Это война. Вооойна! Именно так, с нарочито протянутым "о", произнес Фред Дюрен, исполняя роль Тригейоса на премьере "Эйрены" в обработке Петера Хакса. Дело было в Берлине в 1962 году. В случае войны предмет и понятие совпадают. Само слово звучит поразительно некрасиво, хотя трудно сказать, что здесь на что влияет, ведь саму реальность мы изначально воспринимаем через слово. ИноСМИ теперь в MAX! Подписывайтесь на главное международное >>> Его корни уходят в глубины индоевропейских языков: война так же стара, как и человечество. В средневерхненемецком она называлась kriec, в древневерхненемецком — chreg; оба слова означали напряжение или борьбу — двусмысленность, сходная с арабским "джихад". Древнегреческое polemos имеет иное происхождение, но именно от него происходит современное слово "полемика" — воинственная речь, если угодно. Нет битвы без слов, нет конфликта без пропаганды. Как правило, кто-то должен пойти в бой за кого-то и потому должен быть убежден, что делает это не только ради другого, но прежде всего ради себя. Не самая ли это старая история в мире? Похоже, что так. Самая древняя из теорий, по крайней мере самая ранняя материалистическая и внутренне цельная, принадлежит Фукидиду. В "Истории Пелопоннесской войны" он называет три причины, из которых возникают войны. Это стремление иметь больше, прежде всего экономический мотив, честолюбие, связанное с нарциссическим комплексом, к которому можно отнести как националистические, так и религиозно мотивированные конфликты, и страх — точнее, тот страх, из-за которого человек сам совершает то, чего опасается со стороны других. Существуют более тонко структурированные и детализированные теории феномена войны, однако подход Фукидида ценен тем, что на самом простом уровне он охватывает максимально широкий круг явлений. Зеленский хайпанул: ВСУ срочно перешли в наступление. Удары возмездия по Киеву: метро парализовано, света нет Фукидидовские философские элементы позволяют по-особому взглянуть и на современность. Очевидно, что мы живем в эпоху перелома. Согласно одному из недавних исследований, число политических конфликтов в мире в текущем году достигло исторического максимума. Бывали эпохи и более кровавые, но ни одна из них не знала такого количества очагов напряженности. В "Отчете о безопасности за 2025 год", подготовленном геоинформационной службой Michael Bauer International, зафиксировано 1450 конфликтов различной интенсивности. За год их число увеличилось на 70, тогда как 18 конфликтов были урегулированы. Из зарегистрированных к концу сентября противостояний 89 классифицируются как войны — на 11 больше, чем годом ранее. Эти войны распределены по 31 стране. Помимо широко освещаемых в СМИ боевых действий на Украине и в Газе, в статистику включены затяжные вооруженные столкновения в странах Африки к югу от Сахары и в отдельных регионах Азии. Исследование различает несколько уровней конфликтов. Наиболее серьезные эскалации в 2025 году, по его данным, произошли в Сомали, Демократической Республике Конго и Буркина-Фасо. Эти события, учитывая их реальный масштаб и значение, остаются мало замеченными в европейских медиа, где основное внимание сосредоточено на Украине и Газе. Не все конфликты, находящиеся ниже порога войны, обходятся без физического насилия. Противостояния, связанные с санкциями, тарифами и ограничениями инвестиций, экспорта или импорта, нередко имеют серьезные, вплоть до экзистенциальных, последствия. К ним исследователи относят и 523 кризиса, перешедших в насильственную фазу, но пока не классифицированных как войны. Эти случаи, как отмечает политолог Николас Шванк в комментарии для агенства dpa, "варьируются от протестов, которые на время перерастают в насилие — около 140 протестных конфликтов в таких странах, как Франция, Сербия, Мексика или Филиппины, — до столкновений с вооруженными группами в Центральноафриканской Республике, Индии или Индонезии". К этой же категории относятся и трансграничные столкновения, например между Суданом и Южным Суданом или между Эфиопией и Кенией. Эмпирические данные подтверждают общее впечатление, которое неизбежно складывается у наблюдателя, оценивающего нынешний этап истории. Вооруженные конфликты растут не столько по масштабу, сколько по числу. Это принципиально важно, поскольку для оценки мировой ситуации количество и география конфликтов значат больше, чем степень их разрушительности по отдельности. Бои идут повсюду — и это не