширяются, и если будут какие-либо разъяснения в отношении к пользованию ими православным духовенством, то, нужно ожидать, они ещё более усилят участие духовенства в избрании членов Думы. Принимая во внимание общее количество церковных земель, мы должны сказать, что в деле выборов в Государственную Думу предоставлено духовенству выдающееся значение. Сделанные подсчёты говорят, что во многих губерниях православное духовенство должно бы иметь, даже без всякого расширения его избирательных прав, решающее значение. Но непосредственным и личным участием в выборах ещё не исчерпывается всё значение духовенства. Оно стоит в непосредственной близости к крестьянству и массе мелких торговцев и промышленников. Как бы печально ни рисовали нам установившиеся в последнее время отношения между народом и духовенством, мы не можем сомневаться, что влияние последнего на своих пасомых громадно, особенно-сравнительно с другими интеллигентными классами, и что большинство крестьян будет обращаться к духовенству за разного рода разъяснениями и руководственными указаниями. Даруемые же манифестом 17 октября „свободы“ должны ещё более поощрять православное духовенство в деле руководствования народом.Из всего сказанного вывод должен быть один: православное духовенство всё должно принять самое деятельное участие в выборах – как лично, так и в форме руководствования народом. Одним из сильных возражений против этого выставляют, – и что всего знаменательнее – „прогрессивные“ партии, – что впутываться православному духовенству в политическую борьбу и агитацию опасно, и не соответствует идее пастырского служения. Опасно, говорят, потому что в случае победы партий, против которой пойдёт духовенство, будет окончательно поколеблено положение последнего среди народа. Мы думаем, что безучастное отношение православного духовенства, тем более сознательное уклонение от дела чрезвычайной важности и в такие моменты государственной жизни нашей, каковы переживаемые, действительно не-только народ, но и все сословия приведёт к убеждению, что православное духовенство омертвело и забыло заветы прошлого и свои обязанности в отношении к настоящему, что оно почило, если не на лаврах, то на руне стригомых им овец. Бояться того, что побеждённое, оно падёт во мнении народа, это значит – служить только узкому самолюбию, ибо истина и правда не всегда шли и идут в жизнь с надеждою на победу. Побеждённому, но храброму великие почести воздают благодарные современники и потомки; не то – неправедному победителю, а тем более – сонному для общественного блага и деятельному в устроении своих дел. Пастырям Церкви вручены души людские, им дана власть упорядочивать нравственную жизнь пасомых, следовательно – право участвовать в устроении не только внутренней, но и внешней жизни пасомых. В канонах церковных нет запрещения духовенству учить людей, как нужно жить, как нужно устроять общественную и государственную жизнь, лишь бы это учение не противоречило заповедям Христовым, Закону Божию. Указывающие на несовместимость участия в выборах в Государственную Думу с пастырским служением явно стремятся к тому, чтобы убедить духовенство – отдать народ в их власть, чтобы тем самым раз навсегда стать к народу ближе, чем духовенство; или же – на его место. Известно, что попытки устранить последнее с принадлежащего ему общественного и почётного места – рядом с народом – уже делались. Они делаются особенно усердно и теперь, причём заместителями приходских священников в деле руководства крестьянами в так называемых общественно-политических вопросах настойчиво намечаются и проводятся народные учители. Что всё это значит и к чему может повести в будущем – понятно само собой.Нам наша же жизнь постоянно твердит, какими беспомощными являются крестьяне, когда им приходится впервые сидеть и говорить с „господами“. Можно себе представить, каково будет положение крестьян, когда к ним являются разные представители партий, каково будет положение и членов выборщиков и тем более членов Государственной Думы из крестьян, если только они будут предоставлены самим себе и явятся в избирательные комиссии и Государственную Думу совершенно неподготовленными! Ведь на них, как представляющих самую внушительную силу, насядут все, и растеряться крестьянину при таком положении совершенно нетрудно, как бы он ни был „себе на уме“. Необходимо и уполномоченным, и выборщикам, и членам Государственной Думы из крестьян – предварительно разъяснить смысл желаний и требований различных партий. Положительно падёт на призванных руководителей великий грех перед народом, если его представители пойдут на выборы и в Думу без подготовки. Помимо и вопреки воле народной – они могут явиться такими же разрушителями, как самые крайние социалисты и анархисты. Вся ответственность за такой исход дела падёт на тех, кто должен был руководить народом, но не сделал этого своевременно.Мы верим, что православное духовенство, так всегда близко к своему сердцу принимавшее интересы народа, всегда и всею душою стоявшее за благо родины, государства и Церкви, – не будет безмолвным свидетелем совершающихся событий, а деятельным участником их во благо Русской земли.Но как понимать это благо? Ведь столько толкований этого слова, а ещё более – злоупотреблений им!Оставляя на последующее время подробную речь о том, во имя чего до́лжно работать в настоящее время всем и в частности православному духовенству, мы в настоящем случае ограничимся следующими положениями.Жизнь народов, как и отдельных людей, постоянно должна развиваться и совершенствоваться. То, что мы называем реформами, всегда необходимо. Но реформы, как и самая жизнь, не должны идти скачками: из отроческого возраста нельзя сразу перейти в возмужалый. Поэтому, необходима в реформах разумная постепенность. Разум же требует, чтобы дерево для пересадки на другое, лучшее место, не вырывали, а осторожно выкапывали, чтобы жизни сложившейся не ломали, а постепенно в неё вводили новые соки, которые бы обновляли её. История всех народов и нашего в частности, говорит, что самыми ценными приобретениями людскими были те, которые выросли не вследствие случайных переворотов, а вследствие постоянного, упорного труда людей над самими собой, которые не были подражательными привнесениями из чужой среды, а самим народом создавались или сознательно перерабатывались. Та же история, и в особенности история XIX века, говорит, что в основе всех совершенствований жизни лежит совершенствование личности человеческой на основаниях веры, нравственности и бесспорной науки.Наша русская жизнь крайне нуждается в преобразованиях. Но вследствие необыкновенной сложности этой жизни – дело реформ у нас требует особенной осмотрительности и осторожности. Это справедливо вообще и в особенности в отношении к делам церковным и формам церковной жизни.Ввиду этого, наилучше соответствующею интересам истинного прогресса нашей жизни во всех её сторонах нужно признать программу умеренно-либеральной партии, желающей работать теперь на основаниях, положенных в учреждение Государственной Думы, стремящейся использовать силы этого учреждения во всей полноте, дабы приобрести прочный фундамент для дальнейшего совершенствования нашей жизни.М. Гн.Кактынь А. Приготовление к пастырскому служению в протестантстве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 50. С. 401–405.(Окончание230).Исполняя должность викария, кандидат сознаёт себя уже состоящим на действительной службе. Он чувствует, что всё, что он делает и говорит, есть уже не проба, не опыт, а действительное дело; он знает, что за его проповедью, за уроком катехизации не последует уже критика и разбор, как в семинарии, – и это придаёт его деятельности, всему его поведению уверенность и необходимую для пастыря солидность. Он становится на чисто практическую, служебную точку зрения и с неё переоценивает все свои научные познания и приобретённые приёмы практической деятельности, – действительно вводится в круг пастырских обязанностей.Ставится вопрос: что лучше – семинария или викариатство? и что из них сделать обязательным для кандидатов? – или же вменить ему в обязанность и ту и другое; и тогда в каком порядке? – Об этом в последнее время много говорят в церковных сферах в Германии; вопрос, как говорит Leberl, сделался жгучим231.Нет ни малейшего сомнения в том, что викариатство заменить семинарии не может. Тот дух общения и взаимного возбуждения, который так содействует учебным занятиям в семинарии, у викария отсутствует; никогда также руководство сениора, у которого кандидат состоит викарием, не сравнится с руководством выдающихся научных и практических деятелей, – наставников семинарии, которым пользуется кандидат, находясь в последней. Следовательно, научную подготовку, долженствующую послужить основой пастырской деятельности, даёт гораздо лучшую семинария, чем викариатство. Что же касается подготовки практической, то относительно неё викариатство находится в гораздо лучших условиях. Семинарская практика, как говорит Schmidt, всё-таки служит лишь базисом и исходной точкой для теоретического изучения232, у викария же она есть уже живое дело. Кроме того, у семинарии недостаёт того общего фона практической деятельности, каким является для викария его приход, – фона, составляющего необходимое условие систематической практики. И, наконец, сениор в своём приходе может быть гораздо лучшим руководителем по части изучения curae animarum, чем самый опытный семинарский наставник. Он сопровождает викария к больным, бедным и обездоленным своего прихода и своей рекомендацией открывает викарию доступ и в их дома, и в их сердца. В то же время он даёт ему советы и указания, как подойти, как приобрести доверие того или другого лица. Точно также обстоит дело и с проповедью и катехизацией. Сениор выслушивает своего викария и затем критикует его уже не с научно-гомилетической точки зрения, а с точки зрения нужд и потребностей прихода. Этим – и только этим – путём научается кандидат говорить жизненные проповеди.Вследствие этого, викариатство является самой действительной из мер для практического приготовления к пастырству, находящихся в распоряжении церкви, и „если бы предстоял выбор между семинарией и викариатством, – говорит d-r Schmidt233, – то я решительно стал бы на сторону последнего, и насколько бы мог возвысил свой голос в пользу того, чтобы викариатство в ближайшем будущем было сделано обязательной ступенью к вступлению в самостоятельную службу церкви“.Но викариатство и семинария нисколько не исключают, напротив – дополняют друг друга. Чего недостаёт семинарской практике, то даёт викариатство, и наоборот: тот научный пробел, который необходимо остаётся у кандидата викария, великолепно восполняет семинария. Поэтому идеальным порядком в системе практического приготовления к пастырству считается тот, в силу которого кандидат после второго экзамена проводит, по крайней мере, 2 семестра в семинарии, потом столько же времени или даже более исполняет должность викария у умного и деятельного пастора234.Значение викариатства сознаётся всеми, предлагаются даже проекты введения обязательного викариатства во всех частных протестантских церквах235; но этот проект встречает непреодолимое препятствие в недостатке средств у церкви. Однако в этом направлении теперь усердно работают, и можно ожидать, что не в далёком будущем викариатство в протестантстве будет поставлено таким conditio sine qua non пастырства, каким теперь является университетское образование.В настоящее время обязательно викариатство существует при церквах: Вюртембергской, Баденской, Гессен-Дармштадтской, Эльзасской, и Шварбург-Зондерсгаузенской. В других провинциях, как: Веймаре, Готе, Мекленбург-Шверине и во всей громадной Пруссии, оно существует лишь спорадически, хотя, как сказано, над введением его в обязательном виде работают.Ординация, т. е. торжественное сообщение кандидату права отправлять должность пастора, сопровождаемое руковозложением присутствующих пасторов, – „повеление проповеднического служения, призыв к нему“, как говорит Лютер236, совершается или при назначении кандидата викарием, или при избрании его на место самостоятельного пастора237.Таким образом, в протестантской системе приготовления к пастырскому служению весь центр тяжести лежит в практической стороне этого приготовления, в выработке из пастыря хорошего проповедника и хорошего катехета. Будучи естественным следствием протестантского церковного уклада, продуктом самой жизни, эта система, хотя диаметрально противоположна католической, но не менее последовательна и логична. Общественное положение пастора, условия его жизни ничем не отличаются от положения других людей, поэтому он и не нуждается в каком-либо особом, специальном воспитании. Но характер служения протестантского пастора требует, чтобы он был умелым попечителем о душах, и система прилагает все старания, чтобы сделать его таковым. – Кроме особенностей церковного уклада на усиленное занятие протестантскими кандидатами священства проповедничеством и катехизацией влияет ещё одно стороннее, совершенно внешнее, условие, именно порядок замещения пастырских мест. В протестантстве священники не назначаются, как у нас или в католичестве, какой-нибудь высшей инстанцией, а выбираются – в большинстве случаев приходом и иногда лицом, имеющим права патронатства. Приход при выборе пастора судит о нём по его умению совершать богослужение, катехизировать и, главным образом, по умению проповедовать. Поэтому тот кандидат, который желает попасть на хороший приход, должен побить рекорд своим соперникам, а для этого он должен быть хорошим проповедником и хорошим катехизатором. Плохой проповедник никогда не может рассчитывать на хорошее место. А так как в протестантстве места пасторов оплачиваются сравнительно хорошо238, то недостатка в кандидатах на них не бывает, напротив, есть избыток, создающий конкуренцию, а эта последняя даёт возможность выбирать и сосредоточивать на служении церкви лучшие силы, которые в протестантстве, при особенностях его церковного уклада, действительно нужны более, чем в какой-нибудь другой церкви.Вполне естественно, что в силу такого порядка вещей протестантский пастор бывает in der Regel человеком образованным, развитым, начитанным и непременно хорошим проповедником239, он может импонировать своею образованностью пасомым, обычно, также людям образованным и в состоянии бывает подчинить их пастырскому влиянию. Естественно также и то, что он не может не пользоваться у прихожан вполне заслуженным уважением. Ещё в 1862 г. корреспондент „Православного Обозрения“ писал, что духовенство в Германии пользуется сносным (лучшим, чем в России) положением; и признал, что положение это есть результат протестантской системы пастырского приготовления240. Теперь, когда столько уже сделано и ещё делается для улучшения этой системы, престиж протестантского пастора должен не только не падать, а всё выше и выше подниматься.А. КактыньОт редакции // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 50. С. 406–407.Наше дорогое отечество переживает тяжёлые времена. Умами многих сынов его овладела смута; пролито уже немало крови; неисчислимы и материальные потери. В этот поток смуты одни увлечены по неведению и неразумию, другие – обманом, третьи – злоумышлением против государства, Церкви и отдельных сословий, четвёртые – не утверждённой на истинных началах государственности жаждою быстрых преобразований. Особенно неблагоприятным для спокойного пользования плодами предшествующей государственной жизни и дарованными Государем Императором новыми благами оказывается положение крестьянства. Слабо подготовленное – оно внемлет разным лживым и злым уверениям и готово нередко совершать самые тяжкие преступления против жизни и имущества отдельных лиц...Переживаемая нашим отечеством смута сосредоточила на себе внимание Государя Императора. В заботах об утишении взволнованных подданных своих Государь, даровавший своими манифестами и свободу совести, и Государственную Думу, и свободу слова и печати, и значительнейшие облегчения материального быта крестьян, призывает всех верноподданных к посильному служению благу государства. Но таковое служение возможно только при ясном и отчётливом понимании всего, что совершается вокруг нас, а равно и твёрдом знании того, что требуется для блага нашей общественно-политической и церковной жизни в ближайшем будущем.Редакция журнала „Руководство для сельских пастырей“, принимая близко к сердцу интересы православного духовенства и сознавая, что на его долю ныне, как и всегда в былые времена, пал тяжёлый и ответственный жребий – быть самым близким руководителем народной массы, считает своею нравственною обязанностью посильно прийти на помощь духовенству в деле уяснения для народа совершающихся событий и дарованных Государем благ свободной государственной жизни и деятельного участия в управлении государством. С этою целью – редакция – а) обращается к пастырям с просьбой присылать в редакцию сведения о совершающихся среди сельского населения событиях, а также указывать волнующие умы населения и самого духовенства вопросы, – и б) открывает в своём журнале особый отдел для кратких, общедоступных статей, предназначаемых по преимуществу для чтения народу, по всем вопросам современности. Эти статьи, кроме того, имеют печататься и отдельными оттисками, каковые и будут высылаться всем желающим приобрести по самой умеренной цене – 35 к. за сотню экземпляров наложенным платежом.Бедным приходам отдельные экземпляры могут быть высылаемы и бесплатно241.Запасные священники // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 50. С. 407–408.В числе вопросов, предложенных вниманию и обсуждению съезда Таврического духовенства духовною консисторией, поставлен был вопрос об учреждении по благочинническим округам должностей запасных священников. Самому духовенству из собственных наблюдений, конечно, должно быть известно, какую существенную важность имеет этот вопрос. Приход остаётся временно (а иногда и на довольно продолжительное время) без священника, за болезнью или смертью бывшего там священника или за перемещением его в другой приход. Священники соседних сёл часто оказываются живущими на весьма значительных расстояниях от остававшегося без священника прихода; да, кроме того, они обременены исполнением своих обязанностей прежде всего для своих прихожан. И вот приход, оставшийся без священника, сиротствует, и прихожане его оказываются в крайне затруднительном положении со стороны удовлетворения своих религиозно-нравственных потребностей. Мы часто жалуемся на охлаждение религиозного чувства в прихожанах, а затем бываем вынуждены иногда жаловаться и на то, что некоторые из них постепенно начинают и совсем отвращаться от Православной Церкви и её пастырей. Ввиду такого, усиливающегося в настоящее время, настроения в религиозной жизни общества, не следует ли нам приложить особые старания к тому, чтобы приходы отнюдь не оставались без священников, чтобы православное население их не оставалось без пастырского внимания и попечения, а тем более не оставалось без удовлетворения своих религиозных потребностей. („Таврич. Еп. Вед.“).№ 51. Декабря 18-гоЕпископ Феодосий. Клерикально ли наше духовенство? // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 51. С. 409–419.IМы – накануне гласного и всестороннего обсуждения церковно-общественных вопросов.Напряжённая, многовековая борьба двух государственных течений – восточного и западного закончилась победой последнего, и руководители политической жизни нашего отечества, взяв курс на запад, стремятся наверстать пространство, отделяющее русский государственный корабль от далеко ушедших вперёд кораблей других западноевропейских держав. Вполне естественно ожидать, что многое из пережитого этими державами в прошедшем, а также – переживаемого в настоящем выпадет, в недалёком будущем, и на нашу долю. Вопросы, решению которых уделили особое внимание западноевропейские парламенты, будут поставлены в первую очередь в нашей Государственной Думе, и в ряду этих вопросов одно из главных мест, несомненно, займёт вопрос об отношении между Церковью и государством.