Николай Васильевич ПокровскийИсточник epub pdf Оригинал: 2МбЧтобы уяснить существенный характер и научное значение нового труда Ф.И. Буслаева, необходимо прежде всего иметь в виду то, что в археологической литературе не только нет учёных исследований по части апокалипсической иконографии византийской и русской, но даже до последнего времени не были точно установлены наиболее целесообразные приёмы в исследовании русской миниатюры. Обычная оценка миниатюры, как одного из явлений в истории художественного стиля и техники, – весьма естественна по отношению к миниатюре западно-европейской, в которой художественные принципы выступают на первый план, не вполне приложима к миниатюре русской, в которой господствующим началом является традиция. Главное историческое значение русской миниатюры заключается в её теснейшей связи с иллюстрируемым ею текстом и согласии с древним иконографическим преданием. Русская миниатюра есть наглядное и, по возможности, точное выражение известных идей и понятий; она избегает произвольных вымыслов личной фантазии художника, так как предназначается не столько для удовлетворения эстетического чувства, сколько для целей назидания, и предпочитает точное выражение идеи, установленное старинною, под непосредственным руководством текста. Эта тесная связь миниатюры с письменностью раскрыта со всею ясностью в многочисленных сочинениях проф. Буслаева, и таким образом, установлен непоколебимо научный прием точного изследования русской миниатюры.Иллюстрации русских апокалипсисов представляют совокупность чрезвычайно разнообразных форм и комбинаций элементов древне-христианских, византийских, западно-европейских и русских: разобраться в этой огромной массе разнокалиберного материала значит уяснить путь постепенного образования апокалипсических иллюстраций, отделить в них первоначальные элементы от позднейших наслоений, явившихся в разные времена и под различными влияниями. При обилии древних памятников такая задача разрешалась бы без особенных затруднений, так как уже одно распределение памятников в хронологическом порядке и их наглядное сравнение указывало бы и первоначальную основу апокалипсических иллюстраций и процесс их постепенных осложнений и видоизменений. Но не так легко достигается эта цель на самом деле; происходит это от того, что до нас не дошло ни одного из лицевых апокалипсисов византийских, с которыми естественно должны были стоять в тесной связи апокалипсисы русские. Апокалипсическая иконография в известном подлиннике Дионисия Фурноаграфиота имеет позднее происхождение и заключает в себе ясные признаки западного влияния. Лицевые Апокалипсисы русские, сохранившиеся доселе, не восходят по своему началу ранее XVI столетия. Таким образом, первоначальная история лицевого апокалипсиса не имеет ни одного цельного представителя до XVI в. Недостаток этот не восполняется и памятниками иного рода, так как ни в древних византийских и русских стенописях, ни в других памятниках искусства нет более или менее цельного выражения апокалипсических видений. Отсюда является необходимость – восстанавливать первую основу апокалипсических иллюстраций по незначительным остаткам, уцелевшим в памятниках византийской миниатюры и мозаики, и прибегать за помощью к апокалипсисам западным, которые, подчиняясь общему направлению западного искусства в эпоху, предшествовавшую возрождению, носят на себе заметные следы византийского влияния; – дело тем более трудное, что еще доселе археология не определила ни объема, ни характера влияния со стороны византийского искусства на западное искусство, и тем большего уважения заслуживает труд ученого, который в разрозненных фрагментах открыл признаки, характеризующие целое. – Научный аппарат рассматриваемого капитального труда не допускает сильных возражений: все наиболее важное из древности византийской и западной – в мозаиках, фресках, изваяниях и миниатюрах принято в соображение и оценено по достоинству; не забыты также и сравнительные материалы для символики, стилизации, палатного письма и костюма. Из числа апокалипсисов западных приняты во внимание следующие: Бамбергский X в., Альтамировский XII в., Англосаксонский XII в. и одинаковой с ним редакции Инкунабулы XV в., Пражский XIV в.; старопечатные – в Библиях: в Нюренбергской 1483 г. и Венецианской 1492 г., апокалипсис Альбрехта Дюрера 1498 г., в Лютеровой Библии 1534 г. и в некоторых позднейших; в лицевых Библиях: Ван-дер-Борхта 1582 г. и Пискатора, 1650 и 1674 г. Далее – подробно рассмотрена апокалипсическая иконография Афонской ерминии Дионисия Фурноаграфиота, на основании переводов последней, французского Дидрона и Дюранда, немецкого Шефера и русского еп. Порфирия. Но обследование этих апокалипсисов, хотя оно и отличается полнотою, особенно обследование апокалипсиса Бамбергского, еще доселе неизданного и не описанного, не составляет главной цели нашего автора. Цель эта заключается в апокалипсисах