может не иметь значения. Скажи мне, откуда ты, и я скажу, куда ты идешь. После того как многополярный мир начала XX века привел к двум мировым войнам, в период холодной войны установилась относительная стабильность. Относительная, потому что и этот этап был насыщен войнами, прежде всего за пределами Европы, а также интервенциями империалистических государств, где главным действующим лицом выступали Соединенные Штаты Америки. И всё же мировой порядок сохранял некий баланс, о котором сегодня говорить уже не приходится. Это было связано, во-первых, с территориальной целостностью Европы и Северной Америки, позволившей сформировать трансатлантическое пространство безопасности. Это происходило военным и экономическим образом, благодаря чему привилегированный круг государств мог вмешиваться в дела других регионов мира. Во-вторых, биполярная структура противостояния между социалистическим и империалистическим блоками оказывала сдерживающее и стабилизирующее воздействие на мировую систему в целом. С исчезновением социалистического блока государств сложилась гегемонистская структура. Соединенные Штаты лишились своего противовеса, и в начале 90-х годов воцарилась эйфория, которая сегодня уже почти не поддается пониманию. Задним числом легко иронизировать над "концом истории" Фрэнсиса Фукуямы. Хотя его аргументация была куда более продуманной, чем это можно заключить по ее массовому восприятию, она всё же точно выражала общее настроение: победой в системном противостоянии упивались. При этом достаточно трезво ситуацию оценивал как раз опытный стратег из Белого дома. Збигнев Бжезинский, занимавший в 1977–81 годах пост советника по национальной безопасности при Джимми Картере, в 1997 году опубликовал книгу "Великая шахматная доска", где проанализировал геополитическое положение после окончания холодной войны и предложил стратегическую концепцию управления им. Гегемонистское положение США как "единственной мировой державы" он рассматривал не как дар, а если и как дар, то отравленный. Там, где одно государство обладает глобальной гегемонией, неизбежно возникает собственная политическая динамика. Средние и малые державы начинают объединяться, обходить союзы, международные отношения в целом становятся более двусторонними. Хаоса становится больше, а не меньше, хотя его еще можно в значительной степени удерживать под контролем. Бжезинский рекомендовал стратегию "разделения сил сверху" — целенаправленное углубление различий между другими империалистическими державами, ожидающими своего часа, с тем чтобы сталкивать их между собой. Такая линия могла на первый взгляд помешать объединению различных государств против США, однако применявшиеся для этого средства — разведывательные, дипломатические, экономические и военные инструменты — вели к росту хаоса и к увеличению числа очагов напряженности по всему миру. Именно этот контролируемый хаос, который в процессе лишь продолжал разрастаться, стал почвой для событий последних лет. Унаследованная от биполярного мира однополярность переходит в многополярность. Против трансатлантического блока формируется блок вокруг России, которая уже не является средней державой, однако ее военный, экономический и дипломатический инструментарий пока недостаточен для того, чтобы контролировать больше, чем ближайшее окружение. Сегодня формирующаяся многополярность выглядит как незрелая биполярность, поскольку третий блок пока не просматривается. В отличие от периода холодной войны, нынешняя мировая ситуация не обладает потенциалом для устойчивой биполярной структуры. Крупные участники глобальных конфликтов, за исключением, пожалуй, Китая, не имеют глубоких расхождений в том, что касается общественного устройства и системного характера их государств. Речь идет о полностью сформировавшихся или находящихся в стадии формирования игроках современной эпохи с империалистическими структурами. Современная глобальная конфигурация не похожа ни на холодную войну, ни на ситуацию накануне 1939 года. Если историческая аналогия вообще возможна, то искать ее следует скорее в районе 1914 года. Противостояния нашего времени носят скорее характер конкуренции, а не системной борьбы. Это отражается и на отношениях, и на союзах, которые в условиях простой конкуренции куда легче поддаются замене и потому менее устойчивы. Или, если воспользоваться несколько затертой метафорой: многополярность заключена в однополярности так же, как гроза — в облаке.