Духовенство наше в своей прошлой исторической жизни часто грешило в том отношении, что опаздывало с мерами настоятельно необходимыми для укрепления религиозных начал в членах своей паствы, не всегда в достаточной мере и заблаговременно освещало в их сознании вопросы церковно-общественного характера, и потому не столько шло впереди паствы, влекло её за собою, сколько ею самою побуждалось к тому или иному движению. Обладая, в силу крайне неблагоприятных жизненных условий, ограниченным политическим кругозором, оно не могло предугадать, откуда именно – извне или изнутри – надвинется та опасность, против которой нужно заранее принять меры. Глядя, по смирению своему, „долу“, под ноги, оно часто не различало даже вблизи себя преград, поставленных врагами истины Христовой. Возможно, что и при гласном обсуждении в Думе религиозного состояния русского общества представители духовенства услышат от лиц светских много такого, чего они вовсе не ожидали и к чему мало подготовлены. Исход думских прений по вопросам церковно-общественным можно предсказать заранее: как неоднократно и доселе, поборникам интересов Церкви придётся уступить стороне нападающей, пойти по тому пути, какой им укажут, уронив тем самым и без того невысокий авторитет свой в глазах всей Руси. Если речи о политической незрелости русского духовенства далеко не всеми ещё принимаются теперь на веру, то, при первой неудачной защите дела Церкви её представителями в Государственной Думе, они будут усвоены всеми, как непреложная истина; приоритет православия, как религии господствующей, поколеблется, и этим не замедлят, конечно, воспользоваться представители инославных исповеданий. В виду всего этого духовенству важно и необходимо не только прислушиваться к тому, что резче выдвигает наша светская печать в ту пору, когда идёт речь о взаимоотношении между Церковью и государством, но и возможно-нагляднее выяснить себе тот путь, какой намечает она последнему в целях лучшего осуществления лежащих в его основе задач. Ожидать чего-либо оригинального в речах нашей печати по поводу этого вопроса трудно; подражая во всём печати западной, она и в данном случае не затруднится, как можно заключить на основании голосов пока немногих, единичных её представителей, усвоить себе положение, занятое её старшей сестрой по отношению к Церкви, как Божественному институту, несмотря на полную противоположность между церковным строем Запада и нашего отечества. Полное отсутствие критического и нравственного чутья в деятелях нашей светской печати при обсуждении ими всего того, что касается отношений государства к Церкви на Западе, констатируется даже в органах, враждебных нынешнему церковному укладу в России. „Удивительно – читаем в одном из этих органов – что в наших передовых газетах и журналах поддерживается в общем тон неизменного сочувствия к теперешней антиклерикальной политике Франции. В насильственных мерах этих (?) не видят признания собственного нравственного бессилия и применения тех же отвратительных мер, которые так терзают нас и так ненавистны нам на народной почве. Как будто полицейские меры слаще от того, что они идут от республиканского правительства“242.Неизменно-сочувственный тон нашей передовой печати и известной части общества противоцерковному направлению государственной жизни на Западе, идеализация этой „сытой и мирной“, но безрелигиозной жизни – ясно говорят нашему духовенству, откуда и какая опасность грозит ему в недалёком будущем. Враги Церкви и религии всё более и более начинают внушать русскому обществу нерасположение к духовенству, как сословию реакционному, опасному для свободного государственного режима; и этим искусственно подготовляют почву для предстоящей в Думе борьбы крайних политических партий с т. н. клерикализмом. Доселе русское духовенство знало по газетным сообщениям, что такая борьба ведётся в тех западных государствах, где ещё силен воинствующий римский католицизм; в скором времени и ему самому предстоит быть втянутым в эту борьбу, стать объектом всевозможных укоризн, оскорблений и насилий со стороны неразборчивых в средствах противников. Предупредить духовенство о надвигающейся новой опасности и тем ослабить её силу и остроту – долг церковной печати, а потому мы решили хотя бы немногими штрихами очертить западное церковно-общественное явление, известное под именем клерикализма, и затем, на основании данного о нём понятия, сделать вывод о возможности или невозможности проявления клерикальных тенденций в среде служителей Русской Православной Церкви, иначе – дать ответ на поставленный вопрос: клерикально ли наше духовенство.IIДля русского духовенства, живущего одною жизнью с родиною, болезненно-чувствующего всякое уклонение сынов её с прямых истинно-евангельских путей, ожесточённая борьба между близкими по плоти членами одной и той же семьи, именуемой государством, всегда казалась малопонятною, греховною. Война междоусобная в его глазах явление ещё более ненормальное, чем кровавые столкновения с врагом внешним; поощрять и одобрять первую, как признак прогресса общества, роста его внутренних сил, свойственно только лицам, руководящимся в своей жизнедеятельности принципами языческой морали. Изменою заветам Великого Миротворца считало оно стремление западного духовенства путём неразборчивой в средствах борьбы достигнуть преобладания в области не только духовных, но и мирских интересов, и в той страстности и озлоблении, какие сопровождали эту борьбу между духовною и светскою властью, видело прямое наказание Господне поставившим себе низменные цели служителям Церкви. Вполне естественною казалась русскому духовенству и та форма протеста против „омирщения“ западного клира, с какою выступили не только лица, давно порвавшие всякую связь с римско-католическою Церковью, но и многие из её собственных членов, и которая стала известна под именем борьбы с клерикализмом.Начало правильной организации этой борьбы положено тем политическим деятелем, который провозгласил во французской палате депутатов: „клерикализм – вот враг“. Клич этот, подобно электрической искре, быстро облетел весь западный мир, заставил встрепенуться всех, кому известна была иерократическая система римской Церкви с её учением о двух мечах – духовном и светском в руках папы; послужил как бы лозунгом для объединения самых разнообразных политических партий в те часы парламентарной жизни, когда речь касалась Церкви и её интересов. Шаг за шагом стали теснить антиклерикалы разных западноевропейских государств своих сильных противников, в течение долгого времени бывших стороною нападающею и почти всегда побеждающею. О силе борющихся, их ожесточённости и чрезвычайной важности исхода борьбы для дальнейшей социальной жизни Запада можно судить по тому, что некоторые политические деятели провидят в будущем только две парламентарные партии: клерикалов и антиклерикалов. Клерикалов обвиняли и обвиняют в том, что они, под давлением Ватикана, стремятся подчинить себе светскую власть, захватить и укрепить преобладающее влияние на гражданское законодательство и гражданские отношения. Чутко прислушиваясь к влияниям времени, клерикальные вожди не бывают однообразны в выборе средств для борьбы; сообразно с духом века меняют они и своё оружие. То, чего не удалось достигнуть в прежние века посредством меча и насилия, казалось осуществимым в наше время путём воспитательного режима. Взять в свои руки народное образование, которому уделяли очень мало внимания правящие классы, было нетрудно, и потому школы и их организация скоро стали могущественным орудием для клерикальных целей. Результаты, достигнутые в этом отношении, были поразительны. По отзывам беспристрастных лиц, школы, находившиеся в руках французских клерикалов, высоко стояли как в научном, так и в воспитательном отношении. Надо сознаться, пишет один историк новейшего католицизма, что если клерикальная школа не всемогуща, то это происходит оттого, что никакая школа не всемогуща, а не оттого, что она не удовлетворяет своему назначению. В школах этих получали своё воспитание поколения крестьян, для которых на всю жизнь католический священник оставался неизменным руководителем в делах не только религии, но и общежитейских; в клерикальных колледжах вырастали будущие офицеры, адвокаты, чиновники, представители разных форм интеллигентного труда и, наконец, почти вся буржуазия. Та клерикальная полировка, какую все они получали в этих колледжах, не была легко стираемым налётом; их мысль и чувства, под влиянием искусного учебно-воспитательного режима, были преобразовываемы по известному образцу на всю жизнь. Воспитанные в клерикальном духе, они не освобождались от опеки своих воспитателей и по выходе в жизнь, открыто и энергично защищая интересы Церкви в тех случаях, когда это представлялось им нужным. Поддержку себе они находили в многочисленных органах клерикальной прессы, которая должна возгревать в них определённое и согласное с целями воспитателей отношение ко всему, что совершается вокруг. Апостаты и свободомыслящие из бывших воспитанников колледжей нисколько не подрывали веру в обществе в целесообразность самой системы. Что могли значить отдельные, хотя бы и талантливые единицы, не оправдавшие возлагавшихся на них надежд, сравнительно с тою многочисленною армиею борцов за намеченную цель, какую эти колледжи проводили во все слои общества? Искусными мерами римской курии деятельность апостатов почти всегда ставилась в такие условия, что они делались лицами чуждыми даже для бывших своих сподвижников и родных, а всё то, что выходило из-под их пера, немедленно подвергалось осуждению и вызывало многочисленные разоблачения и беспощадную критику. Менее других учебных заведений доступны были влиянию западного клерикализма университеты с их преподаванием; но, как показывают некоторые недавно оглашённые в печати факты, клерикалы предполагают противопоставить государственным университетам университеты свободные с целью парализовать вредное в религиозном отношении влияние на общество университетской науки. Предположено было создать свободный католический университет в г. Зальцбурге (Австрия); цель этого университета была представлена одним из проповедников в таких словах: „вместо истины в современных университетах преподаются различные ложные учения. Вместо того, чтобы возвещать и защищать истину, они часто сами наносят тяжкие удары-истине, и у воспитанников отнимается высшее счастье – вера. Католический университет поэтому ставит себе целью возвещать только истину и сохранять воспитанникам их веру. Но для того, чтобы эта истина действительно овладела умами, необходимо не только в области богословия возвещать её, но добиться того, чтобы и все остальные области науки преподавались с точки зрения признаваемой католической церковью истины. Эта последняя не может мириться ни с какими другими истинами, которые пытается установить наука и имеет право требовать, чтобы все науки подчинились ей“. Проект клерикалов на этот раз, однако, не осуществился. Антиклерикалы увидели в нём новую попытку к созданию неограниченного господства Рима над всеми проявлениями жизни, сплотились и в том же Зальцбурге в летние месяцы 1903 г. создали свой свободный университет, привлёкши к чтению лекций в нём выдающихся научных деятелей протестантского мира. Испытанная неудача вряд ли, впрочем, удержит клерикалов от новых попыток создать такие высшие учебные заведения, которые могли бы служить противовесом распространяемым в западноевропейских государствах антихристианским теориям.Благодаря сосредоточенным в руках клерикалов школам, прессе, явилась возможность постоянно-изменчивому и чувствительному общественному мнению противопоставить другой столь же постоянно-текущий поток мыслей и настроений, в котором всякое новое событие отражалось в определённой и благоприятной для тенденции клерикализма форме. Главный нерв всякой борьбы – материальные средства у клерикалов никогда не оскудевали. Духовные братства, известные под именем конгрегаций, члены которых дают простые обеты, не связывающие бесповоротно свободы лица и не исключающие возможности возвращения к прежней мирской жизни, пользовались своими громадными средствами не только в целях упрочения собственного положения, но и для воздействия на государство и его законодательство. Под покровом религии образовалась, таким образом, политическая строго-организованная партия; поддерживая то или иное из парламентских течений, она никогда не забывает своей главной и неизменной цели – подчинения государства церкви. Положение этой своеобразной церковно-политической ассоциации в настоящее время представляется в таком виде. Клерикализм не только наиболее организованная и наиболее дисциплинированная политическая партия во Франции, но одна из наиболее сильных партий и в других государствах, где в состав народонаселения входит значительный процент римско-католиков. Кроме газет она выпускает в свет периодические издания всех видов, не брезгая даже юмористическими листками, и для различных слоёв населения. Она печатает массами всевозможные политические катихизисы, руководства, инструкции; не только в городах, но в местечках и глухих деревнях у неё есть свои агенты. От времени до времени рассылаются специальные миссионеры, которые поддерживают энергию и усердие этих агентов. Упорствующие избиратели лишаются мест или заказов, если они рабочие, ремесленники или мелкие поставщики; поддержки местного сельскохозяйственного общества, – если они крестьяне. Клерикальная партия имеет огромные связи в армии и флоте, она создала себе прочные связи во всех либеральных профессиях, в промышленном и финансовом мире, среди судей и чиновничества. Значение и сила, каких достиг клерикализм на Западе, вызвали оппозицию со стороны других политических партий. В некоторых государствах противники клерикализма в настоящую пору достигли намеченных целей: отделения государства от церкви, уничтожения конгрегаций и конфискации их имуществ; но торжествовать полную победу антиклерикалам, как кажется, ещё рано. Прошлая жизнь западноевропейских держав показывает, что враг этот, казавшийся неоднократно совершенно истощённым, собирался вновь с силами и из побеждённого превращался в победителя… Невольно напрашивается для решения вопрос: кто именно вдохновляет сторонников клерикализма на их неустанную борьбу, требующую колоссальных средств материальных и духовных? Началом, вдохновляющим клерикалов, объединяющим их для выполнения намечаемых целей и задач, является римско-католическая Церковь, самая совершенная организация власти, какую знал доселе человеческий мир. Раньше, чем кто-либо другой, лица, стоящие у кормила этой власти, сознали, что при современном положении вещей „борьба между государством и церковью есть борьба не реальных сил, а борьба умов, требующая не острия меча, а остроты понятий“243, и потому в качестве защитников церкви выдвинули многочисленную армию клерикальных конгрегаций, богатых моральными и интеллектуальными силами. Всё, что делается римскою церковью на поприще обучения, благотворительности и миссионерства, находится в руках клерикальных организаций; благодаря только последним, направление, даваемое из Ватикана, может проводиться в местную жизнь самых захолустных церковных общин. При посредстве светских членов этих конгрегаций католическая церковь старается привлечь на служение себе лучшие общественные силы; она ищет использовать чувства и чистого благоговения, и бескорыстной любви к ближним, и фанатической ненависти к чуждому умственному строю. Не имея никакой прямой власти в государстве, она налагает свою руку на людей, стоящих у власти, направляет её в своих целях, и это не только в католических государствах: испытала на себе это давление в прошлом столетии и наша родина. Надежда осуществить излюбленную папскую идею о подчинении интересов мирских интересам духовным, как несравненно высшим, по существу придаёт силы сторонникам клерикализма, доводит их до мученичества. Победа последних знаменует собою успех р.-католических вожделений в том или ином отношении; поражение – болью отражается в сердце истого католика. Благодаря клерикализму римская церковь сжилась с самыми разнообразными формами политической и гражданской свободы, вполне приспособлялась к быстро сменяющимся политическим течениям на Западе, иногда предугадывала эти течения, даже шла им навстречу. Так поступила она в 1891-м г., когда в лице Льва XIII выступила со знаменитою энцикликою по рабочему вопросу, в которой проводится мысль, что вопрос этот может быть правильно решён, без обиды для общих сторон и нарушения священных прав семьи и собственности, только на почве религии. В подобной приспособляемости клерикализма ко всяким жизненным условиям и формам, при твёрдости и незыблемости цели, как бы сказывается старый по времени, но никогда не ветшавший в сознании приверженцев римской курии, принцип: цель оправдывает средства.Епископ Феодосий(Окончание следует).Волнин А. По поводу двух фельетонов „Нового времени“ о нашем церковном отщепенстве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 51. С. 419–429.В Новом Времени В. Розанов напечатал два фельетона о нашем старообрядчестве и сектантстве под заглавием: „Старообрядчество, предание мёртвое и предание живое“ (№ 10587 от 23 августа) и „Русское сектантство, как три колорита русской церковности“ (№ 10594 от 30 авг.). В них он задаётся уяснением сущности и причин жизнеспособности главнейших проявлений нашего церковного отщепенства и намечает те условия, при которых наши секты, как кажется ему, сами собою должны прекратить своё существование. Вывод автора настолько существенно-важен, предвидимые им, при известных условиях, практические последствия для церковной жизни настолько благодетельны и желательны, что не лишне остановиться на мыслях, рядом которых он пришёл к своему заключению и проверить их.Старообрядчество, по определению г. Розанова, есть совершенно точное и неумолимое применение к жизни мёртвого, недвижимого предания; есть „поклонение чужеродному, „не моему и не сегодняшнему факту“, а мне показанному издалека, изчужа, принесённому, ну хоть из Византии; но главное – непременно не моему“. Автор не разъясняет подробно своего взгляда, но понятно всё-таки, что именно говорит он. В нашем расколе буква церковной жизни действительно заглушила дух её, – притом буква не самостоятельно выработанная, а заимствованная из Византии, – не той, которая была современна первым расколоучителям, не отвергавшейся ими Византии XVII в., а Византии древней, тогда только и бывшей, по их мнению, строго православною. Раскол живёт преданием, как оно отлилось в церковной практике древних греков, в эпоху расцвета у них православной веры, и как оно пересажено было оттуда к нам и нами содержалось до патр. Никона. Говоря это, надо иметь в виду не действительное положение вещей, а раскольнические воззрения. Это предание не должно и не может быть изменяемо, по учению старообрядцев; всякое развитие внешнеобрядовой стороны, как изменяемость, исключается, не допускается ими, – и церковная жизнь на веки вечные обрекается ими на утверждение, на застой в тех неподвижных, окаменелых формах, в каких выражалась она у нас в XVII в., т. е. в эпоху происхождения и образования раскола. „Исус“ древности, проповедуемой старообрядцами, не должен изменяться на „Иисус“ Никоновых нововведений, сугубая аллилуйя не должна заменяться трегубою, посолонное хождение – противосолонным, двуперстие – троеперстием, крест восьмиконечный – четырёхконечным, седмипросфорие – пятипросфорием и т. д. Все обряды и чины церковные неизменно должны сохраняться в том виде, в каком они якобы переданы древними греками нашим предкам, а от этих последних унаследованы и нашими старообрядцами. Только те обряды и православны, каких держатся они – старообрядцы. Им нет дела до того, что иные обряды их оказываются в действительности совсем не первоначальной древности (напр., почитание восьмиконечного креста, двоение аллилуии и др.); не теми обрядами, каких держались древние греки; они усвоили взгляд на свои обряды, как на самые древние, как на обряды единственно правильные-православные, как на такие, которые необходимо неизменно соблюдать для того, чтобы заслужить благоволение Божие и получить спасение, и на нём стоят они. „Якоже отцы наши, тако и мы“, – твердят они. „Аще кто йоту прибавит, или убавит, да будет анафема“. Так они веруют и убеждены, что только они, содержа истинные обряды, состоят в единении с древне-православною, просиявшею чудотворцами, Церковью; что только они сохраняют в непогрешимости церковное предание, бывшее когда-то достоянием греков и русских, а теперь теми и другими утраченное, и что, поэтому, только они опять составляют и истинную Церковь. Таковы их взгляды в своих конечных выводах. И эти выводы только сильнее заставляют их со всем жаром, достойным лучшей участи, и неумолимостью применять к жизни недвижимое предание, раз навсегда остановившееся для них в своём развитии в тех формах – чинах и обрядах, в каких выражалось оно в XVII веке.Ясно, что в основе старообрядчества лежит, действительно, мёртвое предание, – мёртвое по самой сущности своей, потому что провозглашает неподвижность обрядовой стороны, окаменение её в однажды принятых формах, – мёртвое (или мертвящее) и по влиянию своему на духовное состояние его приверженцев потому, что исключает возможность какого бы то ни было индивидуального или коллективного творчества в области обрядов, а данностью их отвне и изчужа и неумолимою обязательностью исполнения их по выработанному до мелочей ритуалу, без малейших отступлений от него, убивает в человеке свободное, одушевлённое индивидуальными порывами сердца, проявление религиозного чувства, вследствие чего исполнение обрядов становится монотонным, бездушным и внешне-формальным, или же обращается в напускное благочестие – ханжество. Типических проявлений того и другого вида благочестия в расколе много. Они мастерски изображены Мельниковым в известных его рассказах – „В лесах“ и „На горах“.