русских. Все русские апокалипсисы, представляющие особенную важность по своей древности, оригинальности иконографии и по обилию данных, необходимых для заключений о генезисе лицевого апокалипсиса и его различных редакциях, подробно описаны и обследованы сполна; сюда относятся апокалипсисы: I., рукопись проф. Буслаева XVII в., II., ркп, моск, публ. музея XVII в., III., ркп. казанской дух. академии XVI в., IV., ркп. проф. Буслаева XVI в., ркп. моск. публ. муз. XVII в., ркп. проф. Буслаева 1705 г. и ркп. проф. Тихонравова XVIII в., V., ркп., каз. дух. акад. XVI в., ркп. Хлудова XVI в., ркп. каз. дух. академии XVIII в., рукописи Зайцевского, – гр. Уварова, Титова, моск. публ. музея и Нилостолбенской пустыни XVII в., ркп. моск. публ. муз. 1708 г. и ркп. кн. Вяземского XVIII в., VI., ркп. Силина 1636–1643 г. VII., ркп. СПБ. публ. библ. и моск. публ. муз. XVII в., ркп. проф. Буслаева XVIII в., и отдельные листы кн. Вяземского XVIII в., ркп. гр. Уварова XVII в., IX., ркп. проф. Тихонравова XVII в., X., ркп. проф. Буслаева 1671 г., XI., ркп. моск. дух. академии, ркп. СПб. публ. библ. и ркп. моск. синод. библ. XVII в., XII., ркп. СПб. публ. библ. петровского времени, ркп. архив. Амфилохия того же времени, ркп. СПб. публ. библ. и ркп. Вахрамеева XVIII в., XIII., ркп. Барсова с миниатюрами XVII в.; XIV., ркп. Хлудова 1708 г.; XV., ркп. князя Вяземского и Дюмушеля Петровского времени, XVI., ркп. проф. Тихоправова петровского времени, XVII., ркп. проф. Буслаева 1721 г. и ркп. проф. Тихонравова 1731–1736 гг., XVIII., ркп. СПб. публ. библ. XVIII в., XIX., ркп. Титова XVIII в. Из целой массы апокалипсисов позднейших XVII и XVIII в., представляющих копии с памятников более древних, автор берёт на выдержку только десять таких, в которых, при повторении известных уже переводов и часто в искажённом их виде, встречаются, однако, некоторые дополнения, существенно важные для истории нашего лицевого апокалипсиса. Что касается, наконец, многочисленных списков апокалипсиса, вышедших из среды старообрядчества, то они не могли получить места в настоящем труде: заключая в себе грубые издевательства над православной церковью, церковной и гражданской властью, апокалипсисы эти как плод старообрядческой фантазии, не имеют никакого значения в решении вопроса об истории апокалипсической иконографии и не обнаруживают ни глубины замысла, ни даже сколько-нибудь основательного знакомства их составителей с преданиями отдалённой старины. Таков объём материала, вошедшего в состав рассматриваемого труда.Так как наши лицевые апокалипсисы до настоящего времени не были предметом какого бы то ни было исследования, то первая задача Ф.И. Буслаева заключалась в том, чтобы посредством точного описания дать верное понятие о наличных памятниках. Такое описание в рассматриваемой книге нисколько не утрачивает своего важного значения даже и при многочисленных рисунках, приложенных к книге, потому что во 1-х, не все описания имеют соответствующие рисунки в альбоме, во 2-х, описания эти имеют характер не фотографический, но научный и представляют огромную массу сравнений и частных выводов. Точность и полнота этих описаний слишком далеко стоят от той скрупулёзности, которая в мелочах полагает сущность дела и, по выражению известного английского учёного, за отдельными деревьями не видит цельного леса. Здесь всё имеет свой совершенно определённый смысл, всё направлено в цельного, и таким образом подготовлена твёрдая почва, на которой будущий археолог, даже не проверяя памятники, обследованные проф. Буслаевым, построит свои окончательные выводы об истории лицевого апокалипсиса. Обычная схема, в которую весьма удобно укладывается вся полнота сведений о лицевых апокалипсисах, определяется следующими соображениями: прежде всего необходимо дать обстоятельные объяснения относительно внешнего вида рукописей лицевых апокалипсисов, а затем определить свойства их языка и миниатюр, наконец указать их отношение к сродным памятникам и таким образом свести всю совокупность рассматриваемых памятников в определённые группы. Это мы и видим в рассматриваемой книге. При оценке каждого отдельного памятника проф. Буслаев сообщает точное понятие об общем составе и внешнем виде его, об языке, иконографических формах, художественном стиле миниатюр, об обстановках изображениях, каковы: палатное письмо, формы утвари, орнаментика; наконец, даёт подробное описание каждой миниатюры в отдельности. Посредством такого приёма исследования автор раскрывает перед нами новый мир понятий и образов, среди которых обращалась мысль древне-русского книжника; отмечает с возможною точностью всё то, что составляет продукт (правда, незначительный) личного творчества русского художника, что унаследовано им от православной Византии и что принесено с запада. Помимо глубокого знакомства с общей историей искусств, здесь потребовалось множество других вспомогательных сведений и самое подробное и