Если бы кому-либо пришло на мысль, в противовес говоримому нами здесь в след за г. Розановым, поставить на вид то обстоятельство, что в старообрядческом мире религиозно-общественная жизнь отличается интенсивностью и оживлённостью, которых можно бы пожелать православным приходским общинам, а приходская жизнь по своим проявлениям приближается там, как иные поговаривают, к типу свободно созданной на началах приходского самоуправления, то мы, признавая за этими указаниями некоторую силу фактических оснований, не нашли бы всё-таки препятствий утверждать прежнее, что в основе старообрядчества лежит мёртвое предание. Указанный характер церковно-приходской жизни старообрядцев не есть отличительный для них, не есть то, что делает их старообрядцами. До известной степени такой характер свойствен церковно-приходской жизни всякой секты. Во всяком обществе церковных отщепенцев жизнь отличается повышенною, – в сравнении с жизнью господствующей Церкви, от которой они отделились, интенсивностью и оживлённостью, – и это обусловливается воинственным, боевым положением отщепенцев относительно Церкви, борьба с которой объединяет их, усиленно пробуждает инстинкт самосохранения и самозащиты и, конечно, приводит в действие все силы, какими они могут располагать для этой цели. То же самое и по отношению к приходскому самоуправлению старообрядцев, насколько оно у них замечается. И оно составляет обычное явление у многих церковных отщепенцев и должно быть понимаемо больше отрицательно, чем положительно, т. е. отчасти как результат отсутствия у них строго выработанных и прочных норм для жизни; чем неизбежно предоставляется относительная свобода проявлениям личной и общественной воли (эти нормы и не могли установиться в обществе, подверженном стеснению в своём развитии со стороны действовавшего до последнего времени законодательства), отчасти как следствие того же воинственного положения их относительно Церкви, которое заставляет их сорганизоваться и сгруппироваться для борьбы с нею. Теперь, с дарованием веротерпимости, положение церковных отщепенцев существенно изменяется, – но должно пройти известное время, равное продолжительности жизни, по крайней мере, одного поколения, пока может проявиться созидательная работа их в устроении своей церковно-общественной жизни по их собственным началам; тогда можно будет делать оценку им с этой стороны, – теперь же для этого ещё не настало время. Но то, что делало старообрядцев самими собой, что и впредь будет делать их таковыми, – это приверженность их к старым обрядам и отрицание новых, введённых патр. Никоном. Здесь самые коренные вопросы старообрядчества: с их устранением оно исчезает. А в них самих по себе, необходимо согласиться с г. Розановым, „ни души нет, ни спасения, ни „святости“, ни „греха“. Просто ничего нет, одна „корректура“. Но за ними скрыт принцип святости и непогрешимости предания, выраженного в старых обрядах и отсутствующего в новых; с ними, значит, соединено провозглашение неподвижности, окаменелости предания, остановившегося на одной мёртвой точке и не долженствующего сдвигаться с неё, не подлежащего развитию.Никто не станет спорить, что этот принцип, лежащий в основе старообрядчества, ложен, – что зиждительною силою церковного благоустройства было и должно быть живое предание. Это последнее, по определению г. Розанова, есть „universus Церкви, дух её, свобода её, благодать в ней“. Определение приемлемое, но не отличающееся ясностью. Одно дело говорить о живости и „текучести“, говоря языком Розанова, предания в отношении к истинам веры, хранящимся в нём, и другое – в отношении к чинам и обрядам. То и другое входит в содержание предания, ибо предметом его является апостольское учение вообще, будет ли оно касаться веро- и право-учения или же церковного благоустройства (хотя первое – наиболее существенный предмет предания), – учение, хранимое в сознании Вселенской Церкви, преимущественно по духу (тогда как Св. Писание есть то же учение, но хранимое в писаниях апостольских, преимущественно по букве). Вселенское сознание, как носитель преданий – догматических ли, обрядовых ли, – есть, конечно, не мёртвая, но живая, деятельная и активная сила. Как такая сила, оно не ограничивается одним простым и косным хранением предания или, имея в виду разнообразие его по содержанию, можно сказать – преданий. По словам Викентия Лиринского, „как у каждого христианина, так и у всех людей, как у одного человека, так и у всей Церкви“, должно возрастать „понимание, разумение, мудрость“244. Хранить учение, как учение, и невозможно без постоянного и деятельного уяснения себе его сознанием, так что уяснение предания вселенским сознанием до известной степени неотделимо от акта хранения его им; а отсюда необходимо следует, что вселенское сознание, хранящее предание, сливается с ним до безраздельности, как постоянно приводимое им в движение и без него приходить в движение не могущее. Уяснение предания вселенским сознанием и есть то, что обусловливает собою живость предания, что делает его живым. Но уяснительная по отношению к преданию работа Церкви не может быть, как само собою разумеется, однородной и однотипной. Отсюда и выразители вселенского сознания не одинаковы. Есть определения Вселенских и Поместных Соборов; есть творения отцов и учителей Церкви и есть богослужение, вообще церковная практика. Всё это служит выражением вселенского сознания, но выражает его не в одинаковой степени, и по существу неодинаково. Одни из этих выразителей предания направлены на точное уяснение и определение веро- и право-учительных истин предания (и писания), таковы преимущественно постановления Вселенских Соборов; другие же имеют целью, главным образом, разъяснение уже сознанных и формулированных Церковью истин и проведение их в сознание верующих и во внешний строй Церкви, – таковы постановления Поместных соборов, творения отцов и учителей Церкви, такова и церковная практика. С другой стороны, в веро- и право-учительных определениях Вселенских Соборов – этих чрезвычайных актах вселенского сознания, направленного к самоопределению и самораскрытию, – отображён подлинно и непогрешительно („Изволися Духу Святому и нам“) голос всей Церкви; отсюда означенные определения составляют не только выражение апостольского предания, но и его источник. Как таковые, они не подлежат развитию в смысле какого-либо изменения их через сокращение, отмену или восполнение их, – и живое содержание их церковным сознанием может выражаться только в уяснении их, в наполнении их мыслью и разумением церковным по духу предания. По отношению ко всем остальным выразителям предания, поскольку они не были актами нарочитого самораскрытия вселенского сознания, как такового, – поскольку они направлялись больше на уяснение и применение к жизни уже общеобъявленного и провозглашённого на Соборах Вселенских голоса предания, дело обстоит иначе. За источник предания в них может признаваться лишь то, что согласно ведают они за „всегда, повсюду и всеми“ (Викентий Лиринский) содержимое в Церкви; всё же остальное должно быть принимаемо в них только лишь за относительное и посильное для отдельных лиц и поместных обществ церковных выражение и отображение предания, обусловленное притом нуждами и запросами Церкви данного места и времени и не имеющим поэтому характера неуклонной приложимости во всех местах и на все времена. Предание по духу своему одно и то же; но частные уяснения его и применения к жизни могут быть различны, поскольку различны люди по степени своего проникновения в дух предания и понимания запросов и нужд своего времени, поскольку различны и разнообразны самые эти запросы по времени и по месту. Отсюда живое сознание предания по отношению к данным выражениям его в тех или других письменных памятниках не вселенского происхождения и в тех или других порядках и обычаях Церкви может проявляться уже не только в истолковании этих памятников, порядков и обычаев, а и в направлении и пополнении их и даже в отмене одних порядков и обычаев и в замене их другими, которые совершеннее и, применительно к изменившимся условиям жизни, сильнее и полнее выражают собою дух предания.Церковное сознание предания в особенности было живым и деятельным в области церковного благоустройства и богослужения – этой наиболее эластичной и подвижной сфере отображения предания. Ни Христос, ни апостолы не заключили внешней церковной жизни в какие-либо раз навсегда определённые формы; апостол дал только наставление, чтобы всё было в Церкви „благообразно и по чину“ (1Кор.14:40). Облечься же убранством чинов и обрядов он предоставил самой Церкви. Церкви и принадлежит это право по существу, как живому телу Христову, которое в своих членах „непрестанно растёт в меру полного возраста Христова“ (Еф.4:13) и „в себе возращает всё в Того, Который есть глава, Христос“ (Еф.4:15). Для этого возрастания она получила от своего Основателя и все необходимые ей благодатные силы (2Пет.1:3). Благодатный и свободный рост Церкви в том и состоит, чтобы, руководясь живым сознанием предания и его духа, раскрывать глубже и полнее смысл христианского учения, сильнее внедрять в сознание своих членов основные истины и начала Евангелия, чтобы более и более усовершать по духу их и устройство Церкви, и нравственную жизнь христиан, соблюдая заповедь апостола о том, „как христианину до́лжно поступать в доме Божием“ (1Тим.3:15). Церковь так и поступала во всё время своего существования. По мере возникновения нужд в духовной жизни своих членов и в сфере собственного внутреннего и внешнего благоустройства – нужд, вызывавшихся внутренним и внешним ростом Церкви, – она развивала своё учительство, устанавливала порядки благочиния, вводила чины и обряды, руководясь живым сознанием предания, но не отступая от духа его. Но она не догматизировала ни своих постановлений, касавшихся церковного благочиния, ни вводимых ею обрядов, потому что те и другие вызывались изменчивыми условиями или нуждами данного места и времени. Поэтому, когда назревали новые нужды, когда изменялись условия жизни, и церковное сознание открывало в существовавших порядках и обычаях недостаточность для урегулирования ими жизни, при изменившихся условиях её, и вообще находила в них то или другое несовершенство, раньше не замечавшееся, – Церковь отменяла прежние постановления и улучшала, исправляла и вообще так или иначе видоизменяла принятые ею чины и обычаи. Пример этого можно указать хотя бы тот же, какой и г. Розанов приводит, а именно: в первые века христианства, по 5 правилу св. апостолов, епископы могли быть и женатые; но шестой Вселенский Собор (не седьмой, как ошибочно говорит Розанов) 12 правилом заповедал епископу не жить с женою, – каковое постановление действует доселе как у нас, так и у старообрядцев245. Достойно внимания, что, непреложно и неизменно храня догматические определения Вселенских Соборов, как непререкаемый голос вселенского сознания, Церковь не усвояла такого авторитета каноническим постановлениям тех же Соборов; по крайней мере известен случай, что шестой Вселенский Собор 20 правилом изменил 29 правило четвёртого Вселенского Собора, – хотя в практику церковную вошло, всё-таки, это последнее правило (запрещающее низводить епископа на пресвитерство), а не первое, предлагавшееся для замены его (и разрешавшее в известных случаях низводить епископа на пресвитерство)246.А. Волнин(Окончание следует).Рыбинский Б., проф. Из религиозной жизни Запада // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 51. С. 429–433.Законопроект об отделении церкви от государства во Франции, принятый палатой депутатов, 23 ноября обсуждался уже в Сенате. Как и следовало ожидать, члены центра и правой сделали энергичную попытку воспрепятствовать принятию закона. Они указывали на то, что страна осудит закон, что разрыв между церковью и государством ещё не назрел, что отделение церкви от государства убьёт религию во Франции. В ответ на подобные речи депутаты левой – Валле, Бодено и Комб, подчёркивали либеральный характер нового закона. Они настаивали, что закон гарантирует для обеих заинтересованных сторон, для церкви и государства, почётное положение и в будущем явится основой нравственной свободы и общественного умиротворения. После долгих и оживлённых споров произведено было голосование, выяснившее, что закон принят большинством – 179 голосами против 103 при 12 воздержавшихся. Таким образом, вопрос об отделении церкви от государства во Франции решён теперь окончательно, и с января 1906 г. новый закон вступит в силу.Новый закон встречен во Франции неодинаково. Вся республиканская печать ликует и восхваляет сенат и его президента. Консервативные газеты настаивают на том, что парламентское большинство сделало большую ошибку и взяло на себя тяжкую ответственность. Кто ближе к истине, покажет время; пока же возможны только предположения. Впрочем, мы должны сказать, что материал, на котором можно основываться в своих предположениях о результатах отделения церкви от государства во Франции, есть. Дело в том, что рассматриваемый нами факт представляет нечто новое и неиспытанное ещё только для Европы. В Соединённых Штатах Северной Америки раздельное существование церкви и государства началось ещё с семидесятых годов XVIII столетия и продолжается доселе. Здесь, очевидно, с полною ясностью должны были выступить последствия отделения церкви от государства. Поэтому религиозная жизнь Соединённых Штатов, краткую характеристику которой мы намерены представить читателям, может дать нам ценный и надёжный материал для суждения о том, к чему должно привести отделение церкви от государства в Европе, и в частности, материал для оценки опасений за самое сохранение религии и религиозности во Франции.Население Соединённых Штатов, как известно, составилось главным образом из людей, покинувших Европу по причине религиозных преследований. Переселенцы ̀ квакеры, пуритане, протестанты, католики, отправляясь в далёкую страну, прежде всего искали в Новом Свете свободы религии и совести. Но, испытав на себе тяжесть религиозных преследований, эти выходцы сами не в состоянии были возвыситься до понимания религиозной свободы и в новое отечество перенесли тот дух религиозной нетерпимости, жертвой которого были они сами. Древнейшая история Соединённых Штатов полна проявлениями этой нетерпимости. Особенно до́лжно сказать о тех штатах, которые заселены были пуританами. Стеснение религиозной свободы здесь было так велико, что малейшие проявления её считались тяжкими преступлениями и наказывались с чрезвычайною строгостью. Напр., за отрицание богодухновенности какой-либо книги Св. Писания законами пуританских общин назначались плети, а в случае упорства – изгнание и даже смерть. Отпадение от пуританства в другое исповедание не допускалось совершенно. „Разноверие“, по словам одного из представителей пуританства, „есть величайшее нечестие в мире. Говорить, что люди должны иметь свободу совести, есть нечестивое заблуждение“. Из опасений занесения в общины еретических учений пуритане совершенно не допускали к себе иноверцев. С особенной строгостью соблюдалось это относительно католиков и квакеров. Например, в 1647 г. в Массачусетсе было постановлено, что иезуиты, при появлении в колонии, должны быть изгоняемы, а в случае возвращения, присуждаемы к повешению. По законам штата Коннектикут, в штате не мог жить ни один католический священник; всякий появившийся священник немедленно изгонялся, а, в случае возвращения, предавался даже смерти. Такою же строгостью отличались узаконения пуританских колоний относительно квакеров. Всякому квакеру, проникшему в пуританскую колонию в первый раз, отрезалось ухо, и он заключался в рабочий дом, где содержался до тех пор, пока не будет в состоянии выехать из колонии на свой счёт. Женщины квакеры за то же „преступление“ подвергались сечению. Квакерам, нарушившим закон в третий раз, протыкался раскалённым железом язык и назначалось тюремное заключение.Подобною нетерпимостью были проникнуты законы не только колоний пуританских, а и всех других. Естественно, что в каждой колонии была своя государственная религия: правительство покровительствовало одному исповеданию и притесняло другие; по назначению от правительства поставлялось духовенство, взимались подати на содержание церквей и т. п.С течением времени в жизнь североамериканских колоний проникала идея свободы религии. К XVIII в. протестантские исповедания уже пользовались в достаточной мере свободой во всех колониях. Но католицизм по-прежнему оставался религией гонимой: католики не только лишены были гражданских прав, но прямо подвергались всяким стеснениям и даже уголовному преследованию.Так обстояло дело религиозной свободы в Североамериканских Штатах до провозглашения ими независимости от Англии. Борьба за независимость, потребовавшая крайнего напряжения всех сил, заставила население сплотиться и объединиться. Религиозные распри, нетерпимость теперь приходилось забыть. Вследствие этого, когда в 1776 г., после объявления независимости, население Штатов стало собираться на конвенции для выработки новых конституций, то по необходимости пришлось признать принцип религиозной свободы. Конституции отдельных штатов не только провозгласили этот принцип, но и установили отделение церкви от Государства. Так, конституция штата Виргинии от 5 июля 1776 г. объявляет: „религия или долг, которым мы обязаны к нашему Творцу, и способ исполнения его может быть управляем только разумом и убеждением, а не силою или принуждением, поэтому все люди равно имеют право на свободное отправление религии, согласно указаниям совести, и взаимная обязанность всех иметь христианское терпение, любовь и милость друг к другу“. Конституция Делавары (от 20 сент. 1776 г.) идёт ещё дальше и прямо устанавливает отделение церкви от государства: „ни один человек, – говорится здесь, – не должен быть принуждаем присутствовать при религиозном богослужении, платить на построение или содержание какого бы то ни было места богослужения или на содержание духовенства против свободной воли и согласия... Никакое предпочтение не должно быть даваемо законом каким бы то ни было религиозным обществам, исповеданию или видам богослужения“.Когда в 1787 г. собралась конвенция из представителей всех колоний для выработки общей конституции Соединённых Штатов, то на разрешение её также был поставлен религиозный вопрос. И федеральная конвенция разрешила его следующей статьёй: „никакое религиозное свидетельство не должно никогда требоваться в качестве определения правоспособности на занятие какой-либо должности или на общественное доверие в Соединённых Штатах“. Федеральный конгресс 1791 г. дополнил эту статью так: „конгресс не должен создавать никакого закона касательно установления религии или запрещения свободного отправления оной“. Соответственно этим статьям общей государственной конституции определена была религиозная свобода и в конституциях отдельных штатов. Таким образом, правительство Соединённых Штатов исключило религию из круга своего ведения и отделило церковь от государства, предоставив различные религиозные общины их собственным внутренним силам. До́лжно сказать, что это отделение церкви от государства в Соединённых Штатах имело и имеет несколько другой смысл, нежели во Франции. Во Франции оно является протестом против воинствующего католицизма и, как мы говорили, в значительной мере, даже протестом против христианской религии вообще. В Соединённых Штатах отделение церкви от государства служит только выражением уважения государства к религиозным убеждениям своих подданных, является свидетельством того, что государство, признавая религиозный принцип, в то же время не считает себя компетентным решать, какая церковь или община есть подлинная выразительница религиозной истины.Проф. В. Рыбинский(Окончание следует).От Редакции // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 51. С. 434–436.О продолжении издания при Киевской духовной семинарии журнала „Руководство для сельских пастырей“.В 1906 подписном году журнал „Руководство для сельских пастырей“, вступая в 47-й год существования, останется верным своей задаче – содействовать, по мере сил, православно-русскому духовенству в его святом и многотрудном служении. Бурным потоком текут события русской жизни в последнее время. Захватывая на своём пути все стороны русской жизни, современные события не могут не затронуть существенным образом положения Православной Церкви и её служителей. Вот уже частью взошли и зреют, а частью всходят на ниве обновляемой государственной жизни России великого значения проекты преобразований и в церковной жизни. Приветствуя пышные всходы государственных и церковных реформ и по мере сил содействуя их расцвету и созреванию, мы должны твёрдо помнить, что, – как бы сильны ни были течения современной жизни, какие бы блага ни сулила нам современная действительность, – есть единый вечный источник обновления всякой жизни – государственной, семейной и личной – учение Христово и единое неложное благо – вера Христова. Пойдём навстречу современным течениям жизни государственной и общественной, но с Крестом Христовым в руках и в сердце; как граждане Российской империи, будем служить, по мере возможности, укреплению великой родины нашей на началах обновления и свободы, но силою веры Христовой и любви, завещанной Христом. Мы не будем равнодушными зрителями великой преобразовательной работы, совершаемой государством при живом участии общества; мы постараемся оправдать надежду Государя Императора, „что всё духовенство, особенно сельское, приложит искреннее и вполне христианское старание к водворению среди своей паствы мира и тишины и к исполнению каждым лежащих на нём обязанностей, без чего невозможно никакое плодотворное развитие жизненных сил нашей родины“ (Слова Государя, сказанные Св. Синоду 4 ноября); но мы не забудем, что наш главный долг, наша прямая обязанность – служить „созиданию Церкви Христовой, яже есть тело Его“; среди бурь и волнений житейского моря мы будем призывать паству свою к единой несокрушимой скале – вере Христовой, к жизни в мире, любви и надежде на Господа в корабле, которому не страшны житейские волны, у которого кормчий – Христос, и который есть Церковь Его.Теперь, когда в России объявлена свобода вероисповедания, под знаменем имени Христова свободно и открыто поднимутся враги православной веры; но мы безбоязненно, с твёрдой надеждой лишь на помощь Христову, станем на страже Православной Церкви, как стояли всегда, удвоив свою энергию в защите православной паствы от посягательства иноверцев, еретиков и раскольников. Во взаимообщении и единении – прочный залог для успешной деятельности и для успешной борьбы, а потому «Руководство для сельских пастырей» с полною готовностью предлагает свои страницы всем пастырям, желающим поделиться своими мыслями, наблюдениями и опытом с сопастырями. В тех же целях возможно широкого ознакомления читателей с указаниями пастырского опыта журнал в 1906 подписном году будет давать время от времени на своих страницах, в форме достаточно полных обозрений, сведения о церковной и пастырской деятельности в восточно-православных и западных инославных церквах.Годовое издание журнала будет состоять из 52 еженедельно выходящих номеров, что составит три тома, из 12 книжек „Проповедей“ и 12 выпусков „Богословского библиографического листка“. Кроме того, в 1906 г. Редакция даст подписчикам, в качестве бесплатного приложения, нотный сборник „Церковные песнопения“.„Руководство для сельских пастырей“ рекомендовано Святейшим Синодом духовенству и начальствующим в духовно-учебных заведениях к выписке в церковные и семинарские библиотеки (Синод. определение от 4 февраля – 14 марта 1885 г. за № 280).Подписная цена с пересылкой во все места Российской империи шесть рублей.Плата за журнал по официальным требованиям, как-то: от Консистории, Правлений семинарий и училищ и благочинных может быть отсрочена до сентября 1906 г.С требованиями обращаться по следующему адресу: Киев, в редакцию журнала „Руководство для сельских пастырей“.* * *При сем № рассылается объявление от редакции журнала „Русский Паломник“ о подписке на 1906 год.№ 52. Декабря 25-гоОт редакции // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 52. С. 437–439.Наше дорогое отечество переживает тяжёлые времена. Умами многих сынов его овладела смута; пролито уже немало крови; неисчислимы и материальные потери. В этот поток смуты одни увлечены по неведению и неразумию, другие – обманом, третьи – злоумышлением против государства, Церкви и отдельных сословий, четвёртые – не утверждённою на истинных началах государственности жаждою быстрых преобразований. Особенно неблагоприятным для спокойного пользования плодами предшествующей государственной жизни и дарованными Государем Императором новыми благами оказывается положение крестьянства. Слабо подготовленное, – оно внемлет разным лживым и злым уверениям и готово нередко совершать самые тяжкие преступления против жизни и имущества отдельных лиц…Переживаемая нашим отечеством смута сосредоточила на себе внимание Государя Императора. В заботах об утишении взволнованных подданных своих Государь, даровав своими манифестами и свободу совести, и Государственную Думу, и свободу слова и печати, и значительнейшие облегчения материального быта крестьян, призывает всех верноподданных к посильному служению благу государства. Но таковое служение возможно только при ясном и отчётливом понимании всего, что совершается вокруг нас, а равно и твёрдом знании того, что требуется для блага нашей общественно-политической и церковной жизни в ближайшем будущем.Редакция журнала „Руководство для сельских пастырей“, принимая близко к сердцу интересы православного духовенства и сознавая, что на его долю ныне, как и всегда в былые времена, пал тяжёлый и ответственный жребий – быть самым близким руководителем народной массы, считает своею нравственною обязанностью посильно прийти на помощь духовенству в деле уяснения для народа совершающихся событий и дарованных Государем благ свободной государственной жизни и деятельного участия в управлении государством. С этою целью редакция – а) обращается к пастырям с просьбою присылать в редакцию сведения о совершающихся среди сельского населения событиях, а также и указывать волнующие умы населения и самого духовенства вопросы, – и б) открывает в своём журнале особый отдел для кратких, общедоступных статей, предназначаемых по преимуществу для чтения народу, по всем вопросам современности. Эти статьи, кроме того, имеют печататься и отдельными оттисками, каковые и будут высылаться всем желающим приобрести по самой умеренной цене – 35 к. за сотню экземпляров наложенным платежом.Бедным приходам отдельные экземпляры могут быть высылаемы и бесплатно247.М. Гн. К пастырям // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 52. С. 439–450.Мы шлём призыв к пастырям Церкви… И да будет этот призыв звоном набатного колокола, созывающим всех на спасение гибнущего достояния земли Русской, и вместе призывающим к безопасному жилищу всех заблудивших во тьме разразившейся над Русской землёй непогоды!Потрясённая и жестоко униженная внутренними врагами на мировой политической арене, Россия в настоящее время раздирается теми же врагами в своей экономической и общественной жизни. Бедная материально, слабая культурно, она ежечасно теряет и то, чем в малом количестве до сего времени владела. Разгром жизни, начавшийся в подпольной литературе, перешёл в открытую прессу и в самую жизнь. Шаг за шагом отступали и исчезали в области прошлого заветные идеалы правды, чести и любви к родине. Вместо них литературою всех наименований вводились в жизнь неверие, охлаждение к науке, ничем неприкровенное служение эгоизму и чувственности. „Бывшие“ люди постепенно заменяли собою настоящих людей, людей, не павших на дно жизни. Западный и свой доморощенный ум и его произведения призывались во свидетели разумности и целесообразности „нового“ направления жизни. И люди верят в благо этого направления, верят и своих детей учат той же вере и по тем же скудоумным и развращающим источникам.Когда душа русского интеллигентного человека героями „мысли“ и своеобразной „философии“ была опустошена и достаточно подготовлена, явились на сцене нашей жизни открытые проповедники уже не нигилизма, а разрушения. Сначала слабая и едва для большинства заметная анархическая деятельность, вследствие культурной слабости образованного общества, быстро освоилась с полем действия и повела энергическую борьбу с порядком, правом и уважением к убеждениям и личности человеческой. Стало всё дозволенным, и забытый было принцип – „цель оправдывает средства“ воскрес вновь с небывалой силой. Разрушение во имя разрушения, беспощадная война всему, что духовному и внешнему миру человека даёт порядок и устойчивость, что обеспечивает человеческим обществам верный и прочный прогресс, – всё это стало призванием молодых поколений и привело к превращению всех рассадников просвещения в места войны против науки и общественных нравственных начал жизни. Убийства отдельных личностей, стоявших так или иначе на страже законности и порядка, постепенно стали сменяться истреблением целых групп и завершились открытым призывом к разгрому всего государства.И вот мы, к великому нашему несчастью, являемся свидетелями начавшегося общего разгрома! Сначала разгромили и унизили на Маньчжурских полях нашу доблестную армию, а флот – в Японском море, на Чёрном море и в Кронштадтском рейде. Потом разгромили фабрично-заводскую промышленность, выбросивши за границу сотни фабрикантов и сотни миллионов рублей, им принадлежавших, и у нас на улицу – бездомными и безработными сотни тысяч рабочих. А теперь громят сёла и деревни, вызывая неосуществимыми и ложными обещаниями среди тёмного крестьянского люда дикие инстинкты разрушения и опустошения. И загорелись помещичьи усадьбы и удельные имения и леса; и уже сотни прекрасных имений в пепле и развалинах… Ведь это начинается ужасный, всё и всех уничтожающий степной пожар, от которого нет никому пощады и спасения!Да, верно, нет и не будет спасения от этого начавшегося повсеместно революционного пожара, если только все, кто может и должен тушить его, будут растерянно смотреть на него или беспорядочно метаться из стороны в сторону. И в степи ведь люди энергичные, умеющие собою владеть и разумные, умеют бороться со всепожирающим пламенем и не гибнут в его ужасных объятиях, как беззащитный ковыль. Они уничтожают вокруг себя всё способное быстро воспламеняться, они окапываются, и огонь, торжествующий над степной травой и неразумным звериным миром, останавливается пред разумною волею человека и отступает от жилища людского.Но мы – или в полной растерянности, или же – в непростительном непонимании совершающегося вокруг нас. И растерялись мы все, наверху и внизу, до того, что решительно, по-видимому, не знаем, что делать и за что взяться для успешной борьбы с врагом. Вот железнодорожная забастовка, пассажиры целыми тысячами в тревоге и томительном ожидании проживают неделями на маленьких станциях, а забастовщики катаются на локомотивах и в вагонах, и никто, никто не нашёлся, как удалить и куда удалить врагов общества! Забастовали почтовые и телеграфные чиновники, замерла опять общественная жизнь, а забастовщики между собою и для целей забастовки сносятся ежечасно телеграммами! И опять не оказалось власти, способной удалить главарей забастовки и вырвать у них из рук правительственный телеграф! По городам и сёлам идёт усиленная открытая революционная пропаганда, не стесняющаяся в образе действий по отношению ко всем, кто стоит за порядок, и нет власти, обуздывающей эту пропаганду и это глумление над честью и жизнью честных людей – власти, защищающей этих последних. Создалось положение такое, что под покровительством как бы закона оказались все разрушители закона, а защитники закона очутились как бы вне закона! Разве это не свидетельство о растерянности людской?!Но ни одни власть имущие и призванные охранять порядок растерялись и как бы выжидают, что дальше будет. Растерялось и всё общество и отдельные классы его. Прислушайтесь и присмотритесь ко всему, что делается вокруг. Можно подумать, что все начавшейся революционной суматохе обрадовались, и каждый спешит невзирая на собирающуюся грозу полной анархии, „вытребовать“ у государства что-нибудь. Рабочие, чиновники, крестьяне, не обращая внимания ни на то, что многое уже дано и ещё не усвоено населением, ни на то, что государство, накануне полного разгрома, предъявляют свои требования и непременно с тем условием, чтобы они были немедленно исполнены! Не успела окончиться война с Японией, которая требовала полного сосредоточения на себе всех сил государственных, а уже предъявлены были требования земского собора, поместного церковного собора, восстановления древнего прихода, восьмичасового рабочего дня при увеличении жалованья на 50% и т. д. Если с такими требованиями выступали финляндцы, поляки, евреи, армяне, то это понятно: для них, чем скорее Россия развалится, тем лучше. Но что же сказать о других? Одно только: растерялись и не поняли того, что совершается пред их глазами! Обнародован манифест 6 августа об учреждении Государственной Думы. Никто ещё надлежащим образом не уразумел значения этого нового государственного учреждения, и не было сделано ещё никаких попыток к осуществлению выборов, как появились разнообразные требования об улучшении и распространении выборного начала и политической деятельности Думы. И шли эти требования отовсюду, не было только требований о водворении порядка. Закончились все эти требования железнодорожной забастовкой, совершенно неожиданной для министерства Витте и потому произведшей на него ошеломляющее действие. Дан манифест 17 октября, но успокоения не последовало. Посыпались требования как из рога изобилия несмотря на то, что кровь русская уже полилась по городам и сёлам, и анархия стала появляться уже не в виде какого-либо призрака, а во всей своей ужасной действительности! Так и кажется, что все ухватились за устои государственные и в порыве ревности о благе грядущих поколений стараются потрясти всё здание государственное. Люди добрые, хочется им крикнуть: что вы делаете, ведь своими одновременными потрясениями всех устоев государства, быть может, уже и устаревших, вы разрушите всё здание, и оно рухнет не только на ваши головы, но и на головы многих ни в чём неповинных людей!Немало сомнений, опасности и недоразумений вызывает и вопрос о благоустройстве учебных заведений и в том числе духовных. Этот вопрос не мог не возникнуть, так как в течение целого ряда лет высшее светское управление учебным делом в России только и делало, что всё „ломало“, ничего не творя. И он выставлен впереди всего. Но как? Да решительно в таком духе, тоне и обстановке, которые на руку только анархии. Даётся автономия высшим учебным заведениям в то время, когда почти весь учащийся (по крайней мере главенствующий хотя бы и вследствие террора) и учащий в них люд одержим революционным пылом. И что же? Все эти учебные заведения стали автономными, превратились в места открытой революционной пропаганды, а профессора оказались под началом студенчества, и террор развился до небывалых размеров, захвативши и профессоров. Почти всё должно было смолкнуть пред разъярённой и торжествующей толпой революционной, и учебные заведения закрыты. То же самое делается теперь со средними учебными заведениями. В больших городах и во многих губернских гимназии и семинарии – в первых старшие классы, а вторые полностью – уже закрыты. И здесь предъявляются требования той же пресловутой автономии! И никто, кажется, не вспомнит былые времена, недалёкие, когда автономия университетов и даже семинарий существовала, и никаких беспорядков не было, – почему? Да потому, что она дана была и существовала не под влиянием революционных требований! Никто, по-видимому, не вспомнит истории, очень близкой к нам, учреждения политехнических институтов и коммерческих училищ при министре финансов Витте и под его главным руководством. Учреждены эти в высшей степени дорогие учебные заведения на особых, – сравнительно с подобными учреждениями других ведомств – началах; и они стали первым и главным очагом революционной пропаганды! Всё это поучительно!Не менее поучительны и частности. Никто не будет оспаривать, что для духовных учебных заведений нужны реформы. Но когда и какие? Наша печальная действительность говорит, что они нужны непременно теперь, даже, пожалуй, до созыва Государственной Думы, и в то же время непременно в духе и полном согласии с реформами гимназий! Но опять-таки почти никто не задаётся вопросами – успокоятся ли семинарии спешно произведёнными реформами (сколько их у нас уже было!), произведёнными притом под давлением и обстоятельств и людей; принесут ли эти реформы какую-нибудь пользу Церкви Православной, будут ли они благом для духовенства? А ведь, достаточно вспомнить, что гимназическое образование и воспитание никогда не было не только идеальным, но и просто порядочным, что, в сущности, семинарское образование (благодаря философским и богословским наукам, несомненно преимуществующим пред т. н. классическими древними языками и даже математикой) было выше, и семинаристы в высших учебных заведениях никогда не были ниже гимназистов (сколько выдающихся профессоров ректоров и др. деятелей науки было в университетах при слабом сравнительно приливе семинаристов в эти учебные заведения!) – достаточно при этом предположить, что – согласно новым веяниям, – из гимназических программ может быть вычеркнуто преподавание Закона Божия, – достаточно всё это вспомнить и предположить, чтобы по крайней мере хоть приостановиться с преобразованием семинарий в гимназии, тем более, что последние в настоящее время решительно ничего определённого не имеют ни в направлении, ни вообще в организации своего внешнего и внутреннего мира.Кроме этого, есть ещё специальный для духовенства вопрос. Уничтожайте, уничтожайте до основания свои, хотя бы и сословные, школы (хотя в действительности они не чисто сословные), но на что вы будете содержать своих детей в гимназиях? Ведь те средства, на которые ныне содержатся семинарии, идут от церквей, и будет вопиющею несправедливостью (чтобы не сказать – святотатством), если теперешние средства семинарий будут обращены на содержание гимназий, хотя бы в них не обучались дети духовенства. Храмы Божии давали и дают огромные средства, и могут давать только на цели приготовления достойных священнослужителей в них, а не для целей всеобщего, равноправного воспитания всех, в том числе и евреев. Над этим вопросом следует подумать и серьёзно подумать прежде, чем с необыкновенною поспешностью увлекаться идеалами гимназического образования, имеющего одно незаконное высшее преимущество (оно-то нас и манит) – доступ в университет.Но все мы, мало соображаясь с трудностью реформы в наше смутное время, „излиха вопием“ о необходимости немедленных преобразований в семинариях и академиях и не замечаем, что наш голос, быть может, против желания нашего, в общей сумме других таких же возбуждённых голосов усиливает общее нестроение, увеличивает смуту в умах молодёжи и родителей и таким образом способствует анархии. Представители последней немолчно на столбцах своих газет вопиют, что все, все недовольны, что все и все за них, что, наконец, всё должно быть разрушено. Пусть неправду они говорят; но как её, эту неправду, проверить, когда действительно отовсюду только и слышатся „требования“ и редко-редко кто-нибудь скажет: успокойтесь, разберитесь в том, что есть, что дано, и что из приобретённого уже можно выработать.Тревожно, печально и губительно направление молодёжи. Таково же, в сущности, и настроение родителей. Вследствие слабо развитого интереса к педагогическим вопросам, нередко решительного непонимания долженствующих быть отношений между школой и семьёй, родители часто творят в отношении к школе и своим детям положительно одно только зло. С одной стороны, они в большинстве случаев смотрят на школу, как на своеобразную фабрику: сдадут в эту фабрику своих детей, и пусть гг. фабриканты и рабочие вырабатывают из данного им сырого материала человека, потребного для жизни, а они, родители, с этой минуты в стороне, и если принимают какое-либо участие в воспитании своего детища, то исключительно почти в форме „критики“ деяний училищного начальства и учителей; и по этой критике оказывается, что все виновны пред детищем чадолюбивых родителей. И не замечали, как не замечают и доселе такие родители, что они своею критикою и вообще всем своим безучастным отношением к школе подрывали и подрывают в самом основании авторитет школы, науки и, наконец, свой собственный. С другой стороны, при современном состоянии школы и настроении учащейся молодёжи упорядочивающая деятельность родителей едва-едва проявляется. Где ты, родительское слово, преисполненное любви, но и твёрдости? Где ты, родительская настойчивость в делании детям своим добра? Не видно среди всеобщей растерянности ни того, ни другой! Вместо них нередко слышится иное. На родительских совещаниях в учебных заведениях видны только вялость и даже боязнь. В семье полное безучастие к тому, чем дети занимаются – „баклуши ли бьют“, или революционные прокламации читают – это как будто бы безразлично! На съездах духовенства – даже епархиальных – выслушиваются „петиции“ детей к высшему начальству с самыми разнообразными требованиями, вплоть до уничтожения всякой инспекции – нет, не просто выслушиваются эти петиции, а принимаются они к сердцу, и по ним выносятся соответствующие „резолюции“. Делается всё это с лёгким сердцем, ибо при этом нет ни единой мысли о том, что таким отношением всё, всё разрушается в душе молодой, и для её желаний, даже самых фантастических, никаких уже преград не полагается; делается с лёгким сердцем, ибо при этом никто не подумает, что влагаемые попустительством и даже с одобрением в сердце молодое семена анархии вырастут и принесут самый губительный, самый горький плод для сердца же родительского. Всегда была и будет рознь между родителями и детьми (это плод непрерываемого развития человеческого); но то, что теперь воспитывается – не рознь, а вражда, ров для этой вражды роется всё глубже и глубже и притом в такой почве, как религиозная и политическая; такая вражда всегда переходила в ужасающую мир людскую ненависть.