тщательное сличение памятников, которые и привели автора к определению разновременных и разноместных наслоений в наших апокалипсисах. Его не мог, конечно, обольстить тот шаблонный приём оценки памятников, по которому высшее достоинство и близость к византийским оригиналам усвояется обыкновенно памятникам наиболее древним, и он властною рукою поставил на первое место апокалипсис XVII века, как наиболее ценный со стороны цельности и неповреждённости иконографического предания Византии, и отодвинул на второй план апокалипсисы XVI века, заключающая в себе значительные следы западного влияния. Правда, славянская филология, в лице проф. Ягича, предъявила некоторые возражения автору относительно принадлежности вариантов указанной редакции XVII века к первоначальному переводу, в виду древнейших списков апокалипсиса румянцевского (XIII–XIV в.), боснийского Гвальского (1404 г.), кроатского глаголитского (XIV в.) и апокалипсиса 1396 г., которые не заключают в себе некоторых из указанных проф. Буслаевым в нашем списке XVII в. вариантов (Jagic, archiv 8 В. I. II. 1884 § 129 ff.). Можно прибавить также, что и в иконографии этого апокалипсиса отмеченный автором восьмиконечный крест не есть единственный след подновления (249); тем не менее, в целом иконография этого апокалипсиса несомненно заключает в себе много признаков отдалённой старины.Точное и безусловно верное распределение лицевых апокалипсисов по редакциям, точное различие их признаков и генезиса, а отсюда и окончательное решение цельного вопроса о происхождении и исторической судьбе апокалипсической иконографии теперь ещё преждевременно, и потому наш автор, извлекая частные выводы из определённой суммы данных, справедливо опасается обобщать свой взгляд до последних результатов. Тем не менее, основной принцип такого распределения, насколько он открывается в обследованных автором памятниках, отмечен в рассматриваемой книге ясно и определённо. В основу различения редакций Ф.И. Буслаев полагает отношение миниатюры к тексту апокалипсиса и его толкованиям, также и характер иллюстраций. В этом принципе даны уже указания и на источники, из которых произошли редакции. Теснейшая связь миниатюры с текстом и толкованием его, доходящая иногда до буквального сходства во всех мельчайших подробностях, составляет отличительную черту редакций древнейших, обязанных своим происхождением Византии. Иератический стиль византийской иконографии, в котором всегда находило более или менее видное место подчинение личного произвола художника высшим богословским целям, естественно не мог допустить произвольных выражений смысла апокалипсического текста в его иллюстрации и требовал лишь таких иконографических форм, которые прежде всего выражали точно содержание апокалипсиса. Чем более тот или другой из русских лицевых апокалипсисов удовлетворяет этому требованию византийской иконографии, тем он важнее для определения общего генезиса наших апокалипсисов; пусть он является перед нами в списке позднейшем XVII-го или XVIII-го в., но коль скоро он сохраняет в себе в чистом виде традиционную византийскую основу, то это даёт основание считать его представителем одной из древнейших редакций. К сожалению, до нас не дошло ни одного русского памятника, в котором бы эта первоначальная основа осталась неповреждённой. Истощение творческой силы Византии и наступление на западе эпохи возрождения, которая отвергла византийские предания и выставила на своём художественном знамени принцип свободы, изящества и красоты, оставили свой след и в русской апокалипсической иконографии. Западное искусство внесло в наш апокалипсис живописную манеру, но во имя художественной свободы и разнообразия ослабило силу древней иконографической традиции и повело к непониманию и даже извращению задач апокалипсической иллюстрации, как это можно видеть, например, в подносном экземпляре апокалипсиса Московской духовной академии. Примесь этих западных элементов полагает основу для иных редакций апокалипсиса. Таково основное начало для распределения апокалипсисов по редакциям. Но очевидно, что при чрезвычайном разнообразии форм и понятий, в каких обнаруживается западное влияние в разных списках нашего апокалипсиса, и при отсутствии точной нормы, определяющей его первоначальную византийскую основу, весьма нелегко провести точную пограничную черту между редакциями, особенно в тех случаях, где разнообразие влияний достигает своего maximum’а. Таков, например, юсовый апокалипсис Ф.