Во избежание недоразумений мы должны сказать, что и сами всею душою стремимся к реформированию всей нашей жизни, к обновлению её живительными струями истинной свободы, истинного знания, но мы желаем вместе с этим, чтобы у нас на Руси во всех сословиях, и особенно среди простого народа и стоящего около него православного духовенства, стало действительно лучше, чем теперь. Мы верим в силу и значение реформ, но убеждены, что только те из них действительно благодетельны, которые даются не с лихорадочной поспешностью и не в смутные времена. Нужно сравнить времена Петра Великого и Александра II, и тогда нетрудно будет понять, почему реформы первого, особенно относящиеся к внутренней жизни народа, ничего другого не принесли, кроме разрыва всего народа на две неравные части, и почему реформы Александра II-го все привились и принесли благой плод, если в чём и умалённый, то исключительно под влиянием революционных „освободительных“ попыток, жертвою которых стал сам Царь Освободитель. Не забывайте ни на одну минуту, что времена наши – не времена Александра II-го, не забывайте и того, что тогда и другие люди стояли во главе руководящего управления, чем теперь. Теперь, ведь, всё правительство или растерянно, или решительно ни к чему не подготовлено. Если бы теперешнее наше правительство стояло во главе России в 1863 году, то, несомненно, Польша не только отделилась бы, но ещё и Киев приобрела бы. Вот почему мы и говорим: повремените со своими требованиями реформ, повремените во имя их успешности, во имя действительно осуществимого блага нашей родины, нашей Церкви и всего народа. Мы, сопоставляя между собой бывшие в истории подобные нашим современным события, невольно останавливаемся над вопросом – не смоет ли все наши реформы сначала анархия или революция, если только они будут допускаться, а потом несомненно имеющая наступить реакция в какой угодно форме? Остановитесь хоть на одну минуту вниманием над требованиями многих – военной диктатуры, или над заявлением крупных землевладельцев, что они, землевладельцы, брошенные властью на произвол судьбы, сами себя будут защищать и будут жечь крестьянские имущества и даже целые селения, или, наконец, над объявлением генерал-адъютанта Дубасова, что, если крестьяне Черниговской губернии не прекратят разгромов помещичьих усадеб, то он прикажет зажигать селения их со всех четырёх концов. Что это такое?! Ведь это времена давно забытой французской жакерии248, превосходившей, как известно, своими ужасами Разинщину и Пугачёвщину… А мы в такие времена будем вести с правительством и друг с другом тяжбу за реформы, которые несомненно пройдут несравненно лучше и с большею пользой во времена более спокойные…Вот почему мы бьём в набат и призываем всех, а в особенности пастырей Церкви – к чему? Призываем прежде всего к единению (в нём, в нём громадная и несокрушимая сила!) всех на поприще борьбы с ужаснейшим врагом – анархией, революцией. Соединяйтесь все и силою слова, и несомненно существующего влияния на массы народные, и делом, – всем, что во власти и в возможности, энергично выступите на борьбу с легкомыслием крестьянства, верующего всякому, кто только поманит его к себе землёю, лесами и водами. Необходимо помнить, что школьная анархия – отголосок анархии семейной. Не с дрекольем нужно идти на детей, а с любовью, ласкою, внимательным отношением к их духовным запросам. Не судом и осуждением встречайте детей, являющихся из школы в семью, а спокойным, всесторонним и беспристрастным обсуждением существующих порядков жизни и деятельности школы. Лучшее будущее для наших детей не за горами. Но оно улетит и скроется из глаз, как испуганная птичка, от зарева пожаров, запаха человеческой крови, – от разгромленных нравственно и материально учебных заведений…Наконец, ни на одну минуту не выпускайте из своих рук святого дела своего. Ведь горе наше уже пред нами, ведь грядёт ещё го́ршее горе. А в такие время мятущаяся душа православного человека всегда шла ко храму святому своему и здесь, и нигде в другом месте, она находила для себя успокоение от всех озлоблений, страданий и прегрешений.Призываем к усиленному, самому широкому труду. Безбоязненно нужно выступить против всех, кто пугает, кто уверяет в скором торжестве революционных начал, кто до сего времени только искусственно созданными террором кое-чего и достигал. Зло велико, но ещё далеко не всесильно. Ещё во всём объёме не испытана могущественнейшая сила противодействия злу православного духовенства. Пусть же эта сила выступит во всеоружии во имя спокойствия Русской земли, блага Церкви, во имя так необходимых всем нам реформ. Пастыри Церкви, все без различия, вникните в то, что совершается вокруг нас, и к чему хотят вести нас. Мы не знаем этих руководителей, и где они – наверху или внизу, но мы должны помнить и свято исполнить слова Государя Императора: „всё духовенство, особенно сельское, приложит искреннее и вполне христианское старание к водворению среди своей паствы мира и тишины и к исполнению каждым лежащих на нём обязанностей, без чего невозможно никакое плодотворное развитие жизненных сил нашей родины“.М. Гн.Епископ Феодосий. Клерикально ли наше духовенство? // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 52. С. 450–458.(Окончание249).IIIОчерк клерикализма показывает, что лежащее в его основе стремление к созданию клерикального государства находит могущественную поддержку в лице римских пап, вдохновляется ими и делает своих сторонников способными, по-видимому, к бесконечному сопротивлению. Борьба с ним является в существе дела борьбою с римским католицизмом, и это хорошо понимают западные антиклерикалы, провозгласившие принцип свободной Церкви в свободном государстве. Перипетии происходящей борьбы более или менее известны из сообщений нашей еженедельной прессы, все симпатии которой на стороне антиклерикализма, давно свившего себе прочное гнездо и у нас в России. Та жизнеспособность, какую проявил клерикализм на Западе в вопросах не столько духовного, сколько светского характера, невольно привела в смущение поверхностно знакомых с ходом церковных дел на Востоке наших западников, уверенных в том, что нашему отечеству необходимо пройти те же фазы развития внешней и внутренней государственной жизни, какие уже пройдены другими государствами. „В России конгрегации нет, но зато есть близкое к народу многочисленное духовенство; совокупными усилиями оно может затормозить деятельность передовых сил, поставить им преграду“, говорили одни из наших органов прессы. „Такая преграда уже поставлена, русский клерикализм уже организован и проявляет деятельность, захватив в свои руки образование народных масс“, вопили другие, до учреждения церковно-приходских школ не возбуждавшие даже вопроса о необходимости просвещения этих масс. Встревоженное общественное мнение, имея в виду происходящую междоусобную борьбу в западноевропейских государствах, стало высказываться за необходимость контроля над просветительною деятельностью православного духовенства и даже за устранение его от школьного дела, так как школы – главные рассадники клерикализма. Появились отдельные произведения, цель которых – подорвать окончательно доверие к духовенству, как сословию узкоклерикальному, вредному для прогресса и свободы. Поставщики этих произведений (в роде г. Гусева-Оренбургского) в угоду антиклерикальному настроению известной части общества в ряде картин из быта духовенства заставляют его представителей говорить языком западных клерикалов, требовать подчинения себе гимназий и университетов, мечтать о „царстве теократии“, и тут же устами их детей обвиняют их во лжи, обмане, и в навязанных ими самими духовенству клерикальных тенденциях изобличают смешную попытку подражать духовенству западному, сильному, культурному, действительно оказавшему цивилизации великие услуги. Даже в последние годы, несмотря на то что общественное внимание отвлечено грозными событиями внешней войны и внутренней революции, русский антиклерикализм не оставляет своих вылазок против духовенства, выступая против последнего то в газетных и журнальных статьях, то с устными речами на митингах и собраниях рабочих и крестьян. Как и в прежнее время, те факты, которые говорят за духовенство, выставляют его верным своей исторической миссии примирителя враждующих между собою партий и даже национальностей, обходятся молчанием, или сообщения о них печатаются мелким шрифтом на последних страницах листков, а ошибочные шаги отдельных духовных лиц, их критическое отношение к „проектам и резолюциям“, касающимся переустройства государства, называются государственным преступлением, изменою народному делу и т. п. Ни в одном печатном органе не нашло места сообщение о том, что православный архиерей, во время недавних погромов, идя во главе крестного хода по улицам города, умолял, кланяясь до земли, громивших лавки, оставить своё злое дело, между тем как телеграмма о „злобных намёках“ по чему-то адресу другого архиерея-проповедника облетела все газеты. И такая тактика применяется во всём и всегда, где дело касается нашего духовенства, больше и глубже других сословий испытавшего на себе справедливость народной поговорки: добрая слава лежит, а худая бежит.Для всякого ясно, что опасен нашему обществу только активный, воинствующий клерикализм, сколок с клерикализма западного. Как ни наивно относить к русскому духовенству вожделения римского католицизма во всей их совокупности, всё же среди русских антиклерикалов существует большая группа таких, которые готовы даже расширить понятие о русском клерикализме сравнительно с тем, какое дано нами выше о клерикализме западном. В их представлении религия и клерикализм отождествляются, всякий служитель религии есть вместе с тем клерикал, и потому все заботы пастыря о подъёме религиозного чувства в народе путём разъяснения истинных требований религии, её задач и важности – не что иное, как проявление завоевательных стремлений клерикализма, которые нужно ограничивать, сметать и уничтожать прежде, чем они успели достигнуть своей цели. Достаточно заговорить сочувственным тоном о религии, признать какое-либо требование её резонным, осмысленным, чтобы получить кличку клерикала. Прежние, излюбленные эпитеты „поп“, „поповство“ начинают вытесняться новыми: „клерикал“, „клерикализм“, и обещают уступить последним и своё место и тот характер презрения и нетерпимости, с каким они произносились. Враждебность названной группы не только в отношении к представителям религии, но и к самой религии, принято объяснять „недоразумением“. Правда, среди русских антиклерикалов, „разумевающих“ себя и своё дело, – немного; но от этого духовенству русскому, вращающемуся в кругу лиц, слепо верующих нашей т. н. передовой печати и её нападкам на всё церковное, не легче: чем фантастичнее и неправдоподобнее выходка против религии, тем с бо́льшим доверием она принимается и передаётся народной массе. Между тем об активном, воинствующем клерикализме русского духовенства не может быть и речи; он не мог развиться у нас на Руси как в силу особых исторических условий её церковной жизни, так, главным образом, потому, что организация восточного клира, его идеал совершенно противоположны устройству и целям клира западного. Церковною жизнью Запада руководил всегда один ум, одна воля, ограничиваемые в своих проявлениях только всегда верной себе традицией кафедры св. Петра; на Востоке всегда были несколько течений церковной жизни, ввести которые в одно русло можно было только путём соборного обсуждения и не без участия светской власти. Понятно отсюда, что целью восточного духовенства было не преобладание над светскою властью, не желание использовать силы материальные, мирские в видах духовных, клерикальных, чем живёт и движется даже доселе западный римско-католический церковный институт, а стремление путём самых напряжённых усилий и бесчисленных жертв охранять от совершенного „омирщения“ духовные начала Христовой Церкви, не дать угаснуть в её недрах благодати Св. Духа (1Сол.5:19) в мрачные эпохи господства в мире духа злобы. В то время, как западное духовенство поучало, что „всякий просвещённый человек, дорожащий интересами человечества, должен стоять на стороне католической Церкви потому собственно, что цивилизованное человеческое общество не может существовать без твёрдого авторитета и прочно организованной иерархии, а таким авторитетом и такой иерархией обладает только католическая Церковь“250, – пастыри православного Востока выдвигали преимущественное значение внутренней, мистической стороны христианства, и пришедшим в меру возраста Христа считали только того из пасомых, кто всецело проникался именно этой его стороной, хотя бы он безразлично относился к тому, чем живёт окружающий его мир, светский и духовный. На Западе клерикалам ставят в вину их интенсивную политическую деятельность; антиклерикалы русские не находят достаточно слов для осуждения того в общем наблюдательного лишь положения, какое занимает наше духовенство в отношении к современным движениям в государстве. Единственно-правильною, согласною с канонами Церкви, должна быть признана та точка зрения, в силу которой Церковь по своей организации не может и не должна сливаться безраздельно с политическим обществом; её именно проводили церковно-общественные деятели в критические моменты церковной жизни Востока. Чуждая притязаний р.-католицизма, Православная Церковь, в лице этих деятелей, настаивала всегда на том, что „у неё должно быть своё церковное правительство, в составе которого не участвуют представители гражданской власти. Управление внутренними делами Церкви принадлежит церковной власти, которая пользуется правами автономии. Важнейшие церковные дела решаются собором. Церковь управляется по апостольским и соборным правилам, и потому распоряжения светской власти, с этими правилами несогласные, для власти церковной неудобоприемлемы. Ревность о благе Церкви и соблюдении церковных правил, растворённая христианскою кротостью и смирением, не составляет нарушения долга верноподданного. За подлинное учение Церкви, её нормальную правовую и жизненную организацию он обязан бороться по примеру великих исповедников христианства“. Так формулировано учение Православной Церкви об отношении её к власти политической патриархом Григорием VI в 1870 г., и с ним согласны русские канонисты251. На практике дело, однако, складывалось значительно иначе, и тем из иерархов Востока, которые особенно отставали проведение в жизнь этого учения, пришлось немало претерпеть за свою стойкость и энергию. При таких условиях представителям Русской Церкви на всём протяжении её исторического существования нечего было и думать о принятии близкого участия в общегосударственных делах не в качестве только советников, но в качестве вершителей этих дел. Пример патриарха Никона, которого почти единогласно признают за типичного клерикала, на наш взгляд, не опровергает данной оценки положения русского духовенства в России, как сословия, чуждого клерикальных замыслов. Никон защищал не только права и прерогативы патриаршего престола, его уравнение с царским, сколько внутреннюю церковную самостоятельность, нарушенную ставшими между царём и церковью „опричниками“, защищал правду Божию и народную, которой он был выразителем. Поняли это после приговора над патриархом, когда уже было поздно, даже главные его противники на соборе – митрополиты Крутицкий, Павел и Рязанский, Иларион, объявившие, вместе с некоторыми другими архиереями, что не подпишут низложения. Под давлением восточных патриархов они отказались от протеста, но в трогательных и в высшей степени характерных выражениях изложили причины своего неожиданного перехода на сторону Никона. Выражения эти ясно свидетельствуют, как ошибаются те, кто говорит об активном клерикализме русского духовенства в пору его особой силы и влияния – в допетровский период России. „Вы находитесь под властию неверных агарян, и если страдаете, то за ваше терпение и скорби да воздаст вам Господь. А мы, которых вы считаете счастливыми, как живущих в православном царстве, мы трикратно злополучны; мы терпим в своих епархиях всякого рода притеснения и несправедливости от бояр, и, хотя большею частию стараемся скрывать и терпеливо переносить эти неправды, но мы ужасаемся при мысли, что зло, с течением времени, может увеличиваться и возрастать… Мы вполне доверяем нашему доброму царю… но мы опасаемся за будущее“252. Насколько справедливы были эти опасения, явил вскоре наступивший новый период жизни Русской Церкви, в течение которого поборники политического влияния Церкви не играли сколько-нибудь заметной роли, и все заботы русского духовенства направлялись на самозащиту в области интересов церковных, что требовало немало сил со стороны тех лиц, о которых в законодательном акте сказано, что „должность их великая, но чести никаковыя“. Только отдельные личности из русского духовенства готовы были повторять западно-католическую легенду о двух мечах в руках иерархии, как символах её двоякой власти – духовной и мирской; но их голоса тонули в массе других, не сочувствовавших церковному укладу р.-католицизма и не признававших за ним Божественной санкции. То, что характеризует западную Церковь в её стремлениях подчинить себе мирской элемент, совершенно отсутствовало и отсутствует в Церкви Русской: чуждо её членам теократическое миросозерцанье, далека она от попыток посредством конгрегаций, с их условными обетами, воздействовать на правительство в желательном направлении; нет у неё, наконец, и такой безответной и самоотверженной армии бойцов, какую представляет римско-католическое духовенство с его обязательным целибатом. Трудно представить себе, чтобы среди русского духовенства нашлось много таких клерикалов-фанатиков, которые бы стали проводить свои клерикальные взгляды в жизнь, не считаясь с тем, что это грозит нищенством и им самим и их семьям. Нет теперь и таких матушек, которые на вопрос, предложенный мужьями: „что нам делать? на дворе еретическая зима; говорить нам или молчать? вы и дети связали нас“, ответили бы им, подобно жене знаменитого протопопа Аввакума: „мы с детьми благословляем вас, дерзайте проповедывать Слово Божие по-прежнему; а о нас не тужите, силен Христос, и нас не тужите... силен Христос, и нас не покинут“253. Естественная в положении белого духовенства преданность земным интересам, греховное пристрастие к „миру“ духовенства чёрного являются, на наш взгляд, последними звеньями в длинной цепи причин того обстоятельства, что такая потенциально-могущественная сила, как русский клир, никогда не имела ни в общегосударственных, ни в церковных вопросах того влияния, на какое могла бы рассчитывать. То, чего требует навязываемый русскому духовенству активный, воинствующий клерикализм, – единодушие, сплочённость, готовность постоять за клерикальную идею – в среде наших пастырей отсутствовали. Обнаруживая в грозные для Церкви жизненные моменты, подъем духа, как было, например, во время борьбы за православие и народность в южной России, духовенство наше, по миновании опасности, вновь раздроблялось на отдельные, занятые злобами дня, группы, представлявшие „людям случая“ обсуждать существенные интересы веры. Крайняя индивидуализация – вот особенность русского духовенства. Являясь в немногих вопросах, – как трактуемый нами вопрос о клерикализме, – причиною доброго направления церковной жизни, она принесла всему вообще церковному строю России много непоправимого вреда. Особенность эта отмечена была восточными патриархами на соборе 1666–1667 гг.; на их взгляд, она именно породила „раскольников и мятежников, погубивших многие души и прельстивших едва не весь народ“. В противовес ей патриархи рекомендовали начало объединяющее, соборное, которое, будучи проведено в жизнь Церкви, „исправит священнические распри“ и предупредит дальнейший распад паствы, ищущей и не видящей в своих пастырях завещанного им Христом единства; но, к великому горю истинных чад Православной русской церкви, добрый святительский совет остался не выполненным.Епископ ФеодосийВолнин А. По поводу двух фельетонов „Нового Времени“ о нашем церковном отщепенстве // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 52. С. 459–469.(Окончание254).Мы показали выше, в чём и как может проявляться и проявлялось в церковной жизни живое сознание предания. „Развёртывая свободный и благодатный принцип предания, – скажем словами Розанова, – обоняя аромат его, мы замечаем, что из него именно, а не откуда-нибудь ещё, Церковь и взяла весь свой великолепный блеск, вся им позолотилась, вся им согрелась, превратившись в чудовищный (в смысле огромности, а не порицания) животный организм, решительно дающий глубиною и жизненностью своею и скороспешные построения философии, и даже точную науку“. „Можно сказать, что предание образовало жилы, кости, „тело“, живое и чудное тело Церкви; без него – одна схема христианства, „текст“ евангельский, на коем выросли по одну сторону святые, по другую – Бауэр, Штраус и проч.“. Именно так: живое сознание предания наполнило Св. Писание мыслью и разумением своим, без которых оно осталось бы само по себе мёртвой буквой, неразрывно связанной с определённой мыслью. И отец церкви св. Василий Великий говорит: „если станем отвергать предание, то сократим проповедь (евангельскую) во единое имя без самыя вещи“255. Ввиду всего исторического развития внутренней и внешней жизни церковной по началам и духу предания можно сказать опять с Розановым, что в Церкви вселенской дело обстояло так: христиане уясняли истины веры и решали вопросы церковного благоустройства по сердцу; „и никогда дети (т. е. последующие поколения) не восставали против родителей, а шли после родителей дальше, куда шли, да не дошли родители“. Заблуждение наших старообрядцев в том и состоит, что они оказались непослушными детьми Церкви и восстали против развития церковного благоустройства и богослужения по началам живого сознания предания. Не отвергая права Церкви уяснять догматическое учение, они положили запрет производить какие-либо изменения в чинах и обрядах, то есть провозгласили неподвижность церковного сознания в этой наиболее эластичной и подвижной сфере отображения предания; замкнули церковное сознание в узкую форму, из которой нет ему выхода; отвергли разум Церкви, как живую и активную, деятельную силу; приостановили с этой стороны жизнь и действие христианской свободы и благодати в ней, потому что по отношению к внешнему благоустройству и богослужению церковному живое сознание предания или, что – то же, разум Церкви, её свобода и благодать в том существенно и могут проявляться, чтобы исправлять чины и обряды, приводить их в наибольшее соответствие с выражаемой ими идеей, несовершенные отменять и заменять новыми, более совершенными. Если бы все христиане рассуждали о предании согласно со старообрядцами, то разве имела бы Церковь то богатство чинов и обрядов, каким она владеет теперь, – да и сами старообрядцы имели ли тогда хотя бы часть тех чинов и обычаев, которые они так любят и за которые так неразумно держатся? Пусть они спросят себя об этом, а люди знающие, пусть дадут им на это убеждённый и убеждающий ответ.Выбить, вывести старообрядцев из этого духовного застоя, из состояния духовной неподвижности, победить их можно было, по сознанию г. Розанова, только живым церковным преданием, не только не смущаясь их криков и критики, но продолжая жить и творить, свободно переходя от одних форм церковного устройства к другим, более совершенным. „Живое предание, как океан-море, – говорит он, – включило бы и поглотило бы собою старообрядчество, и оно растаяло бы в православии, не имея, так сказать, берегов для себя, упоров для вод своих“. „Старообрядчество давно было бы побеждено, – ещё заявляет он, – рассеялось бы само, как дым, если бы оно с самого же начала было включено в себя Церковью, как допустимый и любимый вариант „предания“, как местное и временное, что захотело – пусть, по капризу человеческому – остаться вечным. Это как „знаменский распевец“, который существует среди других, ничему не мешая, ничем не теснимый“. Мысль автора нам представляется верной и вполне приемлемой. Ещё митр. Московский Платон высказывал то же самое. Задаваясь вопросом о предупреждении раскола, он говорит: „велено (было) новоисправленные книги везде принять, а старые отбирать. А надлежало было, объяснив все причины исправления книг, и представив пред очи видимые ошибки, также оговорив, что и в старых книгах ничто Церкви противного не заключается, а только находятся некоторые от переписчиков ошибки и от переводчиков неисправности, а в тех, кои их употребляли и употребляют, никакого заблуждения и ереси Церковь не признаёт: сие учинив, надлежало было оставить на волю: по старым ли служить книгам, или по новым. Вероятно, заключает Платон, что с сим поступком всех умы были бы спокойны, и со временем мало-помалу новоисправленные книги взошли бы во употребление, а старые сами собою вышли бы из употребления“256. Но так не было сделано, поступлено было обратно, как именно не „надлежало было“ поступать, по мнению м. Платона. Представители Церкви эпохи происхождения раскола не обладали духом потребной снисходительности, во главе с патр. Никоном, были резки и неуступчивы в проведении исправленных книг и обрядов к церковную практику, и причина этой их ревности должна быть указана не в „высокомерии“ Никона, как высказывается Розанов, а гораздо глубже, – в том, что он сам и его сторонники смотрели на исправленные чины и обряды, как это неопровержимо доказывает наш авторитетный церковный историк Е. Е. Голубинский257, глазами старообрядцев, догматизировали их и потому не хотели и не могли допустить существование старого обряда рядом с новоисправленным; что сделала Церковь наша позднее, учреждением единоверия, исправив опущения прежнего времени. В этом корень всех опрометчивых и нетактичных мер и действий представителей Церкви по отношению к старообрядцам первоначальной эпохи их существования (напр., насильственного отобрания старых книг и введения новых, торжественного проклятия двуперстников в 1656 году, объявления двуперстия ересью в том же году и др.). Ревность одних столкнулась с ревностью других, произошло непримиримое разделение; ни та, ни другая сторона не могли уступить, и дело получило печальную развязку на соборе 1667 года (Розанов выставляет везде дату этого собора неправильно – 1676 годом), отлучившем старообрядцев от Церкви с наложением на них клятв. Ясно, что и сама иерархия русской Церкви в эпоху происхождения раскола обнаружила недостаток живого сознания предания, насколько оно касалось церковного благоустройства и богослужения, истолковывала предание в этой области, по подобию самих старообрядцев, как принцип „от буквы до буквы“, непогрешительно воплощающийся в известных только формах и не могущий сдвинуться с них, почивающий на них неподвижно. Но не тогда только, а и в последующее время этот недостаток живого сознания предания продолжал заявлять себя в церковной нашей жизни вплоть до наших дней. Нельзя не признать относительной правды в заявлении Розанова, что старообрядчество испугало духовную иерархию. „Не будь старообрядчества, – говорит он, – у нас сейчас были бы и поместные соборы и даже было бы соборно всё управление церкви; возможно, что была бы допущена музыка в храмы, столь действующая и благотворно действующая на душу; дивно развернулась бы храмовая живопись. Русская Церковь за последние два века расцвела бы пропорционально расцветанию у нас поэзии, науки, росту государства. Не было бы разрыва, теперь столь наглядного, между русскою светскою и духовною культурою. Но старообрядчество, как весенним выпавшим снегом, выморозило русскую церковную ниву и остановило рост „хлебов“ на ней“. Затрудняемся разделять все предположения автора, но соглашаемся с основною мыслью его, что старообрядчество, действительно, сдавило и заглушило до известной степени нашу церковную жизнь.Так, давным бы давно следовало заняться пересмотром церковных определений касательно старообрядчества и, может быть, исправлением и даже, допустим, упразднением их или, вообще, таким или иным изменением, – и однако этого не делалось и не делается, и даже речи об этом не так давно старательно заглушались. А отчего? Чувствуется боязнь приступить к этому делу; боязнь поколебать авторитет непогрешительности Церкви в прошлом изменением сделанных ею постановлений, – и вот они продолжают оставаться неприкосновенными, как будто бы в них и вправду выразился непогрешительный голос вселенского сознания. Между тем Вселенская Церковь не боялась таких упрёков и изменяла свои постановления, раз они отживали время, и заменяла их новыми. Сознание предания, под влиянием испуга старообрядчества, утратило свою жизненность, замкнулось в узкие рамки данных постановлений о расколе и усвоенных на него воззрений, остановилось на одной неподвижной точке: „ни йоты больше; ни шага далее; а то возникнет ещё секта, и народ русский рассыплется“, – хотя с оскудением живого духа в церковной жизни и вследствие этого оскудения у нас собственно и начали плодиться и расти разные секты. Боязнь навлечь упрёки в подрыве церковного авторитета отразились неприглядным образом на объективности даже научных исследований по расколу; иные авторы волею или неволею высказывались о нём в духе сложившихся воззрений, в духе принятых приёмов борьбы с ним и отношений к нему, хотя бы то и другое и не согласовалось с истиной. Те же, кто во имя её позволяли себе делать поправки в объяснении ли, напр., происхождения раскола, в постановке ли полемики с ним и пр. (как, напр., проф. Е. Е. Голубинский и Н. Ф. Каптерев), печатно уличались в измене церковным интересам.Справедливость требует сказать, что представители и служители Церкви искренно стремились привлечь отпавших членов в церковное лоно. Церковь всё время убеждала их к тому, раскрывая ложность их учения и неосновательность и пагубность отделения, а потом, в самом начале XIX века, открыла и вход им в свою ограду через двери единоверия. Однако, как деятельность церковных миссионеров, так и учреждение единоверия не сопровождались успехом в желательной степени, не расшатали раскола, не нанесли ему чувствительного удара. В нашей полемике со старообрядцами до сих пор ещё слабо выдвинут наиболее целесообразный принцип вразумления их, а именно: раскрытие права Церкви преуспевать на лучшее, совершенствоваться через исправление и изменение одних форм внешнего богопочтения и замену их другими, лучшими. Но, впрочем, одно диалектическое раскрытие этого права, как бы ни было оно представлено полно и основательно, само по себе не может произвести сильного и неотразимого впечатления на старообрядцев, не может принудить их сознать свою неправоту, потому что не находит подтверждения себе в современной церковной практике, не оправдывается современною жизнью Церкви. Без этого же оправдания доказывание означенного права остаётся более или менее мёртвым звуком, мало говорящим сердцу слушателей, привыкшему к упорству. Они могут сказать: так было прежде, почему же не так теперь? почему теперь не видно в Церкви никаких обрядовых изменений, хотя бы таковые и могли быть? И безответность собеседника прозвучит для них оправданием их собственного упорства в старине. Миссионерские беседы со старообрядцами имели больше значения для православных, удерживали их от перехода в раскол, – а обращению к Церкви самих старообрядцев способствовали они не много. Что касается единоверия, то и оно, несмотря на всю, казалось бы, притягательную для старообрядцев силу разрешения пользоваться излюбленными или старыми книгами и обрядами в лоне самой Церкви, не увеличивается приметным образом в числе своих членов и сочувствием в расколе пользуется не широко. Да и может ли оно привлекать к себе всё сочувствие старообрядцев, когда между ними и Церковью залегла злоба, проклятие? Не говоря уже о старообрядцах, даже единоверцев подчас мучит боль клятв собора 1667 года. Мы не разделяем столько раз уже опровергавшегося и тем не менее Розановым высказываемого взгляда, что клятвы соборные положены на старые обряды. Но вот факт, напрашивающийся на объяснение: боль этих клятв для старообрядцев была всегда главною причиною их против нас озлобления, их непримиримости, – и ничего они так сильно не домогаются, как снятия соборной клятвы. Судя по тому, что их желание разделяют до некоторой степени и единоверцы258, ему нельзя отказывать в известной доле искренности. Выходит, что клятвы собора 1667 года оказываются своего рода Гордиевым узлом, развязать который так или иначе, в ту или другую сторону призывается и может, конечно, только сама Церковь. И это – святое дело, дело любви христианской. Да совершится оно! Кто внимательно вчитывался в постановления этого собора, тот не мог рассудком своим не прийти к выводу, что клятвы положены на раскольников, в неразумной ревности о старых обрядах, поправших любовь и послушание Церкви, и потому справедливо (Мф.18:17) отлучённых ею. Можно обставить этот вывод, как он и обставляется, весьма сильными аргументами; но вот что знаменательно: с ним как-то не соглашается сердце читателя. Рассудок говорит одно, а сердце не вторит ему, заявляет другое. Для рассудка приемлема и понятна суровость кары, постигшей раскольников. Но сердцу она кажется слишком тяжёлой и трудно объяснимой из существа дела, которое сводилось всего только к обрядовому несогласию. Оно возбуждает вопрос, не отразилась ли на суровости соборной кары некоторая не отрешённость отцов собора от господствовавшего в то время взгляда на обряд, как на неизменяемую часть церковного учения, и не оттого ли они так строго отнеслись к вине раскольников? Пусть собор и не высказал прямо неодобрения старых обрядов; однако он и не признал возможным существования их на ряду с обрядом, новоисправленным, что сделала Церковь позднее, исправляя его опущение… Не это ли впечатление от клятвы соборной лежит в основе домогательства старообрядцев о снятии с них? Их всячески и всемерно убеждают, им старательно доказывают, что клятвы положены на них, как на непокорников и ослушников Церкви; а они всё продолжают не верить и твердить, что положены клятвы на старые обряды, и им отчасти вторят в этом единоверцы, совсем не страдающие ни злобным недоверием по отношению к Церкви и её служителям, ни раскольническим фанатизмом. Необходимо вывести их из этого озлобления, необходимо создать почву, на которой могли бы возникнуть и развиться их доверие и, затем тяготение к Церкви. Пути для этого указываются и намечаются самими старообрядцами, по крайней мере, более умеренными и искренними из среды их, к которым примыкают и единоверцы. Пусть клятвы останутся, как положены, на раскольниках, как непокорниках Церкви и хулителях её. Они – примирятся с этим, если равносильная собору 1667 года церковная власть даст удовлетворение – таково желание умеренных старообрядцев и отчасти единоверцев – даст удовлетворение в том, что клятвы действительно положены на людей, отделившихся от Церкви, но не простираются на обряды, из-за которых произошло разделение. Против удовлетворения и исполнения этого желания трудно возразить что-либо. За удовлетворение его высказывался ещё митр. Филарет259; с сочувствием относится к нему проф. Голубинский260. Если церковная власть сделает это, то тем самым, можно думать, она уничтожит средостение, отделяющее раскольников от Церкви, и создаст почву для возбуждения в них доверия к себе, которое довершит остальное. Не за снятие клятв, как г. Розанов, высказываемся мы, а за авторитетное разъяснение, за подтверждение, что положены они на раскольников и не простираются на старые обряды. Убедившись в этом, – в том именно, что клятвы положены не на обряды, старообрядцы скорее придут к сознанию законности этих клятв, ибо они ведь не скрывают своего непокорения Церкви, а смело и решительно усвояют его себе; могут поэтому сознать и правду кары, действию которой они подпали; при таком сознании, и самые клятвы не будут для них столь болезненны и мучительны, потому что тяжесть их будет беспрепятственно умеряться сознанием полной возможности получить разрешение от них, оставивши непослушание Церкви и примирившись с нею, но не изменяя старому обряду. Вообще же разрешение раскольников от соборной клятвы, уничтожение последней нужно почитать преждевременным, и желания подобного рода неосновательными. По смыслу определений собора 1667 года („дондеже уразумятся и возвратятся в правду покаянием“), соборная клятва действует, покуда есть упорство; только раскаяние уничтожает причину анафемы и должно вести к прекращению действия и самой клятвы. Раз нет этого раскаяния, и клятва не может быть снята с виновных. Отсюда необходимое следствие: всеобщего разрешения соборной клятвы не должно быть до тех пор, пока есть „отторгающиеся от Церкви“; но, с другой стороны, от клятвы свободными становятся те, кто, сознавши свою вину непослушания, соединяются с Православною Церковью хотя бы на правах единоверия. Старообрядцы могут наблюдать акты фактического разрешения от клятвы в каждом отдельном случае обращения своих единоверцев к Церкви. Последовательность и справедливость Церкви в таком порядке отношений её к ним для них должны будут стать ясными, раз будет разбито ядро недоверия их и раздражения против Церкви. Снять же клятву с раскольников, пребывающих в отделении от Церкви, будет означать не что иное, по справедливому суждению проф. Голубинского, как признание раскола за нераскол261. Итак, церковная власть поступит последовательно, мудро и любвеобильно, если с равной собору 1667 года авторитетностью подтвердит, что клятвы не простираются на старые обряды, и этим одним она значительно сократит и облегчит для раскольников нелёгкий для них путь обращения к церкви. Когда же последует самое обращение их, если не поголовно, то большинства, тогда благовременно будет подумать и о всеобщем разрешении раскольников от клятвы.Такова наша частичная поправка к выводу г. Розанова. В общем же мы разделяем его взгляд, что раскол можно победить только применением к церковной жизни живого предания, возрождением и обновлением её строя по началам его, что должно отразиться соответствующим и нами указанным образом на характере церковного отношения к расколу вообще и на постановке полемики с ним в частности. Обновление должно начаться с пересмотра церковных определений о нём и исправления их в намеченном авторитетными блюстителями и выразителями церковных интересов (митр. Филарет; проф. Голубинский) направлении. От ошибок прошлого, страдавшего недостатком любви и мудрости в определении отношений к расколу, время освободиться и новые отношения к нему пропитать духом той и другой с наивозможною полнотою. Это вопрос вполне назревший, и надо надеяться и желать, чтобы обсуждение и решение его уже не откладывались, а вошли в программу вопросов предстоящего Всероссийского церковного Собора262.А. ВолнинИз религиозной жизни Запада // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 52. С. 470–478.(Окончание263).Когда совершился факт отделения церкви от государства в Соединённых Штатах, то многие, как теперь во Франции, прямо высказывали опасение, что христианство и даже религия вообще будут убиты. Однако же история не оправдала совершенно этих опасений. Лишение государственной поддержки не только не убило религии – в Соединённых Штатах, но скорее содействовало её укреплению. „Религия, – справедливо говорит один автор, – нигде не имеет такой интенсивной жизненности, как в Америке; внешние проявления нигде так не многочисленны, как здесь, и положительная наука нигде не имеет меньших притязаний на вытеснение и замещение религии, как опять именно в жизни американцев – этого самого свободного и самого развитого в мире народа“.Прежде всего, само государство Соединённых Штатов, отделив от себя церковь, вовсе не сделалось врагом её. Государство Соединённых Штатов признаёт религию, и именно религию христианскую, высшим нравственным началом народной жизни и в своей деятельности сообразуется с этим началом. Государство содействует церкви зависящими от него мерами в проведении религиозного идеала в жизнь, выделяя в этом случае церковь из ряда других организаций. С этою целью государство освобождает от всяких налогов места богослужения и молитвенных собраний, не давая этой привилегии другим местам собраний. Государство ограждает всем общинам беспрепятственное совершение богослужения высокими штрафами за нарушение порядка. Оно допускает капелланов в войске, во флоте, в тюрьмах; освобождает служителей религии от гражданской или военной службы, „чтобы не отвлекать их от великих обязанностей их служения“. Государство содействует церкви в ограждении святости воскресного дня и, ценя труды церкви на поприще благотворительности, оказывает из сумм государственного казначейства щедрую поддержку различным благотворительным учреждениям религиозных общин. Наконец, государство свидетельствует своё уважение к религии установлением всенародных празднеств. В Соединённых Штатах ежегодно, в последний четверг ноября, празднуется „день благодарения“, являющийся национальным и религиозно-политическим праздником. Об этом дне президент Соединённых Штатов обыкновенно возвещает особым манифестом, который именно и представляет свидетельство уважения государства к религии. В этом манифесте народ приглашается благодарить „Всемогущего Бога, Подателя всех благ“ за Его милости и просить о продолжении Его попечения и покровительства. Правителями отдельных штатов иногда издаются манифесты с приглашением к посту и молитве по поводу каких-либо бедствий или каких-либо исторических обстоятельств.