И. Буслаева XVI в., в котором скомбинированы элементы античные, византийские, западные и русские; подобное соединение можно встречать и в других лицевых апокалипсисах. С другой стороны, так как совокупность иноземных влияний не всегда сводилась к механическому усвоению одних только внешних форм, но и вызывала иногда русского художника к самостоятельной работе, то отсюда являются в апокалипсических иллюстрациях новые вариации: иногда русский художник сокращал сюжеты оригинала, иногда дополнял их. Так, например, составитель миниатюр апокалипсиса проф. Буслаева XVII в. во многих случаях разделяет один и тот же сюжет на две и даже на несколько миниатюр, что по другим редакциям является в одной миниатюре (стр. 225); в других случаях он группирует в одно целое несколько сюжетов, которые в других редакциях отделены друг от друга и составляют целый ряд миниатюр (стр. 243). Впрочем, несмотря на все эти затруднения, общий принцип, положенный Ф.И. Буслаевым в основу разграничения редакций, подробное исчисление особенностей каждой рукописи и указание в ней черт, сходных с другими, наконец, обстоятельный свод данных, необходимых для заключения о генезисе редакций, никогда не утратят своего значения.Не считая себя в праве подвергать критике труд, превышающий мои наличные познания в области апокалипсической иллюстрации, я тем не менее позволяю себе предложить некоторые pia desideria. Широкая постановка вопроса об апокалипсической иконографии, вполне целесообразная при настоящем положении этого вопроса в современной археологической литературе, естественно требует, чтобы в область подлежащего исследования введены были все памятники, имеющие близкое отношение к делу. С этой стороны имеют несомненную важность в рассматриваемом труде те археологические справки, какие достоуважаемый автор предлагает нам на основании древних мозаик и миниатюр. Но как скоро уже сделан был шаг в эту область, как скоро приняты в соображение даже сравнительно поздние фрески в церкви св. Савина (1050–1150), то естественно пожелать, чтобы при этом не были забыты подобные же памятники, находящиеся у нас в России: разумеем стенописи старинных русских храмов, в которых находила свое применение апокалипсическая иконография. Зачатки таких форм восходят у нас по крайней мере к XII столетию, как это показывают фрески Нередицкой церкви близ Новгорода. Согласимся, что апокалипсические видения в стенописях не отличаются тою полнотою, какая возможна для них в миниатюре и следовательно в вопросе о редакциях русского апокалипсиса они не могут иметь первостепенного значения; тем не менее, они не излишни в решении вопросов об отдельных иконографических типах и об отношении нашей иконографии к тексту апокалипсиса. Источник этот в данном случае тем более важен, что формы стенописи, по самому назначению своему, должны отличаться сравнительно большею устойчивостью и близостью к древнему преданию, чем формы миниатюры. – Может быть, не излишне было бы также обратить внимание на апокалипсис Вейгеля XIII–XIV в. и берлинскую Библию магистра Иоанна Равеннского XIV в., с которыми стоят в генетической связи апокалипсисы Дюрера (Oechelhaeuser, Dürer’s Apocal. Reiter) и которые след. могли бы ещё более уяснить процесс постепенного отклонения иллюстраций западных апокалипсисов от византийской основы. – В самом изложении желательно было бы видеть побольше вышуклости аргументов наиболее важных, которые в действительности иногда скрываются за целой массой частностей, не всегда одинаково важных для уяснения главнейших задач автора. Наконец, нельзя не пожалеть об отсутствии алфавитного указателя, который в столь обширном и чрезвычайно богатом ценными фактами сочинении является совершенно необходимым. Впрочем, говоря это, мы отнюдь не думаем умалять значение рассматриваемого труда, который представляет в высшей степени отрадное явление в современной археологической литературе и должен быть признан безусловно трудом капитальным: 1) он окончательно устанавливает сравнительный метод изучения нашей миниатюры, рассматривая её как часть целого в общей истории византийско-русского искусства и как выражение иллюстрируемого ею текста; это достоинство, очевидно, имеет уже не исключительно частный характер, но открывает прямой и верный путь к дальнейшим исследованиям в области русской миниатюры; 2) доставляет обширный, критически проверенный, материал для истории лицевых апокалипсисов и полагает прочное начало для окончательного решения вопросов об этой истории; 3) сообщает многочисленные новые данные для христианской иконографии, истории одежд, утвари, палатного письма; 4) в многочисленных, художественно исполненных, рисунках, число которых простирается до 308 (на 269 листах, в том числе 17 листов раскрашенных) даёт не только наглядное подтверждение воззрений автора, но и весьма солидный материал для истории художественного стиля русских миниатюр. (На основании этой рецензии, труд проф. Ф.И. Буслаева, 28 апреля 1885 г., почтён присуждением большой золотой медали Императорского русского археологического Общества; см. Протоколы заседаний стр. XXXIII).Источник: Русский лицевой апокалипсис. Свод изображений из лицевых апокалипсисов по русским рукописям с XVI-го века по XIX-й. Сост. Федор Буслаев. Москва, в Синодальной типографии 1884 г.: [Рец.] / [Соч.] Д. чл. Н.В. Покровского. - [Санкт-Петербург]: тип. Акад. наук, [1886]. - 9 с.