Обращаясь к американскому обществу в целом, мы должны сказать, что оно, как и государство, относится также к церкви с высоким уважением. Разговор о церковных делах является обычным в американском обществе. Служители церкви пользуются здесь большим почётом, и общество всегда с полной готовностью идёт на встречу их начинаниям. Американская печать признаёт великое влияние церкви и с ним считается. Все газеты охотно открывают свои страницы церковным известиям. Они не только следят сочувственно за деятельностью различных религиозных общин, но целиком помещают проповеди, воскресные чтения и трактаты по истолкованию библейских текстов. Влияние религии ясно отражается в Америке и на положительной науке. Положительная наука обыкновенно выставляется врагом религии. Многие у нас думают, что наука некогда заменит религию, и что этого не случилось доселе потому, что государство, покровительствуя религии, угнетало науку. В Америке и религия, и наука проявляются совершенно свободно, существуют без всякой искусственной поддержки. И, однако же, едва ли где ещё они уживаются в таком мире, как в Америке, – в этой стране положительного знания. „Неверие здесь, – говорит автор, – как бы боится света и прячется от любопытных глаз. Проявлений его трудно отыскать“. Тогда как, например, в Германии в книжных магазинах за зеркальными окнами пестрят преимущественно различные брошюры и книги отрицательного характера, в Америке напоказ везде выставлены Библии, трактаты по богословским вопросам, лучшие произведения беллетристики. „Я дал себе труд, – продолжает упомянутый выше автор, – нарочно осмотреть добрый десяток лучших магазинов, чтобы найти какое-нибудь из выдающихся произведений неверия. Труд был напрасен. Только в одном магазине ввозных книг я обрёл за зеркальным окном произведение Ренана, где оно и красовалось рядом с последним романом Эмиля Золя. Но даже и в этом последнем убежище бойкий романист совершенно забивал неверующего академика: роман расположился в целом десятке экземпляров и на двух языках, а детище Ренана только в одном экземпляре и только на своём родном языке“. В Америке астрономы, математики, геологи и врачи не только не стыдятся религиозности, как это бывает в некоторых других странах, но считают долгом содействовать её укреплению своими специальными знаниями. Современное либеральное богословие, делающее столь быстрые успехи в Германии, в Соединённых Штатах прививается очень туго. Единственное учреждение, которое склоняется к этому богословию, есть семинария в Нью-Йорке. Вообще же среди американских богословов можно указать немало авторитетных учёных, которые с большим успехом отстаивают традиционные воззрения и борются против напора новейшего рационализма. Особенно ярким показателем настроения американцев в этом случае может служить их отношение к Библии. Усилиями отрицательной критики авторитет Библии значительно поколеблен в глазах европейцев. Но для американца Библия по-прежнему остаётся священной книгой, истинным Словом Божиим. „Наверно нигде Библия, – говорит один автор, – не имеет более важного общественного значения, чем в Америке. Здесь она не только настольная книга в обыкновенном смысле слова, но прямо вошла в плоть и кровь американского общества“. Ознакомление с Библией у американцев начинается с раннего детства: на праздники Рождества Христова детям, вместе с другими книгами, обыкновенно дарят и Библию. В школе знакомство с Библией расширяется, так как школьный день обыкновенно открывается чтением главы из Библии. Семья со своей стороны заботится о том, чтобы укрепить в детях любовь и уважение к священной книге. „Когда вы войдёте в американский дом, то на столе в гостиной вы увидите книгу, в которой даже по внешности узнаете Библию… Осмотритесь затем кругом, и вы увидите на стенах пластинки, которые очень изящно гармонируют своим цветом со стенными украшениями. Если вы всмотритесь в эти пластинки, то рассмотрите на них библейские тексты. Вместе с Библией на столе лежит альбом. В нём, кроме фотографических карточек, вы найдёте множество рождественских и пасхальных, которые американцы дарят друг другу на Рождество и Пасху. Они исписаны праздничными пожеланиями и библейскими текстами“. После сказанного становится понятным то влияние, которое оказывает Библия на американцев. Особенно заметно это влияние в языке американцев. Американские ораторы и писатели никогда не обходятся без библейских образов, без библейских выражений. И, встречая эти образы и выражения, вы чувствуете, что их употребляет автор, знакомый с Библией основательно, постигший в ней то, что открывается только для изучающих Библию продолжительное время и с искренней любовью… Все вопросы, связанные с Библией, в Америке считаются вопросами целого народа и всей страны. Когда в мае 1881 г. вышел исправленный перевод Нового Завета, то интерес, проявленный к нему, был положительно удивительный. Ещё до выхода перевода в свет на него записалось 800 тыс. человек. Спрос на перевод по выходе его был так велик, что только в Нью-Йорке и его окрестностях, в течение первой недели было продано миллион экземпляров. Чтобы дать своим читателям возможность немедленно же познакомиться с характером нового перевода, нью-йоркский корреспондент чикагской газеты Times передал по телеграфу все 28 гл. Ев. Матфея.Таково общее отношение населения Соединённых Штатов к религии. Отдельные проявления религиозности и именно религиозности христианской здесь весьма многочисленны и ярки. Всякий, впервые вступающий на территорию Соединённых Штатов, чувствует сразу, что он попал в христианскую страну. Несмотря на то, что государство не требует ни от кого никаких религиозных свидетельств, считается необходимым принадлежать к какому-либо исповеданию. С каждым годом число лиц, принадлежащих к тому или иному исповеданию, возрастает. В последние двадцать лет, в период от 1894–1904 г. оно возросло на 71%. Отдельные исповедания за этот период увеличили число своих членов ещё более значительно, – Напр., баптизм на 95%, епископальная церковь на 107%, лютеранство на 103%, римский католицизм на 50%, пресвитерианство и методизм на 75%, и т. д. В общем, по последним сведениям, из 76 млн населения Соединённых Штатов более 30 млн принадлежат к какому-либо исповеданию. Все исповедания имеют около 150 тыс. богослужебных зданий и около 25 т. зал и частных домов, служащих богослужебным целям. Ценность имущества религиозных общин определяется суммой, превышающей миллиард рублей. Всё это имущество создано исключительно на частные пожертвования, и государству не стоило ничего. Кроме указанного, религиозные общины ежегодно дают миллионы на содержание проповедников, учителей, органистов, на внутреннюю и внешнюю миссии, на дома для школ и для пасторов. На средства общин содержатся также семинарии, колледжи, академии, госпитали и богадельни. Каждый, кто вступает членом в известную общину, обязывается для поддержания её назначить известный годовой взнос. Но при этом, кроме определённого взноса и обычных воскресных пожертвований, каждому члену обязательно приходится вносить известную лепту на уплату церковного дела, на ремонт храма, на дело миссии и пр. В общем, даже в таких приходах, которые состоят из рабочих, сумма ежегодных расходов отдельных членов на религиозные нужды достигает 20–25 долларов, т. е. 35–45 р. Конечно, глубину религиозного чувства нельзя измерять суммой денежных расходов на удовлетворение религиозных потребностей. Но во всяком случае, эти расходы, делаемые совершенно добровольно, являются показателем религиозности, а для такой практической страны, как Америка, даже показателем очень ярким.Если мы посмотрим на приходскую жизнь американцев, то и здесь повсюду увидим доказательства интенсивности религиозного чувства. Американские приходы обыкновенно бывают невелики по количеству членов, так что приход в тысячу семейств считается уже очень большим. Но при этом каждый приход имеет свою церковь и своего пастора. Этим объясняется то, что напр., в одном Нью-Йорке более тысячи церквей. О проявлениях приходской жизни может свидетельствовать следующий „недельный календарь“ методистского священника: „Понедельник: вечером в 8 ч. собрание молодых людей; речь об исповедании Господа. Вторник: в 3 ч. после обеда молитва для женщин; вечером в 8 ч. собрание женского общества внутренней миссии. Среда: вечером в 8 ч. очередное молитвенное собрание. Четверг: веч. в 8 ч. собрание девушек миссионерского ферейна. Пятница: в 3 ч. после обеда собрание женского общества миссии среди язычников; веч. в 7½ ч. собрание Epworth-liga. Суббота: в 2 ч. школа шитья для детей. Во всех названных собраниях присутствует пастор в качестве руководителя. Воскресный день в приходе начинается утренней молитвой для учителей и учительниц воскресных школ, совершаемой в 9 ч.; далее следует занятие в воскресной школе; в 10½ ч. утреннее богослужение, в 2½ ч. урок в воскресной школе, в 3½ ч. молитвенное собрание, в 7 ч. молитва для членов Epworth-лиги, в 8 ч. вечернее богослужение. Члены прихода обыкновенно принимают деятельное участие в приходских собраниях и обществах. Так, они усердно посещают воскресное богослужение и утреннее, и вечернее. Хождение в церковь по воскресным дням в Америке считается настолько обязательным, что лица почему-либо не бывшие в церкви, скрывают это от своих знакомых и на вопрос их скорее готовы сказать неправду, чем признаться в опущении богослужения. Число приобщающихся вообще очень велико, и каждый член общины, по крайней мере, раз в год приобщается; по установившейся практике только такие лица и имеют право быть избираемыми на различные должности в общине. Приходскую жизнь направляет обыкновенно приходской совет, который заботится обо всём, что нужно для общины. Кроме того, в каждом приходе есть женское общество, на обязанности которого лежит попечение об украшении храма, посещение больных и изыскивание средств вспомоществования для бедных. Во всяком приходе есть также воскресная школа, миссионерское общество, „Общество для молодых людей“, общество хоровое и т. п. Главной пружиной, направляющей и регулирующей приходскую жизнь, является пастор. Он председатель и руководитель всех приходских собраний, он исполняет все требы, преподаёт в воскресной школе, организует приходские празднества, посещает больных и знакомится с бытом своих прихожан. Приходская жизнь в Соединённых Штатах вообще построена так, что от священника требуется много труда, большие организаторские способности, практичность, знание людей и пр. Но обыкновенно члены общины ценят работу своего пастора и не упускают случая засвидетельствовать ему чем-либо свою любовь. В день своего рождения, а также в праздник Рождества Христа пастор обыкновенно получает от прихожан приношения, притом, большею частью из съестных припасов. На летнее время состоятельные приходы устраивают на свой счёт пастору удобный отдых на даче или даже далёкое путешествие. Те члены прихода, которые не могут участвовать в денежном вспомоществовании пастору, оказывают внимание ему исполнением для него различных домашних работ, в роде стирки белья, колки угля и т. п.264.Мы отметили некоторые наиболее характерные черты религиозной жизни в Америке. По-видимому, эти черты дают основание думать, что отделение церкви от государства само по себе не опасно для религии, что те, которые, как теперь во Франции, надеются этим фактом убить религию, глубоко ошибаются. Полная свобода в области религии есть лучшее средство сделать людей религиозными. По слову апостола, Бог „недалеко от каждого из нас“; „мы Им живём и движемся, и существуем“; „мы Его род“. (Деян.17:27–28). По известному изречению церковного учителя, душа человека – христианка по природе. Без сомнения, это родство человека с Богом, эта христианская природа человеческой души не могут быть задавлены, но всегда проявятся с большей или меньшей силой. И величие этих свойств, красота их выступят с особенной силой только там, где проявление их будет свободно... Конечно, религиозная жизнь в Соединённых Штатах имеет немало и тёмных сторон. Говорить о них теперь не входит в нашу задачу. Но нельзя не заметить, что источник их не в религиозной свободе и не в отделении церкви от государства.Проф. В. Рыбинский* * *При сем номере подписчикам рассылается приложение к журналу: „Божественная Литургия св. Иоанна Златоустого. Опыт общедоступного объяснения“.Объявление // Руководство для сельских пастырей. 1905. Т. 3. № 52. С. 479–480.О продолжении издания при Киевской духовной семинарии журнала „Руководство для сельских пастырей“В 1906 подписном году журнал „Руководство для сельских пастырей“, вступая в 47-й год существования, останется верным своей задаче – содействовать, по мере сил, православно-русскому духовенству в его святом и многотрудном служении. Бурным потоком текут события русской жизни в последнее время. Захватывая на своём пути все стороны русской жизни, современные события не могут не затронуть существенным образом положения Православной Церкви и её служителей. Вот уже частью взошли и зреют, а частью всходят на ниве обновляемой государственной жизни России великого значения проекты преобразований и в церковной жизни. Приветствуя пышные всходы государственных и церковных реформ и по мере сил содействуя их расцвету и созреванию, мы должны твёрдо помнить, что, – как бы сильны ни были течения современной жизни, какие бы блага ни сулила нам современная действительность, – есть единый вечный источник обновления всякой жизни – государственной, семейной и личной – учение Христово и единое неложное благо – вера Христова. Пойдём навстречу современным течениям жизни государственной и общественной, но с крестом Христовым в руках и в сердце; как граждане Российской империи, будем служить, по мере возможности, укреплению великой родины нашей на началах обновления и свободы, но силою веры Христовой и любви, завещанной Христом. Мы не будем равнодушными зрителями великой преобразовательной работы, совершаемой государством при живом участии общества; мы постараемся оправдать надежду Государя Императора, „что всё духовенство, особенно сельское, приложит искреннее и вполне христианское старание к водворению среди своей паствы мира и тишины и к исполнению каждым лежащих на нём обязанностей, без чего невозможно никакое плодотворное развитие жизненных сил нашей родины“ (Слова Государя, сказанные Св. Синоду 4 ноября); но мы не забудем, что наш главный долг, наша прямая обязанность – служить „созиданию Церкви Христовой, яже есть тело Его“, среди бурь и волнений житейского моря мы будем призывать паству свою к единой несокрушимой скале – вере Христовой, к жизни в мире, любви и надежде на Господа в корабле, которому нестрашны житейские волны, у которого кормчий – Христос, и который есть Церковь Его.Теперь, когда в России объявлена свобода вероисповедания, под знаменем имени Христова свободно и открыто поднимутся враги православной веры; но мы безбоязненно, с твёрдой надеждой лишь на помощь Христову, станем на страже Православной Церкви, как стояли всегда, удвоив свою энергию в защите православной паствы от посягательства иноверцев, еретиков и раскольников. Во взаимообщении и единении – прочный залог для успешной деятельности и для успешной борьбы, а потому „Руководство для сельских пастырей“ с полной готовностью предлагает свои страницы всем пастырям, желающим поделиться своими мыслями, наблюдениями и опытом с сопастырями. В тех же целях возможно широкого ознакомления читателей с указаниями пастырского опыта журнал в 1906 подписном году будет давать время от времени на своих страницах, в форме достаточно полных обозрений, сведения о церковной и пастырской деятельности в восточно-православных и западных инославных церквах.Годовое издание журнала будет состоять из 52 еженедельно выходящих номеров, что составит три тома, из 12 книжек „Проповедей“ и 12 выпусков „Богословского библиографического листка“. Кроме того, в 1906 г. Редакция даст подписчикам, в качестве бесплатного приложения, нотный сборник „Церковные песнопения“.„Руководство для сельских пастырей“ рекомендовано Святейшим Синодом духовенству и начальствующим в духовно-учебных заведениях к выписке в церковные и семинарские библиотеки (Синод. определение от 4 февраля – 14 марта 1885 г. за № 280).Подписная цена с пересылкой во все места российской империи шесть рублей.Плата за журнал по официальным требованиям, как-то: от Консистории, Правлений семинарий и училищ и благочинных может быть отсрочена до сентября 1906 г.С требованиями обращаться по следующему адресу: Киев, в редакцию журнала „Руководство для сельских пастырей“.* * *Примечания1Отчёт о состоянии Рязанск. епарх. училища. Цит. по Донским епарх. ведом. 1904 г. № 35.2Донские епархиальные ведом. 1904 г., № 35.3Журналы общеепархиального съезда духовенства Ставропольской епархии в 1903 г., стр. 17.4Там же.5Журналы… стр. 23.6Журналы… стр. 86–87. 59.7Там же, стр. 44.8Журналы, стр. 86.9Там же, стр. 103.101904 г., № 5 е, стр. 1609–1610.11„Церк. Вестник“ 1902 г., № 36.12Ignaz. Schüch. Handbuch der Pastoral-Theologie. Linz. 1876, s. 27 f.; Herzog. Real-Encyklop., für prot. Theolog. und Kirche Bd. XIV, s. 246 f.13Sacros. Conc. Trident. can. et decreta, p. 231.14Ibid., p. 306.15„Hofhouse“. См. Diocesan seminaries and the education of Ecclesiastical students. By Francis A. Bourne. London.16Ю. Ю. Самарин. Иезуиты и их отношение к России. Москва. 1870, стр. 273.17В том числе и у нас в России в начале XIX в. Замечательно, что оо. иезуиты охотно принимали тогда в свои начальные школы при церквах и детей православного духовенства, как это случалось на далёких окраинах России, – напр., в Астраханской епархии, – где удобнее всего им было заниматься пропагандой. Ред.18Вопрос затронут недостаточно глубоко, но статья печатается, главным образом, в тех видах, чтобы вызвать желательный обмен мнений. Ред.19„Свод узаконений и распоряжений правительства об устройстве сельского состояния и учреждения по крестьянским делам“. Горемыкин, Т. І ч. І, стр. 74, изд. 1898 г.20„Церк. Вестн.“ 1903 г. стр. 1191.21См. Тамб. еп. вед. 1901 г., № 5; Ирк. еп. вед. 1901 г., № 3 и др.22„Церковн. Вед.“ 1901 г. № 24, стр. 229.23См. его брошюру: „Интеллигенция и народ“. изд. 1903 г.24„Церк. Вестн.“, 1903 г., стр. 675.25См. № 36-й за 1905 г.26J. B. Holzammer. Die Bildung des. Clerus in kirchlichen Seminarien oder an Staatsuniversitäten Mainz. 1900, s. 41.27Holzammer, s. 35. ff.28Holzammer, s. 16 f.29В память о ней католическим доктором богословия Holzammeg’ом издана брошюра: Die Bildung des Clerus…, из которой почерпнуты нами сведения об этой борьбе.30Holzammer, s. 70.31Matter. Herzog. Bd. IV, s. 500; Бронзов. Христ. Чтение. 1896, II.32Продолжительность семинарского курса колеблется между 4 и 14 гг. Четырёхлетний курс, существовавший раньше в католических семинариях в России (теперь пятилетний) и теперь существующий в некоторых итальянских семинариях, считается, во всяком случае, недостаточным для должного приготовления к пастырскому служению, и потому допускается лишь в виде исключения, по недостатку средств епархии. Четырнадцатилетний же курс существует в некоторых испанских семинариях, заменяющих собою высшую богословскую школу. Он не считается обязательным для каждого кандидата священства, и проходят его до конца лишь те, кто желает получить степень доктора богословия. Средняя продолжительность семинарского курса 5–6 лет. – Так как, по постановлению Тридентского собора, во священника до́лжно рукополагать не ранее 24-х лет, а в диакона не ранее 22-х, и так как, значит, семинарист при окончании курса должен быть не моложе 22–24-х лет, то продолжительность семинарского курса обусловливает и приёмный возраст воспитанников; при 14-летнем курсе обучения в семинарию принимают уже 9–10 летних мальчиков, а при 6-летнем – молодых людей 16–18 лет. Это минимальный возраст; но можно поступать в семинарию и в более зрелом возрасте, и бывают случаи, что туда поступают люди уже в летах, побывавшие на действительной службе и потом только почувствовавшие призвание к пастырскому служению.33См. № 36-й за 1905-й г.34Во 2-й главе пророк рисует грандиозную картину мира всего человечества, которая далее развёртывается в картину умиротворения всей природы.35По этому вопросу см. интересную работу проф. М. А. Таубе: „Христианство и организация международного мира“. СПб. 1902 г.36С. Н. Сыромятников. „Слово“, № 203.37Шильдер Н. К. Император Александр Первый. Его жизнь и царствование. СПб. 1897 г. т III, стр. 344.38Ibid., стр. 360.39Ibid. Интересно свидетельство современника – А. В. Никитенко: „Моя повесть о себе самом и о том, чему свидетель в жизни был“ т. I, стр. 113.40Пастор Гиллот. „Моё последнее посещение президента Крюгера“. „Новости“ от 20 ноября 1902 года.41См. № 37 за 1905 г.42См. ст. „Духовная семинария в Испании“ свящ. Кустодиева. Христ. Чт., 1864 г., т. I–II.43Bourne, Diocesan Seminaries, p. 56.44Ignaz Schüch. Pastoral-Theologie, s. 41.45Canones et decreta, p. 230.46Schüch, s. 43.47Idn. Schüch, s. 35.48Кустодиев, Христ. Чтен., 1861, ч. I, стр. 526.49„Богосл. Вест.“, 1894 г., кн. 12.50Так, вышеприведённое созерцание ада должно совершаться между 12 и 1 ч. ночи.51См. № 38-й за 1905-й г.52Со слов ксёндза.53Schüch, s. 33.54Ibid. s 35.55Христ. Чтен. 1864, 1, 534.56Относительно игр есть отдельный § в правилах Испанских духовных семинарий (Кустодиев). В русских же католических семинариях, насколько нам известно, игр совершенно не существует.57Подробности о внутреннем быте духовных семинарий заимствованы из статьи Кустодиева: „Духовные семинарии в Испании“ и проверены путём бесед с католическим священником.58Op. cit, p. 60.59„Воспоминания детства и юности“, стр. 56 г.60Такими представляет их в своих „Воспоминаниях детства и юности“ Ренан. Хотя там же, в предисловии, он делает замечание á part, что в воспоминаниях следует писать лишь то, о чём вспоминаем с удовольствием, с любовью, а всё, что пережито низкого и плохого, „наказать молчанием“, однако правдивости его можно поверить. По свидетельству католических священников, добрые отношения между наставниками и воспитанниками являются общим правилом и если из него бывают исключения, то виною тому не принципиальная постановка их в системе, а недостатки личного состава наставников.61Bourne, p. 56.62„Воспоминания детства и юности“, стр. 74.63См. „Руководство для сельских пастырей“, 1898 г. № 1.64См. стр. 119.65Мы имеем в виду „Инструкцию“ последнего издания – 1899 г.66Более подробно об этом говорилось уже на страницах нашего журнала в 1902 г.67См. № 39 за 1905 г.68Здесь заканчивается I ч. „Затейника“, которой мы и ограничимся. Во II ч. „затейник“ уже священствует, причём среда и сослуживцы его изображаются в очень неприглядном свете.69См. № 39-й за 1905-й г.70Парот. История всеобщей педагогики.71Бронзов. Христ. Чт., 1896, т. II.72I. B. Aubry. Les grands Séminaires. Essai sur la méthode des études ecclésiastiques en France, p. 87.73В русских католических семинариях, по требованию правительства, проходится русская литература. Как она проходится, мы не знаем; во всяком случае, русские семинарии в этом отношении составляют исключение. В испанских семинариях проходится всеобщая история, но в течение только одного года.74Le grands Séminaries, p. 101.75Herzog. Bd. IV, s. 500.76Aubry. Les grands Séminaires, p. 160.77Лев XIII издал особую энциклику о философии, обнародованную 4 августа 1879 года, в которой рекомендует изучать философию по Фоме Аквинату (Aubry, p. 162). Ещё в бытность свою Иоакимом Петчи, Перуджийским епископом, он усердно водворял Фому Аквината в духовных школах своего диоцеза и даже открыл в Перуджии особую „Фомисткую Академию“ (Христ. Чт., 1878, VIII, 228). Такою же любовью к схоластике отличался и предшественник Льва XIII Пий IX (Aubry, Les grands Séminaires, p. 19).78Бронзов. Христ. Чт., 1896, т. II.79Сбор, производившийся в Петров пост.80См. № 38-й за 1905 г.81Французский публицист Бруар в своей книжке „Le réveil de l’Asie“ собрал ряд документальных улик против закулисной агитации лорда Керзона в Лондоне и Токио в пользу объявления войны. Под влиянием последнего Гаяши вызвал разрыв дипломатических сношений с Россией.82„Мы, французские социалисты, – говорит Жорес, – отвергая здесь, перед вами, всякую мысль о войне, всякое вооружённое обратное требование, заклиная Францию и Германию отказаться от всякой тайной вражды, от всякого взаимного подозрения и сосредоточить их действие на упрочении мира, мы думали, что служили этим не только интересам международного пролетариата, но и самым высоким интересам нашего и вашего народа… В этой столице, Берлине, в которую наши солдаты входили раньше, чем ваши входили в Париж, мы хотим укрепить, мы хотим объявить перед целым миром союзное соглашение французского рабочего класса с немецким. Мы хотим отвергнуть вместе с вами всякую мысль о международном насилии; мы хотим вместе ненавидеть и уличить всех тех, кто бы они ни были, которые пытались бы привести к столкновению обе наши нации. Мы хотим противопоставить мирную, открытую, честную дипломатию международного пролетариата безрассудной, жадной или лукавой дипломатии капиталистических и феодальных правителей“.83Бар. Таубе М. А., проф. „Христианство и международный мир“. М. 1905. Издание „Посредника“ стр. 9–10. Об иренистах см. у гр. Л. Комаровского: „Успехи идеи мира“. М. 1899. В. Гессена: „О вечном мире“. Канта И., „Вечный мир“. СПб. 1899.84„Мир оставляю вам, мир Мой даю вам: не якоже мир даёт, Аз даю вам“ (Ин.14:27).85Выразителем наиболее распространённого взгляда на этот вопрос является „политик“, выведенный Влад. Соловьёвым в „Трёх разговорах“.86Гр. Л. Комаровский, барон М. Таубе.87Гр. Л. Комаровский: „Христианская нравственность и международные сношения“. „Вера и Церковь“ за 1903 г. кн. 5-я стр. 812 и след.88„И так во всём, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон и пророки“.89„За́поведь но́вую даю́ вам, да лю́бите друг дру́га: я́коже возлюби́х вы́, да и вы́ лю́бите себе́. Ин.13:34). Больше сея́ любве́ никто́же и́мать, да кто́ ду́шу свою́ положи́т за дру́ги своя́ (Ин.15:13). Аз есмь пастырь добрый… и душу Мою полагаю за овцы“ (Ин.10:14–15).90Ibid., 818 стр.91Тареев М., проф. „Истина и символы в области духа“. М. 1905. стр. 149, 98–99.92Шильдер, III., 344.93Пастор Гиллот. „Моё последнее посещение президента Крюгера“. „Новости“.94Бар. Таубе. „Христианство и международный мир“. Ibid., стр. 39, 40 и след.95Проф. Заозерский „Отношение Св. Православной Церкви к миру и войне по учению её канонического права“ стр. 31. Речь на годичном акте в Москов. Дух. Акад. 1-го окт. 1896 г.96Проф. А. Бронзов „Война“ – статья в Православной Богословской Энциклопедии, т. III, стр. 700. СПб. 1902 г.97Бар. Таубе. Ibid. 52–54.98Герберт Спенсер. „Грядущее рабство“.99Толстой Л. „The one thing needful“ („Единственно необходимое“) – статья, появившаяся в английских газетах.100Соловьёв Вл. Собрание сочинений, т. VII, стр. 417–418.101„И за умноже́ние беззако́ния, изся́кнет любы́ мно́гих“ (Мф.24:12). „Сын Челове́ческий прише́д у́бо обря́щет ли (си) ве́ру на земли́?“ (Лк.18:8).102См. № 40 за 1905 г.103По изд. 1899 г.104С 26 мая 1869 г.105С 15 марта 1871 г.106„Инструкция“, как и „Устав духовных консисторий“, относят их к штрафам.107„Служение священника в качестве духовного руководителя прихожан“. СПб. 1898, стр. 123–124.108См. № 40-й за 1905-й г.109Aubry, les grands Séminaires, p. 118.110Ibidem, p. 103.111Филос. лекс. Гогоцкого, т. IV, стр. 819 и след.112Aubry, Les grands Séminaires p. 121.113Aubry, Les Séminaires, p. 155.114Ibid, 148.115Ibid., p. 149.116Les grands Séminaires, p. 379.117Aubry, p. 381.118Ibid., p. 381, 4.119Последние две были вместе с тем и монахинями. Вообще же, диакониссы не были монахинями, и только некоторые из монахинь, в виде отличия, возводились в диакониссы.120Положительное сведение об этом впервые встречается в VIII книге „Постановлений Апостольских“, где в 28 главе (Правила Св. Симона Кананита), а также и в главе 31 прямо указывается на диаконисс, как на членов клира. Затем о диакониссах имеется целый ряд постановлений Вселенских Соборов: 19 правило первого Собора, 15 правило четвёртого, 14, 40 и 48 е правила шестого.121„Постановления Апостольские“, кн. VІІІ, гл. 20.122Лаодикийский Собор и св. Епифаний обычно называют диаконисс πρεσβύτιδες, т. е. старицами.123См. № 42-й за 1905 г.124Ibid. p. 382.125Руков. для сельск. паст., 1866 г., стр. 361.126Aubry, ibid. p 381.127Руков. для сельск. паст., 1866, II, 364.128Бронзов, Христ. Чт., 1896, стр. 638.129Aubry, ibid. p. 250.130Самарин. Иезуиты и их отношение к России, стр. 268.131Бронзов. Христ. Чт., 1896 г., ч. III.132Христ. Чт., 1896, II, 650.133Бронзов, там же. стр. 637 и 650; Самарин, там же, 147. Руковод. для сельск. пастыр., 1866, стр. 365.134Ibid., p. 700.135Ibid., p. 495 и след.136Ibid., p. 303.137Herzog. B. IV, s 503.138Знаменский. Духовн. шк. в России до реформы 1808 г., стр. 765.139Aubry, ibid., p. 515.140Aubry, ibid., p. 514 и след.; Кустодиев. Христ. Чт., 1864, II, стр. 113.141Ibid., p. 515–516.142Ibid., p. 517.143Aubry, ibid., p. 515.144Ibid. p. 517.145Aubry. p. 523.146Histoire des Jezuites, p. 288.147Aubry, p. 526.148(Рим.12:3); так толкует это место Schüch., s. 31.149Bourne, p. 62.150Стр. 144.151Руководство для сельских пастырей, 1866 г., т. II, стр. 366.152Воспоминания детства и юности, стр. 101.153Там же, стр. 74.154Bourne, p. 48.155Vese und Beruf d. ev. christl. Geistlichen. S. 50.156Pastoral-Theologie. S. 88.157Osterzee. Praktische Theologie, S. 55.158Herzog. Real-Encyklop.159Протестантские духовные семинарии, и в большом количестве (в 1845 г. их было уже 45), существуют в Северной Америке. Но там необходимость их обусловливается отсутствием при университетах богословских факультетов. Schmid. Encykl.160Pastoral-Theologie. S. 95.161Palmer. Past.-Theol S. 87.162Аф. Шептицкий сам был сначала протоархимандритом базилианского ордена.163Тем более, что об этом можно подробно читать в кн. прот. А. Ф. Хойнацкого: „Западно-русская церковная уния в её богослужении и обрядах“. Киев, 1871 г.164Прот. А. Ф. Хойнацкий – „Западно-русская ц. уния…“ стр. 418.165В ряду исправлений „Служебника“ достойно особенного замечания следующее: „На листе 111, вместо типика о раздроблении св. Агнца тамо положеннаго положи сей: егда же вознесет св. Агнец, глаголя: святая святым, разделяет сей на четыре части, и полагает я на св. дискосе крестообразно; также, прием едину часть, влагает в св. чашу, прочие же или сам вси потребляет, или от сих иных презвитеров и диаконов, аще будут сослужащии, причащает. Прочия же люди, аще причащения желали будут, причащаются от частей, посвященных в честь Пресв. Богородицы, девяти чинов и иных, такожде за живых и усопших положенных“ (стр. 22 Окр. п.)… Очевидно, униаты не считали мирян достойными приобщения от Тела Христова?!.166См. № 44 за 1905 г.167Herzog 4 Bd. s. 243.168Немецкие юмористические журналы почерпают значительную часть своих острот и анекдотов именно из этой жизни.169То же самое и в университетах, устроенных по образцу немецких, напр. в Юрьевском и Гельсингфорском, при которых также существуют богословские факультеты, и которые лишь в последнее время стали русифицироваться.170Holzammer. S. 35.171Сын Германского императора Вильгельма II, состоит студентом Боннского университета. Не желая в чём-либо отстать от своих сверстников-студентов, он поступил в члены одной из многочисленных студенческих корпораций. Во время одного из корпоративных кутежей какой-то подвыпивший бурш подошёл к кронпринцу с огромным бокалом пива в руках и потребовал, чтобы тот выпил с ним. Кронпринц выпил, но потом пожаловался отцу. Вильгельм II отнёсся к выходке пьяного студента совершенно спокойно и сказал только: „эх, сынок! с волками жить, по волчьи и выть“.172D-r Friedrich Koch. Der ev. Pfarrer. Ein Beitrag sur. P.-Theologie. S. 8.173Ibid. S. 9.174Ibid. S. 10.175Ibid. S. 12.176„Halte, was du hast“. Zschft für. P.-Theol. 1893, 11 Hft, s. 555.177Past.-Theologie. S. 89.178См. № 45 за 1905 г.179Koch. S. 4.180Osterzee, Praktische Theologie. I Bd. S. 57.181В немецких университетах один предмет читается 2–3 профессорами иногда даже в одно и то же время. Хр. Чт. 1869. II, стр. 344.182Schmidt. Halte was du hast. 1893. Hft. II. S. 555.183S. 98–99.184Богословская энциклопедия представляет собственно введение в круг богословских наук. Она имеет своим предметом „понятие о богословской науке вообще“ (Inbegriff des theologischen Wissens). Задача её заключается в выяснении того, в каком отношении находятся богословие к другим наукам, и на какие отдельные дисциплины распадается всё вообще богословское познание. Herzog. Bd 4. S. 10.185Ludw. Hüffel. Wesen und Beruf des ev.-christl. geistlichen. S. 91.186Хр. чт. 1869 г. II. 342; Fr. Koch. S. 7.187Их не до́лжно смешивать с проповедническими семинариями (Prediger seminarien), о которых речь ещё впереди. Гомилетические и катехетические семинарии – это даже не учебные заведения, в собственном смысле слова, а скорее практическое отделение богословского факультета. Возникли они в большинстве случаев путём частной инициативы – из кружков теологов, составлявшихся около какого-нибудь опытного профессора-практика с целью гомилетической и катехетической практики. Herzog. Bd. 14. S. 214.188Koch. S. 7.189На большее количество их у студента не хватает времени. Весь курс богословских наук выслушивается в 3 или 4 г., или в 6–8 семестров, по немецкому счёту. Если же студент за время пребывания в университете отбывает ещё воинскую повинность (в Пруссии, например, её отбывают и кандидаты священства), то время занятий богословием сводится нередко к 5 семестрам. За это время студент должен не только познакомиться, но и приобрести солидные сведения по множеству для него совершенно новых наук. Очевидно, что занятиям науками последней, практической группы и, в частности, катехетическим упражнениям он не может уделить особенно много времени. Наконец, и в те немногие часы, которые он проводит за неделю в катехетической семинарии, из 40–50 случаев он сам выступает лишь один раз, а остальные – присутствует в качестве слушателя.190Palmer. S. 100.191Ibid.192Ludz. Hüffel. S. 84.193S. 12.194Koch. S. 13.195Руковод. для сельск. паст. 1902 г., № 12.196См. № 46-й за 1905-й г.197S. 11.198Ibid.199Православное Обозрение. 1862 г. т. 7.200Протестантские теологи по окончании курса в университете получают звание кандидата. Оно не обозначает, как у нас, учёной академической степени; слово „кандидат“ служит техническим термином для обозначения человека, ожидающего и ищущего места пастора. Кандидатство продолжается minimum 1½ года, но может затянуться и на 4–6 и более лет.201Die praktische Vorbereitung der ev. Theologen für das geistliche Amt. S. 13.202Такими считаются: метрическое свидетельство, свидетельство об окончании университетского курса и достаточных познаниях в еврейском языке и краткий curriculum vitae, в котором кандидат должен изобразить весь ход своего умственного и нравственного развития и, в частности, отметить, в каких размерах пройдена им каждая из богословских наук. Пишется он на латинском языке.203Только теперь при прошении в консисторию о допущении к экзамену прилагается, кроме прежних, ещё следующие документы: свидетельство о получении venia concionandi, свидетельство о бытии у причастия, свидетельство от супер-интендента (и другие свидетельства, если таковые имеются) о поведении, свидетельство об отбытии воинской повинности и, наконец, свидетельство о посещении учительской семинарии, в которой каждый протестантский кандидат в силу обстоятельства, указанного выше, должен пробыть хоть 6 недель.204См. № 46 за 1905 г.205См. Церк. Вед. 1905, 1378.206См. № 47-й за 1905 г.207Koch. 14.208Past-Theol. in Reden an Theologie Studierende. S. 305.209Allgem. luther. ev. Kirchenzeitung 1901 г. стр. 188 говорит, что в Пруссии в последнее время домашние учителя опять вошли в моду, и им увеличили содержание.210Но и учительское место в школе достаётся кандидату не легко. Учительские семинарии, имеющие целью подготовку учителей для народных школ, поставлены в Германии настолько хорошо, что учителя-теологи всегда невыгодно отличаются перед своими коллегами из семинаристов; поэтому при приёме на службу предпочтение всегда оказывают семинаристу; если же теолога и примут, то ему нисколько не постесняются отказать, как только в нём минет надобность. В Пруссии Министерство Народного Просвещения недавно распорядилось, чтобы теологи, как ungeprüfte Lehrkräfte, совершенно не были принимаемы в училищную службу (Allgem. R-ztung 1901 г. S. 188.). В одной только Саксонии, где ощущается недостаток в учительской семинарии, теологи принимаются училищным ведомством с распростёртыми объятиями (Ibid. S. 214).211Koch. 15.212Kayser. Ordnung der theolog. Prüfungen. S. 33. Супер-интендентскому надзору подлежат, собственно, все кандидаты, кроме тех, которые поступают в проповеднические семинарии; но мы выделяем его в особую рубрику потому, что для кандидатов учительствующих он составляет единственную форму церковного контроля. В тех округах, где нет супер-интендентов, кандидаты подлежат надзору эфора или пробета, вообще лица, исполняющего функции супер-интендента.213Leberl. S. 147.214Kayser. S. 38.215„Halte was du hast“ Hft. II. S. 558.216Из судебного отчёта по делу о разграблении крестьянами хутора Михайловского известно, что смутьяны одурачивали народ подложными манифестами Царскими, призывавшими якобы грабить и жечь помещиков. Знали, на чём играть, и, однако же, в припадке психоза ослепли!217Члены организационного бюро съездов земских и городских деятелей Головин, Кокошин и кн. Львов, беседовавшие с гр. Витте, не могут же считаться представителями русского народа.218События после 17 октября – печальные события как бы подтверждают это.219См. № 48-й за 1905 г.22037 прав. св. апостолов, 5–1-го Всел. С., 2–2-го вс. с., 1–3-го, 9, 17 и 19–4-го, 8–5–6-го, 6–7-го; 20–Апт. соб., 40–Лаод. с.; 27, 62, 84, 87 и 106–Карф. с.221М. Властаря Синтагма, перев. Н. Ильинского (1901 г.), стр. 356.222См. № 48-й за 1905 г.223S. 106.224При большей части семинарий существуют интернаты.225В энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона указано число студентов на всех факультетах всех германских университетов. Общая сумма теологов равняется приблизительно 5000. Так как время кандидатства продолжается в общем столько же, сколько и время пребывания в университете, – т. е. 4–5 лет, то выходит, что число кандидатов равняется тоже приблизительно 5000. Университет ежегодно кончает 1000 с лишним человек, в семинарии принимаются не более 150–180 человек. На одну Пруссию приходится около 2700 кандидатов, из них – ежегодно кончающих курс – около 700, – и во всей Пруссии есть только 2 семинарии с 37 вакансиями.226Halte was du hast Hft. II S, 560.227Сведения о семинариях заимствованы из Leberl’a Стр. 15 и след.228S. 110.229См. № 49-й за 1905 г.230См. № 49-й за 1905 г.231S. 14232Halte was du hast Hft. II. S. 560.233S 559.234Leberl S. 29.235Такой проект предлагает D-r Schmidt в Halte was du hast II. S. 562 ff.236Eine Befehlung des Predigtamts, eine Berufung dazu. Koch. S. 18.237Leberl. S. 29.238По новейшим узаконениям жалованье протестантских пасторов в Германии колеблется между 2000 и 6000 марок. Служащие в государственных учреждениях в общем получают меньше. При дешевизне жизни в Германии покупная сила 2000–6000 мр. равняется приблизительно 1500–4500 рублям.239Нам, например, лично никогда не приходилось встречать в лице протестантского пастора плохого проповедника.240Кн. 5 стр. 84.241Редакция будет очень признательна пастырям, если они потрудятся указать, в какой степени доступны пониманию народа наши популярные беседы по поводу современности, и на что следует особенно обращать внимание составителям бесед для достижения большего их успеха в народе.242„Вопросы жизни“. 1905. апрель-май, 503 стр.243Н. Суворов. Курс церковного права, т. 2 (1890 г.), стр. 495.244Догм. богос. еп. Сильвестра, т. I, стр. 36.245Розанов склонен усматривать в этом правиле отмену апост. слова: „епископ должен быть одной жены муж“ (1Тим.3:2). Предание истолковало это слово, очевидно, о пребывании епископа в женатом состоянии не по принятии им епископского сана, а до принятия его: епископ должен быть из лиц, однажды бывших женатыми. И раз признавать предание наилучшим и единственно надёжным истолкователем апостольских писаний, – а это признаёт Розанов, – то само собою теряет силу усмотрение противоречия между данным толкованием (в предании) данного апост. слова и этим последним, как таковым, и становится неосновательным само это усмотрение.Равным образом, в запрещении Церковью браков во время поста он усматривает противоречие якобы сказанному Христом: „для гостей чертога брачного отменяется пост“. Но буквально таких слов нет в Евангелии, см. (Мф.9:15; Мк.2:19–20; Лк.5:34–35). То же, что сказано, имеет ближайшее приложение ко Христу и Его апостолам: Христос во дни земной Своей жизни был женихом для апостолов, а они сынами брачного чертога Христова; находясь в таком положении относительно своего Учителя, они и не должны были поститься, по примеру учеников Иоанновых. Истолковать сказанное Христом в смысле заповеди невозможно: Он предвидит и время, когда ученикам Его естественно будет печалиться и поститься, т. е. не быть в радостном состоянии сынов брачного чертога. При истолковании слов Христа в широком смысле нравоучительной сентенции, этот смысл можно выразить так: во дни радости неестественно поститься и во время поста не подобает радоваться и веселиться. Но Церковь, отображая в своей жизни радостные и печальные события евангельской истории, и установила сроки радости и печали – поста. И поступает она совершенно согласно с духом данного места евангельского и всего учения Христова, когда разрешает браки в период церковной радости, как вполне уместные в это время, и запрещает их во время поста, как несовместимые с ним.246См. ценные соображения об этом преос. Иоанна Смоленского в Хр. Чт. 1850 г., ч. II, стр. 80 и сл.247Редакция будет очень признательна пастырям, если они потрудятся указать, в какой степени доступны пониманию народа наши популярные беседы по поводу современности, и на что следует особенно обращать внимание составителям бесед для достижения большего их успеха в народе.248Так называют кровавые восстания французских крестьян в 14 в. против притеснений дворянства.249См. № 51 за 1905 г.250В. С. Соловьёв. Собрание сочинений, т. 3, стр. 161–162, прим.251И. И. Соколов. Константинопольская церковь в XIX в. т. 1 (1904 г.), стр. 781–782.252М. Макарий. История русской церкви, т. 12; стр. 756–757.253Там же, стр. 602.254См. № 51-й за 1905 г.255См. во Введ. в Прав. догмат. богословие, арх. Макария; Изд. 3-е. СПб. 1863 г., стр. 378.256Митр. Платон в Кратк. церк. ист., т. II, стр. 234–235, – по сочинению Лысогорского „Моск. митр Платон, как противор. деятель“. Рост. на Д., 1905 г., стр. 31.257В кн. „К нашей политике с старообрядцами“, Москва, 1905, стр. 60–62.258Голубинский, там же, стр. 66, примеч.259Собр. мнений и отзывов, т. IV, стр. 311–313 и тома дополнит. 507–508.260Там же, стр. 66, примеч.261Там же.262О сектантстве, по взгляду на него г. Розанова, мы выскажемся в другой раз.263См. № 51-й за 1905 г.264Материальная обеспеченность пастыря в С. Шт. не везде одинакова и даже не везде вполне достаточна. Священники нередко получают жалованье нерегулярно, а в зависимости от состояния приходской кассы. Пенсий почти не существует и в большинстве случаев на случай болезни или смерти приходится обеспечивать себя и семейство страхованием. Наряду с этим, можно указать случаи, когда пасторы-проповедники получают огромные суммы. Так, напр. Hall получает 20 тыс. долларов ежегодно, Storrs – 12 т.; известный проповедник Бичер получает ежегодного содержания 25 тыс. долларов, или на наши деньги 50 тыс. рублей.Источник: Руководство для сельских пастырей: Журнал издаваемый при Киевской духовной семинарии. - Киев: Тип. И. и А. Давиденко, 1860-1917.